— А почему бы тебе, Батько, самому не отправиться к Петлюре? — спросил, не поднимаясь, Александр Калатников. После того как привел красную бригаду, он почувствовал себя в большой силе. Все притихли.
— Глупость! Нельзя рисковать! — отрезал помощник командующего, молчун Семен Каретник.
— Разрешите мне, — вежливо попросил Лев Голик. — Мы имеем сведения, что Главный атаман очень опасен. Против него пытался бузить полковник Болбочан. Его заманили на Черный остров и там прикончили. Выводы делайте сами…
Чубенко с Волиным уехали. 20 сентября 1919 года на станции Жмеринка был заключен договор, по которому стороны обязались вести борьбу с генералом Деникиным и, если победят, махновцам предоставят территорию «для свободного советского строя». После долгих препирательств Петлюра (он не доверял анархистам и сам очень нуждался в помощи) выделил даром 125 тысяч патронов, а еще 575 тысяч продал за 50 тысяч рублей золотом. Кроме того, больные и раненые махновцы размещались по тыловым госпиталям. Войско Батьки в оперативном отношении подчинялось генштабу Главного атамана.
Было ясно, что он рассматривает Украинскую повстанческую армию как бедных родственников, которые к тому же имеют наглость что-то требовать. Например, свободу проповеди любых идей. Петлюра с этим решительно не согласился. Он видел, что галичане во главе с доктором Петрушевичем молятся национальной, считай, буржуазной демократии. Анархисты же бредят свободой без государства и слышать не хотят о национализме без приставки «интер». Разве можно дать им волю спорить? Схватятся за сабли! Хуже того: махновцы мигом задурят селянские головы и перетянут казаков-сечевиков на свою сторону, как вчера — красные полки!
А вот лично встретиться с Батькой Главный атаман согласился, сказал с приятной улыбкой Волину и Чубенко:
— Лучше раз увидеть, чем десять услышать. Хай приезжает в Умань.
Высоколобый, светлолицый, в наглухо застегнутом френче, Симон Васильевич был на девять лет старше Махно. Учился в духовной семинарии, но любил играть на скрипке и без меры увлекался родной культурой — выгнали. Помаялся на Кубани, во Львове, в Москве, давал частные уроки, редактировал «Украинскую жизнь». А с рокового семнадцатого пошел вверх и вот теперь — Главный атаман. Он искренне хотел блага своему трудовому народу, лишенному государства со времен татарского нашествия и разрушения Киева. Но Петлюра был крепко убежден, однако, что только он может и обязан возглавить историческую миссию восстановления Дэржавы.
Отправляясь в Умань в салон-вагоне, прицепленном к бронепоезду, Симон Васильевич надеялся, хотя и не без сомнений, что провинциальный, какой-то гуляйпольский батько не совсем же идиот и вместе со своей ватагой подчинится законному правительству Украинской Народной Республики. Сколько же ей мытариться без официального языка, герба и границ на карте мира? Об этом болит душа даже у последнего нищего земляка!
А Махно в это время созвал новый совет. Пока собирались, он почувствовал себя одиноким. Испытывал подобное не раз в тюрьме и позже: ни жены, ни любви, ни кола ни двора. Теперь было совсем иное. Входили, разговаривали между собой командиры, а он вроде уже оставался в стороне. Пригласили-то на встречу ЕГО, не кого-нибудь. Советоваться с первым лицом на Украине. Пусть почти липовым: ни территории у Петлюры нет, ни войска доброго. Да Главный же атаман! Пишет бумажки генералам и министрам в Лондон, Париж, а позвал ЕГО и не на чарку самогона — решать судьбу страны!
Вместе с приятным холодком шевелился какой-то чертик, как будто подпрыгивал внутри, радовался: «Только с тобой, Нестор! Лично! Ишь, куда ты взлетел!» Он пытался справиться с наваждением, отвечал на вопросы товарищей. Но чуть умолкал, как черненький тут же сладко напевал: «Вот случай, что побивает всесильную судьбу. Лови его! Лови. Другого не будет!»
Помощник начальника штаба Иван Долженко ляпнул:
— С Петлюрой надо кончать, Батько! Раз и навсегда!
Ледяной искуситель затрепетал, вроде даже аплодировал. Усмирить его попытался Лев Голик:
— Поймите, друзья. Главный атаман не один. С ним совет министров, и у каждого свой штат. Это же офицерско-чиновничья камарилья. Они все там кормятся и жаждут еще большего для себя от дэржавы. Много обещают и казакам-сечевикам, и те верят. О галичанах молчу, у них свой диктатор. Теперь соображайте. Коцнем Симона — чего добьемся? И белые уже под Уманью!
— Что предлагаешь? — насупился Махно.
— Исходя из суровой реальности — не ехать, не рисковать!
