Тем же часом разведчики, ходившие под Можайск, донесли Пожарскому, что конные шляхетские роты Млоцкого, Корецкого и самого Ходкевича подошли к Поклонной горе и уже начали ставить там шатры. Следом подтягивается пехота Немяровского, Граевского и других региментаров [81]. Впереди идут польские жолнеры [82], затем немецкие и венгерские наемники, дальше реестровые казаки [83] пана Зборовского, а замыкает строй запорожская вольница Наливайки и других атаманов. Общее число неприятельского войска тысяч с пятнадцать будет.
— А не много ли вы насчитали, остроглазы? — засомневался Пожарский. — По сведениям из Вязьмы через нее прошло тысячи на четыре поменьше. Откуда ж такое количество взялось?
— Так после Вязьмы к гетману атаман Ширай со своими черкасами примкнул, — отвечали разведчики, — вот войско и выросло.
«Стало быть теперь перевес у Ходкевича чуть не вполовину, — мысленно прикинул Пожарский. — Об этом ему нынче же лазутчики донесут. А он с таким перевесом наверняка дерзнет в Кремль к голодающим отрядам Струся прорваться. И не далее, чем завтра утром! Самый короткий путь — через Крымский брод у Нового Девичьего монастыря. Значит, до ночи надо заступить Арбат боевым острогом, а на земляном валу и на стенах монастыря пушки поставить и котлы со смолою».
На языке крымских татар, с давних пор приходивших сюда грабить и торговать, арбад — не что иное, как предместье большого поселения или крепости. Вот и приклеилось оно к местности, расположенной на пути от Кремля к Крымскому двору за Москвой-рекой. Там прежде находилось посольство крымского хана. Именно здесь, на Арбате, в 6949 [84] году дал праведный бой войску казанского хана Улу-Мухаммеда отряд иноков Крестовоздвиженского монастыря под началом схимника Владимира, в миру Ховрина. Собрав и вооружив братию, он обрушился на бусурман, как меч Господень, и вместе с подоспевшими ратниками князя Юрия Патрикеева погнал их прочь, освобождая по пути плененных граждан московских, их жен, дочерей и детей, отбивая обозы с награбленным добром. Об этом подвиге былых лет напомнил воеводам и ополченцам князя Пожарского Троицкий келарь Авраамий Палицын. А еще о том, что последний раз москвичи били здесь улан и мурз крымского хана Казы-Гирея двадцать один год назад при блаженном царе Федоре Иоанновиче. И крепко били. Тогда их осеняла икона Донской Богоматери, подаренная царь-граду донскими казаками. В память о ее заступничестве и возведен на месте былых боев Донской монастырь.
— И ныне сила русского оружия с Божией помощью себя покажет! — шагая от стана к стану, возглашал Авраамий Палицын. — С нами святейший кир Гермоген! Возгоримся же сердцами!
— Поляки не крепче ордынцев, — вторил ему брат Кирилы Федорова. Иванец, в иночестве Феодорит. — Познаем же славу свою, братья! Не устрашимся врагов, но крепко ударим по ним и прочь погоним!..
После обеда и короткого отдыха Пожарский отрядил к Трубецкому обещанное подкрепление, а всех свободных от дозоров и прочих служб ополченцев поднял на строительство защитного городка. Бревна для него успели заготовить и доставить на двор Плотницкой слободы люди князя Лопаты-Пожарского и воевод Дмитриева и Левашова. Осталось их заострить либо на плахи распластать, чтобы было чем заплоты крепить, помосты делать и крыши крыть.
Это малым числом работников острожек долго ставится, а когда за дело тысячи возьмутся, — и глазом не успеешь моргнуть, как частокол уже стоит, избы и башни к нему, как по волшебству, лепятся, а вдоль передней стены проложен широкий ров с земляным валом.
Любо-дорого на такую работу посмотреть, а участвовать в ней еще зажигательней. Особенно молодым. Вот и отпросился Сергушка Шемелин к друзьям-товарищам, как он сказал Тыркову, поразмяться. А друзья у него понятно кто — казаки из десятка Афанасия Черкасова.
Не остались в стороне и сыновья Минина и Пожарского. Нефеда к волгарям потянуло, Петра — к пушкарям, поскольку он охотник до пушечной стрельбы, а Федора, как и Сергушку Шемелина, к ермачатам. Раззадорились они, разохотились, обо всем другом на свете позабыли.
Тут Пожарского и осенило: «Не надо их вестовыми к полковым воеводам отряжать. Пусть они остаются там, куда их душа потянула. Все остальное — в руках Божьих».
