3 сентября военно-полевой суд приговорил к смертной казни Никифорову и ее мужа. Она держалась вызывающе и после прочтения приговора стала бранить судей. Расплакалась только при прощании с мужем.
Ночью они оба расстреляны.
Газета «Александровский телеграф».Перед рассветом пугливые кольчатые горлинки вдруг сорвались с веток, где ночевали, и заполошно заметались в сумраке — неслыханный взрыв потряс холмы у речки Ятрань (приток Синюхи, которая в свою очередь впадает в Южный Буг), леса, поля и даже докатился до Умани.
Это команда Алексея Чубенко подорвала две тысячи морских мин на возвышенности у села Перегоновки, тем самым известив все свои полки о начале наступления на белых.
Накануне вечером удар по ним был нанесен у сельца Рогово, что приютилось севернее на той же Ятрани. Однако командир офицерского Симферопольского полка Гвоздаков, произведенный в генералы за стойкость у станции Ломотной, донес: яростные атаки снова успешно отбиты и махновцы бегут на запад.
«Ну и слава Богу, — размышлял ночью Яков Слащев, стоявший во главе всей операции по уничтожению бандитов. — Никуда они не денутся. Николай Васильевич (Прим. ред. — Генерал Скляров) взял Умань и отрежет им пути отступления. А с юга идет со свежими дивизиями генерал Андгуладзе. Мышеловка захлопнулась». По всем правилам боевого искусства замысел был безукоризнен, но это не радовало Слащева.
Он тяготился ролью, которая выпала ему, выпускнику Императорской военной академии, пять раз раненному, получившему Георгиевское оружие и ордена всех степеней Святой Анны с мечами и надписью «За храбрость», Святого Станислава с бантами, Святого Владимира и Святого Великомученика и Победоносца Георгия. У многих ли есть такие награды в тридцать три года? Ему ли, гвардейскому генералу, гоняться за шайкой разбойников, когда вот-вот падет красная Москва? Газеты вон захлебываются сообщениями о победах над достойными соперниками. Но что поделаешь — дисциплина! И видимо, не судьба. Да теперь уже скоро этому конец. Рассеют повстанцев, пнут под зад никчемного Петлюру (как он, самостийный пёс, бежал из Киева, да всюду!) и замирятся с поляками. Слащев подумал еще о жене, повздыхал, протер одеколоном подмышки и уснул.
Перед рассветом его неожиданно разбудил офицер для особых поручений, штабс-капитан Ершов.
— Ваше превосходительство! Яков Александрович! Взрыв!
— Где? — строго спросил генерал.
— Со стороны махновцев. Я бы не беспокоил вас, но жуткий гром! У Перегоновки. Может, наши подорвали их обоз со снарядами?
— Славно бы. Ану, езжай туда, капитан, выясни обстановку. Скорее всего бандиты сами уничтожают свои запасы, чтоб легче было бежать.
Порученец поскакал на передовую. Еще в степи услышал нараставшие звуки боя: рявкала артиллерия, дробно стучали пулеметы. Ершов пришпорил коня, но командира Симферопольского полка Гвоздакова в Перегоновке не застал. Тот был севернее. А в штабе причину взрыва толком не могли объяснить.
— Может, морские мины пустили в расход, — предположил комбат Гаттенбергер, высокий блондин с тяжелой челюстью. — Разведка что-то такое докладывала.
— Не исключено, — согласился порученец и вышел.
Село запрудили обозы.
— Какой части? — спросил Ершов первого попавшего вахмистра.
— Феодосийский, рядом Керчь-Еникальский полк.
Синие утренние тени вытягивались вдоль заборов и хат. По улице метались всадники.
— Пятую! Офицерскую сюда! — требовал полковник, сидя на горячей вороной лошади. В руке у него бинокль, стекла взблескивали. Ершов подъехал, представился, поинтересовался:
— Что за взрыв был?
— А бес его ведает. Это у них. Пугают уркаганы и лезут, как саранча. Вы ближе, ближе взгляните! — рассердился полковник. — Пятая! Подтянись! За мной! — и он ускакал.
Порученец поехал за ротой. Она пела:
Грудью под-дайсь!
Напра-во рав-няйсь!
В ногу, ребята, иди-те!
От этой лихой песни легче стало на душе. Но путь капитану преградили телеги. На них стояли пулеметы с продетыми лентами и поднятыми прицелами. Рядом торопились солдаты. А назад уже везли раненых, шли сестры милосердия в белых косынках. Справа на огороде стояли пушки. Подпрыгивая, били прямой наводкой.
— С коня, капитан! — услышал Ершов. — С коня! Срежут!
Он и сам видел, что порет глупость, но молодой задор и пример генерала Слащева, которого пуля боится, не позволяли прятаться. Кто-то звал:
— Ершов! Сюда!