— А я за то, чтобы кокнуть, и всё! — настаивал Долженко. — Будем нянчиться — не быть матери Украине свободной!
Постановили так: согласится Главный атаман отдать вожжи — брать его под свое крыло. Заупрямится — порешить! Для этого выдвинули к Умани лихую кавалерийскую бригаду. Батько поехал тоже не с пустыми руками — в окружении охраны, пятисот испытанных пулеметчиков и рубак. Лев Голик предупредил, что и гарнизон Петлюры не дремлет, стоит в ружье. Сам же, как и условлено, ждет Батьку в салон-вагоне на железнодорожной станции. «Может, и договоримся, — полагал Махно. — Почему нет?»
— Гэй, Батьку! — крикнул Захарий Клешня, что ехал в охране. — Мудрости вам! Побрататься трэба!
Тачанка, в которой Нестор Иванович направлялся на встречу, катила уже по городу, когда появился на буланом жеребце Дмитрий Попов, эсер, забубенная голова.
— Удрал мой соратник по партии, — сообщил Митя, наклоняясь к Батьке.
— Симон, что ли? — спросил тот, не веря.
— Да-а, полчаса назад укатил в сторону Христиновки, в свой тыл.
Махно сидел насупившись и покусывал губы. Тачанка и охрана в недоумении остановились. Батько чего угодно ожидал — только не бегства Главного атамана. Испугался? Считает союз невозможным? Не верит в победу? «Какая же ты несчастная, моя Украина-мать», — качал головой Нестор Иванович…
Спустя некоторое время галичане, изнемогая от тифа и враждебности местного населения, сдались на милость белых. А Симон Петлюра, бросив остатки своего войска, бежал в Польшу.
— Ох, и кинем же мы на небеса большевиков! — сказал Петр Соболев, который (Сашка не раз убеждался) зря ничего не обещает. — Идешь с нами, Барановский?
— Куда?
— Пока на Арбат.
Они зашагали по Яегтярному переулку. Петр чуть впереди. В брезентовых куртке и кепке, в заплатанных штанах он шел, не оглядываясь, стремительно и твердо ступая. Сашка еле очухался от сыпняка и отставал.
— Не лети, — попросил. Соболев озирнулся. Саркастическая усмешка тронула его рыжее лицо. Рыжими были брови, усы, даже щетина на щеках. По всем приметам — противнючий тип. А бессребреник, каких мало. Надо же! И заботливый как нянька, но только со своими.
— Я тебе, Шура, не раз толковал: мы, анархисты подполья, — самые свободные на этой неуютной, пока рабской земле. Слыхал? Деникин задавил пол-Расеи. Сюда прёт. Завтра большевики, коль не пугнем их, зябликов, объявят тотальный террор.
— Им недолго, — согласился Сашка.
— И подметут всех сомнительных. В первую очередь нас. Но мы… готовы!
Барановский как-то читал с восхищением о римских гладиаторах, бестрепетных мужиках, которые восклицали перед боем: «Идущие на смерть приветствуют вас!» Вот что-то подобное. Соболев здорово напоминал их: большая голова с короткой стрижкой, мощная грудь плотника. И глаза. Редкие, молочно-голубые, как февральский лед. Беспощадные.
— Кремль? — спросил Сашка. Ему тоже не терпелось тряхнуть силушкой.
— Нет, проще. Они сегодня во главе с Лениным будут кучковаться в особняке графини Уваровой. Мы их, любезных, и пустим вне очереди на небеса. Витольд с Марусей Никифоровой кончают на юге Деникина. А у Батьки Махно уже новая армия. Слыхал?
— Откуда? — удивился Барановский.
— Прибыл гонец. Правда, сразу же уехал. Советовал начинать. Одним махом разорвем сети власти над славянами. А там — Европу и мир освободим!
На Арбате они вошли в подъезд дома № 30, поднялись в 58 квартиру. Им открыла блондинка в фартуке с цветочками.
— Ну и нюх у вас, мальчики! — улыбнулась. — Котлеты с картошкой и грибным соусом ждут. Пальчики оближете!
–' Потом, Татьяна Никитишна, — Соболев прошел в комнату. Барановский не отставал. Петр нагнулся, достал из-под кровати деревянную коробку, плотно обмотанную бечевой.
— Бери, — велел Сашке.
Тот поднял.
— О-го! — и понес к выходу.
Хозяйка, однако, расставила руки, не пускала:
— Обижусь, мальчики. Я так старалась. Ну прошу вас к столу!
— Ладно, Саня. Уважим, — они присели. Татьяна Никитична захлопотала у печки. Квартира была куплена специально для конспиративных свиданий анархистов.
— Где же моя подруга, Маруся Никифорова? Давненько не виделись, — спросила между прочим хозяйка.
— В Крыму, будьте любезны, отдыхает, — отвечал Соболев. — Под пахучими кипарисами.
