— Ну, если вы просите, — сказал и вспомнил слова Алексея Марченко: «Может, рано? Пусть порвут глотки друг другу». — Если просите… Готовьте ужин!
— А скилькы ж… чоловик у вас? — поинтересовалась Домна Михайловна.
— До шестисот, мама.
— Ой боже, скилькы? — она даже руками взмахнула. — Чым же йих угощать?
Нестор усмехнулся, увидел, что под образами в красном углу горела теперь лампадка.
— Не волнуйтесь, мама. Пригласим лишь командиров. Остальных разместим по хатам. Федор! — позвал он Щуся, возглавлявшего бригаду. Тот тактично ждал во дворе, зашел. — Караулы расставил?
— По всем стежкам-дорожкам, Батько.
— Тогда созывай митинг, да побыстрее!
Крестьянам было объявлено о большой победе над деникинцами, о том, что вся земля теперь навечно и даром отдается тем, кто на ней работает, власть — тоже. Выбирайте, кого хотите. Просто и ясно.
— А чтобы не болела голова, где взять тягловую силу, — продолжал Махно, — хай выйдут сюда все безлошадные!
Им тут же вручили по коню из тех, что отбили у добровольцев. Всем вдовам без различия, с кем воевали их мужья: с немцами, Григорьевым, Петлюрой, Махно, с красными или белыми — всем выдали, кроме того, по три тысячи рублей и по куску мануфактуры, взятой ранее на станции Помошной. Люди плакали, порывались целовать руки Батьке. Слыханное ли дело? Это же в сказках только случалось!
Нестор Иванович сказал:
— А сейчас просьба к вам, земляки. Разберите по хатам моих хлопцев. Пусть обмоют победу и отдохнут.
Вскоре в Песчаном Броде заиграли, запели, затанцевали…
Тем временем главная колонна, которой руководил штаб армии, с боем взяла станцию Ново-Украинку и, нигде не задерживаясь, ушла верст за сто на восток. Затаборились на родине Григорьева — в селе Верблюжке. Здесь Виктору Билашу донесли, что северная группа под командой Александра Калашникова, как и было условлено, внезапно атаковала Елисаветград и выбила оттуда белых. Не успели порадоваться этому — новая весть. Калашников проявил беспечность, его уже потеснили, и, видимо, с испугу он двинул свой корпус не на Екатеринослав, а вопреки замыслу — на Кривой Рог, то есть поперек пути всей остальной армии.
— Да он что, издевается над нами? — вспылил начальник штаба. — Атаманом снова себя почувствовал? За такие вывихи судить надо! Где же Батько запропастился?
Вошли двое. Наметанным взглядом Виктор Федорович выделил белокурого хлопца с большими голубыми глазами. Тот представился:
— Командир отряда Васыль Блакытный, — и покраснел, как девица. Таких стеснительных среди махновцев мало попадалось, и начальник штаба скривил в усмешке правый угол губ.
— Он еще и поэт, понимаешь? Не терзай его, — попросил Миргородский. — Прозвище даже имеет, или как это у вас, книжных червяков?
— Псевдоним, — подсказал Блакытный, беря себя в руки. — Пеструшкой еще зовусь и Стэповым тоже. Но это чепуха. У нас, под Кременчугом, тысячи повстанцев бедуют в лесах без оружия. Помогите, товарищ начальник штаба. Не пожалеете! — голос поэта зазвенел страстно. — Люди рвутся в бой. Берите под свое маховое крыло!
Теперь и Билаш почувствовал силу слова этого голубоглазого парня.
— Говори по сути. Что нужно? — остудил он его.
— Хотя бы тысячу винтовок и с десяток пулеметов.
— Кого бить собираетесь?
— Та белых же.
— А Петлюру? Мы вам оружие, Лазурный, а вы к Главному атаману переметнетесь! Он тоже эсер, верно?
— Нет! Он предал трудовой народ, бежал в Польшу, — глаза Василя посинели упрямо. Семен Миргородский поддержал его. Дмитрий Попов тоже, и штаб армии разрешил выдать Блакытному то, что он просил.
К вечеру появился и отряд Шубы. Его пополнили бывшими красноармейцами-северянами и двинули на границу с Россией — на Черниговщину. Уже в темноте, последними, ушли к себе полтавцы — полторы тысячи штыков.
Уставший Билаш наконец перевел дух. Чутье подсказывало ему, что эти силы еще ого-го как пригодятся в будущей схватке за свободу всей Украины. Правда, Батько разъярится — это уж точно. «Мы, хохлы, тугодумы. Пока решимся на что-нибудь путное, и рак свистнет, — с тревогой размышлял Виктор Федорович. — Но кто-то же должен смотреть вперед и рисковать?»
Во дворе зашумели. Он взглянул на часы — полночь. Дверь растворилась. На пороге стоял Махно.
