ними вообще никакого сладу не было бы. Но выражать свой скепсис вслух он не стал, предпочёл слушать дальше.
— Говорят, у предводителя хамов, зовут его, кажется, Эйнц фон Эрлихген, одна рука из железа, — рассказывал Энрике Ренальди. — Рука та так же ловка, как и рука человеческая из мяса и костей. А хватка её много сильнее.
— Вот как? — вежливо спрашивал Волков.
Будь на самом деле что-то подобное на свете Божьем, так нашлись бы многие, что уже имели и по две таких руки. В воинском деле людей без рук и ног хватало, да и тех, что свою живую руку отрезали бы, чтобы поставить себе железную, нашлось бы немало. Но ни о чём подобном кавалер до сих пор не слыхал.
— В общем, мы рады, что жид Коэн призвал для дела этого такого человека как вы, не зря ведь вас прозывают Инквизитором, уж вы на всякого колдуна свой резон найдёте. Как в Фёренбурге! — резюмировал Энцо Ренальди. — Сеньоры, давайте выпьем за нашего гостя! — Он поднял свой стакан синего стекла. — За инквизитора!
— За Инквизитора! За Инквизитора, за его новую победу! — повторяли банкиры, поднимая стаканы.
Волков кланялся каждому, кто его славил, и тоже выпивал вина, а сам тут же вспоминал слова умного попа отца Теодора:
«Они будут целовать тебе руки и нести серебро до тех пор, пока ты побеждаешь». Да, поп был прав, подобным господам, что вкладывают в дело большие деньги, ничего другого и не нужно. Ничто, кроме полной победы, их не устроит. Люди сии сильные и могут быть опасными. Слава Богу, что за всё отвечает фон Бок».
Впрочем, водить знакомство с такими людьми весьма полезно, и когда стаканы были пусты, кавалер начал:
— Сегодня был я у штатгальтера, по делу векселя своего. Вексель этот у меня на две тысячи сто семьдесят семь талеров. Штатгальтер гасить его отказался, ссылаясь на скудость казны. А один из друзей штатгальтера предложил мне всего триста монет за мой вексель.
Всякого он ожидал после своих слов, но точно не такого, никак он не мог подумать, что Фабио Кальяри ему скажет:
— Триста талеров? Надо было отдавать бумагу.
Волков уставится на него удивлённо. А убелённый сединами муж пояснял:
— Король скупает все войска, горцы толпами идут к нему под знамя, нашему императору снова пришлось собирать войско. Теперь Его Величество не долги будет возвращать, а новые займы делать будет. Так что старые долги императора будут отодвинуты в долгий ящик.
Волков даже и не знал, что сказать, даже что и спросить теперь у господ банкиров, не ведал. Получалось, что все те многочисленные вещи, что он с таким трудом вывез из чумного Фёренбурга, всё теперь уйдёт за бесценок.
А банкиры говорят ему всякие пустые слова типа:
— Говорят, у короля будет тридцать больших пушек!
— Да ещё две тысячи жандармов.
— И ещё двенадцать тысяч горцев. Помимо всяких других солдат.
«Господи! Какие пушки? Какие жандармы? Какие горцы? Плевать на них на всех, и на их короля. Скажите, лучше, что мне делать с векселем? Неужели придётся отдать его за триста монет?»
Он чуть выждал, чтобы успокоиться, чтобы речь его не была резкой, и спросил:
— Так значит мне не найти цены лучшей, чем триста талеров за мой вексель?
Бакиры переглядывались, пока старейший из них, Фабио Кальяри не ответил за всех:
— Учитывая то, что вы большой друг нашего дома, и что по просьбе нашей выполняли пикантные поручения, то вполне резонно будет, если мы выкупим ваш вексель за четыреста монет.
— Да, — подтвердил Энцо Ренальди, — думаю, что мы не обеднеем, если поможем нашему другу.
— А востребовать со штатгальтера деньги по-честному нет никакой возможности? — уточнил кавалер, уже понимая, что ему придётся идти к Науму Коэну, который ещё два года назад или около того, обещал ему, что даст за бумагу тысячу.
— У него их почти нет, — отвечал ему молодой Энрике Ренальди, — не далее, как неделю назад, он приходил занимать деньги у нас. Но мы ему отказали. Хотя он предлагал хорошие, весьма хорошие условия.
— Впрочем, есть одна возможность, — снова заговорил седовласый банкир Фабио Кальяри.
Волков внимательно его слушал:
— Если вам удастся договориться со штатгальтером и он соизволит передать нам в откуп дорожный сбор по земле Ланн, хоть на три месяца, мы тут же привезём ему пять тысяч монет, из них он и покроет ваш вексель.
— Или отдаст на откуп почтовый акциз на год по всему Ланну и Фринланду, — добавил Энцо Ренальди. — За это мы тоже готовы платить вперёд.
Честно говоря, Волков не очень хорошо понимал, о чём говорят господа банкиры, но главное он уловил — возможность взыскать со штатгальтера всю сумму есть, но, возможно, придётся приложить усилия. Впрочем, сначала надо вернуться с войны живым. Так, вспомнив о войне, он и позабыл почти вексель. И дальше уже говорил с банкирами о войске короля, про мужиков и про железнорукого их предводителя.
Как ни крути, а Агнес становилась иной. Уже не той, что была раньше. И по характеру другой, да и внешне. Волков вернулся от банкиров уже к вечеру, а дома стол накрыт. Чему его молодые спутники были очень рады. И хозяйка дома их встречала в новом хорошем платье, с замысловатым головным убором. Сама вышла на двор и покрикивала на конюха своего, считая его недостаточно расторопным с господскими конями:
— Игнатий, не жди пока господа коней расседлают, сам всё сделай, не стой.
— Да, госпожа, конечно, — суетился тот.
— За конями господ ухаживай больше, чем за нашими.
— Как скажите, госпожа.
Прямо само радушие, а не Агнес; даже Максимилиан, зная её страшный норов, и тот смотрел на девушку чуть иначе, чем прежде. Уж и не верилось ему, что это она ему до крови прокусила, изгрызла губу в постоялом дворе в Хоккенхайме.
— Прошу вас господа, стол уже накрыт, — говорила она, улыбаясь и указывая рукой на кушанья. — Здесь заяц в сливках и с чесноком, печёный в горшке. А это говяжья требуха с тмином и луком. А тут сельди солёные. Каплун жареный целиком. Прошу вас, господа, угощаться.
Молодые люди быстро рассаживались и начинали ломать хлеба, хватать куски из чаш и горшков. А Увалень так сразу взялся разламывать каплуна, выломал себе целый бок с ногой, да ещё и макал хлеб в жёлтый жир в блюде под птицей.
Агнес была довольна таким аппетитом молодых господ, только вот господин её немного удручал.
— Господин мой, отчего вы ничего себе не кладёте? Неужто не голодны?
— Не голоден,