Пожарский не ошибся: на рассвете следующего дня замоскворецкое поле у Крымского брода будто тучами перелетной саранчи покрылось. Это коронный литовский гетман Ходкевич свое войско к переправе через Москву-реку спозаранку привел.
В лучах восходящего солнца передовые полки Речи Посполитой зыбились, нетерпеливо перетекали с места на место, пока наконец не замерли у береговой черты, ожидая дальнейших распоряжений гетмана. То там, то здесь вздымались стяги с конскими хвостами и серебряными кистями-бунчуками.
В прежние времена такими хвостами крымцы и турки во время набегов окрестные народы пугали, а потом и поляки впереди каждого отряда хорунжего с бунчуком начали ставить. Крылатую кавалерию они тоже для устрашения неприятеля ввели, но уже по своему почину. От легкоконных гусар и кольчужных рейтаров эта кавалерия отличается тем, что всадники облачены в рыцарские доспехи, а за спинами у них вздымаются два загнутых вперед прута, унизанных перьями. На скаку пруты раскачиваются, издавая пронзительный свист. Ну точь-в-точь, как крылья ястреба, падающего из поднебесья на обмершую от страха добычу.
Вот Ходкевич и решил острием наступления сделать крылатую кавалерию. Вместе с отрядами хорошо обученных рейтар, гайдуков, драгун и запорожских казаков, выросших в седле, это могучая, сминающая все на своем пути сила. По сведениям, полученным им из стана Пожарского, конница нижегородского ополчения и числом, и опытом, и вооружением значительно уступает этой силе. Значит, надо навязать противнику бой на заливных лугах у Нового Девичьего монастыря, обратить его вспять и на плечах отступающих всем войском в Москву вломиться.
«Конечно, Пожарский не настолько глуп, чтобы отдать мне на растерзание свою конницу, — рассудил Ходкевич. — Он понимает, что в его положении правильней всего навстречу мне из укреплений не выходить, конное сражение в чистом поле не принимать, а разить из-за стен и земляных валов. Но это означает вместо наступления занять глухую оборону. Вряд ли на это его соратники согласятся. Ведь они пришли, чтоб на смерть дерзать. Как у русских говорится: “или пан, или пропал!” Совсем страх потеряли. Да и сам Пожарский, по донесениям из его лагеря, на немедленную битву настроен. Езус Христус, не отговаривай его от этого шага!».
Еще раз окинув взглядом свое грозное войско, горделиво подпирающее небо копьями, бунчуками, алебардами и длинноствольными мушкетами, Ходкевич перевел его на противоположный берег. Здесь, в излучине Москвы-реки, в задавние времена местные девки пасли коров, вот поле и стало зваться Девичьим. Так это или не так, поди проверь. Знаменательно другое: доблестью праправнука Дмитрия Донского, Василия Третьего, вслед за Псковом и Рязанью к Москве был присоединен Смоленск, более ста лет находившийся под владычеством Великого княжества Литовского. В честь этого события и возведен здесь Смоленский собор. Рядом с ним за общей оградой следом поднялись другие храмы. Так вот, устраиваясь, и вырос со временем монастырь, поименованный в народе Новым Девичьим. Кому-кому, а коронному литовскому гетману он, как заноза в глазу. Пока ее не вынешь, глаз не прозрится.
Ныне в Девичье поле вместе с монастырем вклинилось несколько поселений, отделенных одно от другого пустырями. Вокруг тихо, зелено, сиротливо. К реке подступают заросли ивняка. На пустырях поблескивают озерки, похожие на лужи. Возле них сгрудились островки плакучих берез. Все покрыто легкой пеленой утреннего тумана. Зато дальше, на холмах за стеной Белого города, светло и просторно раскинулась начавшая восставать из пепла Москва. Она тоже подперла небо, но не оружием, а крестами своих многочисленных православных храмов. Кресты эти напоминали стаи птиц, позолоченных мирно восходящим солнцем.
Это противостояние зловещих копий и крестов, воинственности и миролюбия на миг смутило душу Ходкевича.
«Зачем я здесь? — подумалось ему. — Не пристало Литве за польского короля в пекло так рьяно лезть».
Но, отсекая невольные мысли, он тут же вскинул над головой гетманскую булаву и во весь голос крикнул:
— Слава зброе панствовой! [85]
— Нех жие Польска! — грянули в ответ тысячи глоток.
— Гайда! Гайда! — Ходкевич рубанул воздух булавой в сторону Москвы, и, вспенив неспешные воды Москвы-реки, устремилась вперед тяжелая, а за ней и легкая кавалерия.
Крики польского войска разнеслись далеко по округе.
— Вот и загавкали телячьи головы! — оживились ополченцы. — По смерти соскучились. Сейчас поглядим, кому тереть, а кому терту быть!