— Заждался, штабная крыса? — спросил, усмехаясь. — Как тут без меня?
Билаш пожал руку Батьки, коротко доложил обо всем. В это время зашли Волин, Каретник, Щусь, Марченко.
— Вы гляньте на него! — Махно дрожащим пальцем указывал на начальника штаба. — Может, я тут уже лишний? Новый стратег-барахольщик объявился! Он всю армию самоуправно пустил по ветру. Он же… хуже контры! С кем мы остались? Не-ет! Я этого бардака не потерплю! Выбирайте что-то одно: или я… или Билаш!
Виктор Федорович стоял руки по швам, бледный. Ожидал головомойки, но чтобы так, рубить с плеча — это уж слишком! Батько превращался в диктатора. Вот тебе и анархист! Вот тебе и презрение к власти! Он не желает даже слушать никаких доводов. Гуляйпольский царек! Где-то шлялся двое суток. Это как понимать? Разве не самоуправство? И все словно воды в рот набрали. Соратники, называется!
— Чего ты кипятишься, Нестор? — подал голос, наконец, Всеволод Волин, задиристо подняв клинышек бородки. Он в эти дни писал долгожданную «Декларацию Повстанческой армии Украины (махновцев)» — кредо их борьбы — и знал, что, кроме него, никто ее не осилит. Потому не смутился. — Пойми же, Билаш не сам решал, по всем вопросам советовался с нами. Эти группы, что ушли в разные стороны, станут набатом, будирующим фактором третьей анархической революции.
Махно резко оборотился к Марченко и Каретнику — самым близким, испытанным помощникам.
— И вы тоже так считаете?
Те молча кивнули. Нестор Иванович, насупившись, походил еще, похмыкал.
— Ну тогда и черт с вами. Гаврюша!
— Тут я, — озвался Троян. Он держался незаметно, за спинами более видных командиров, но всегда рядом.
— Неси бутыль со спиртом и закуску. Все ж голодные, як собаки, того и гавкаем.
Билаш вымученно улыбнулся. Он надеялся, конечно, что так и будет. Но зачем же нервы мотать? Они и без того издерганы. Батько, ох, и вонючий мухомор! Правда, отходчивый. Может, еще и спасибо скажет.
Сели за стол. Налили по чарке, вскоре запели:
Дивлюсь я на небо та й думку гадаю:
Чому я не сокіл, чому не літаю?
Чому мені, Боже, ти крилля не дав?
Я б землю покинув і в небо злітав…
Перед рассветом, готовясь к походу в родные села, командиры помельче забегали в штаб за последними указаниями и тоже опрокидывали по рюмке на посошок.
Движение это совершалось на сменных подводах и лошадях с быстротой необыкновенной: 13-го — Умань, 22-го — Днепр, где, сбив слабые наши части, наскоро брошенные для прикрытия переправ, Махно перешел через Кичкасский мост и 24-го появился в Гуляй-Поле, пройдя в 11 дней около 600 верст.
В ближайшие две недели восстание распространилось на обширной территории между Нижним Днепром и Азовским морем. Сколько сил было в распоряжении Махно, не знал никто, даже он сам. Их определяли и в 10, и в 40 тысяч. Отдельные бригады создавались и распылялись… Но в результате в начале октября в руках повстанцев оказались Мелитополь, Бердянск, где они взорвали артиллерийские склады, и Мариуполь — в 100 верстах от ставки (Таганрога).
Положение становилось грозным и требовало мер исключительных. Это восстание, принявшее такие широкие размеры, расстроило наш тыл и ослабило фронт.
А. Деникин. «Поход на Москву».
Пианино повалили на телегу и привязали веревками.
— Пребывайте с добром, господа хорошие, — крестьянин взял вожжи, прикрикнул на лошадку, и Соня с грустью смотрела, как этот необычный груз скрылся за углом соседнего особняка.
— Музыка умерла… Зато есть два пуда муки, — обреченно выдохнул дядя. Губы его дрожали. Он махнул длинным и тонким пальцем, направился к подъезду. Племянница тоже поднялась на третий этаж в комнату, заваленную дровами. Посредине стояла печь из кровельного железа.
— Как я ее обкладывал изнутри, Сонечка! Да брось ты печалиться. Лучше разведи тесто. Попируем!
Она не знала, где лежит сахар, масло.
— Водичкой, милая, водичкой. Какое масло? Забудь! Хлеба-то нам, москвичам, по пятьдесят грамм дают, — говорил дядя. — Да-а, обкладывал печь. Где взять кирпичи? Рядом ломали дом. Я туда. Гребу и складываю в мешок… Вынырнул милиционер. Бабах в воздух. «Мотай отсюда, гнилой буржуй!» — орет. А мне что, замерзать? Отопление-то исчезло. Взвалил мешок с половинками на спину и чуть ли не на карачках убёг.
— Какой кошмар. Вы же композитор! — воскликнула племянница.