Он заметил на чердаке открытое окошко и чью-то руку. Заехал во двор, привязал коня и по лестнице поднялся под крышу.
— Какая встреча! — послышался незнакомый голос. — Лезь сюда. У нас тут наблюдательный пункт.
Капитан забрался на чердак.
— Не узнаешь? Эх ты, друг ситцевый. Кроткое я! Новочеркасск, госпиталь. Сестричка Вера с шелковыми прядями!
— А-а, — Ершов улыбнулся. — Здорово, Анатолий!
Они обнялись.
— Теперь зыркни, зыркни! — приглашал Кроткое.
В щель было видно, как за голубой речкой ехали на тачанках, бежали толпами к Перегоновке махновцы. В реве орудий, в свисте, стоне можно было лишь понять, что идет навальное наступление. Выдержат ли защитники? Сражение шло внизу. Вправо и влево на огородах фигурки рассыпались, терялись. Весь в чердачной пыли Анатолий передавал команды орудиям, и за Ятранью, за хатами, то и дело кустисто рвались снаряды, вспыхивали белые облачка шрапнелей. А с того берега всё валили, лезли новые конные и пешие и словно пропадали у околицы. Глухо доносилось: «Р-ра! Р-ра!»
Усилился и обстрел позиций добровольцев. Неподалеку от наблюдательного пункта вздыбилась земля, полетели доски.
— Ох и лупят! — поразился Кротков. — Отличные наводчики. Откуда снабжаются? Поди разбери.
Немало повидавший Ершов тоже был удивлен упорством махновцев. Он не раз восхищался холодной стойкостью офицерских частей, но чтобы так отчаянно дрались какие-то бандитские шайки — казалось невероятным. «Мы бьемся за святую белую идею, за судьбу великой России, — полагал он. — Любовь к ней, честь ее — без этого моя жизнь теряет смысл. А что им надо? Чего ради сирые лезут на смерть? Хотят прорваться к беленьким хатам, к женам, детям? Пожалуй, так».
Спустя часа два махновцы, наконец, выдохлись и покатились, толпами побежали назад. Теперь, решил порученец, пора возвращаться и докладывать генералу, что атаки отбиты…
В это время севернее по речке, у сельца Рогово, повстанцы Александра Калашникова с высот пытались развить наступление. Но и тут ничего не получалось. Роты Симферопольского полка во главе с генералом Гвоздаковым стояли стеной. Виктор Билаш тем не менее был спокоен.
— Ждем вестей, — говорил он Калашникову, стоя на кургане. — И не пори горячку! Штаб армии следит…
— Какую горячку? — кипятился Александр. — Мы в окружении. Ловушка вот-вот захлопнется, и перебьют как мух. Давай подкрепление, пока не поздно!
Начальник штаба загадочно усмехался, кривя правый угол губ. Хотя в глубине души он тоже стал сомневаться. «А если всюду так? Белые не шутят. У них небитые войска, куча генералов. Но и мы не пальцем сделаны, как выражается Батько. Потомки славных запорожцев! Где-то обязательно прорвемся».
Особые надежды он возлагал на южный участок. Там уперся Крымский корпус. Испытанные хлопцы. Один железный полк Полонского чего стоит. А на них надвигались из Одессы новобранцы: всякие гимназисты, уркаганы и прочая шваль. Разметать их и ударить в тыл офицерам по речке Ятрань — вот какая стояла задача. Но первым прискакал все-таки гонец с севера, куда была отправлена почти вся кавалерия.
— Умань наша! — доложил он радостно. — Кадеты обоср… Что там творилось!
— Говори яснее.
— Туча пленных. Они, дурачье, взяли вчера город без сопротивления. Петлюровские сечевые стрельцы драпанули, как зайцы, а частью переметнулись к белякам. Пили на радостях, а мы тут как тут. Тысячи порубили. Остальные разбежались. Коней гоним тьму!
— Вот за это, — сказал Билаш, — спасибо, дорогой, от имени всей армии! А где наши хлопцы?
— Семен Каретник ведет к Перегоновке.
— Чув? — обратился начальник штаба к Калашникову. — Я тебя предупреждал: не пори горячку. О победе, думаешь, только нам донесли? Деникинцам тоже. Теперь бей их, пока не опомнились, и заходи в тыл к Перегоновке. А я со штабом тоже туда поеду, но по нашему берегу.
Не успели они собраться, как прибыл гонец и с юга.
— Одесская шваль тикае!
— Сам бачыв? — спросил Билаш.
— Та шоб мэни повылазыло!
Штаб армии отправился к Перегоновке. Махно с охранной полутысячей встретили у небольшой рощи. Дело шло к обеду. Дымились кухни, пахло жареным салом и кашей.
— С чем прибыл? — поинтересовался Батько. Вид у него усталый, подавленный. Серая папаха съехала на ухо.
