– Где? Что случилось?..
Отвечали впопыхах:
– Говорят, корова!
– Говорят, телега!
– Говорят, динамит!..
Что там еще говорили, Столыпин выяснять не стал. Просто оттолкнул от дверей Кривошеина и свесился через барьер. Кажется, поезд не сошел с рельс, лишь все еще дрожал, как загнанная лошадь. Паровоз впереди гудел беспрерывно, пуская вдоль состава по ветру клубы горячего пара. Люди начали возвращаться обратно, судача:
– Повезло дураку!
– А все она, сивуха…
– Да чего там, спать на путях нельзя…
Вскоре вернулся и полковник, чертыхаясь:
– Железные дороги строим! Автомобили! Самолеты… А у нас все то же: мужик вместе с лошадью и телегой спит на путях! Кажется, и сейчас не проснулся…
Староста рассказ дополнил:
– Жаль, умная лошадь погибла. Дом совсем близко с дорогой, зачем, думает, пьяного хозяина тащить в объезд, дай, мол, напрямую… Телега передними колесами на рельсах и застряла. Мужику хоть бы что, а лошадь уже и на мясо не годна. Вскоре вдрызг пьяного мужика вместе с телегой оттащили в одну сторону, то, что осталось от лошади – в другую…
Поехали!
Степь пошла. Свежий ветерок задувал. Судя по часам, скоро и собственный вагон нагонит. Кажется, наговорились и насмотрелись на переселенческое житье-бытье. Единственное, напоследок вспомнилось:
– Гаврила Александрович, откуда вы в лицо меня знаете?..
– Как не знать, Петр Аркадьевич. Ваши портреты мелькают в газетах. И потом… припомните, я еще мальцом прислуживал вам за столом у Энгельгардта?..
Припомнить, а тем более признать в этом крепко сбитом молодом мужике десятилетней давности прислужника у бесподобного Энгельгардта было невозможно. Предвидя скорое расставание, Столыпин пообещал:
– Надо вернуть вас, Гаврила Александрович, в институт. Сельскохозяйственный? Он ведь при профессоре Энгельгардте и появился. Подайте официальное прошение.
– Зачем, уважаемый Петр Аркадьевич? Я без году инженер-сельхозник, путь мой все равно крестьянский – что даст диплом?..
Уже подъезжали к Омску. Там ждал свой вагон. Переселенцы хотели вместе с дорожными вещами и кресла обратно тащить, но Столыпин воспретил. Старосте сказал знакомое тому слово:
– Презент.
Надо было торопиться с пересадкой. Дальше…
…Новониколаевск…
…Томск…
…Алтай…
…Бийский уезд и…
…Старая Барда!
Надо же, какое название!
Барда – да еще Старая. Не всякий, конечно, знал, что барда – это бражка, перебродившее хмельное пойло, из чего, собственно, и гонят самогон. Наверно, землепроходцы-казаки едва ли долго ломали голову, как назвать новое поселенье. По летнему времени, прямо на крутом берегу Бии наварганили несколько бочек хмельной браги. Срубив первые избы, уж не меньше недели пировали, а потом стали гадать – как зваться. Казаки были с разных мест – со Смоленщины, Псковщины, Владимирщины, даже с отдаленного Пошехонья. И оставленные деревни у всех были разные. Где Ключарево. Где Болотное. Где Красивое, Крапивное… Нескучиха… Плакучиха… Но ни на одном названии не могли сговориться. Шум на берегу Бии – хоть святых выноси! Но как их выносить, когда привезенные «из России» – здесь-то уже не Россия, Сибирь, – родовые иконы даже еще не доставали из сундуков. И крест деревенский еще не срублен, чтоб хоть как-то освятить, да и барда не прокисла бы? Избы рубили долго, за топором ни-ни, брага в бочках томилась. Истинно, переживали за нее. И даже в таком святом деле разногласие. У одних – брага, у других – барда; одни – бражничать, другие – бардачить… Хотя все из одной бочки. Ну, первую, само собой, быстро ковшами вычерпали; потом утомились. Капризничать начали. Сгоряча и плескаться ковшами. Знаток владимирский объявился, знал истинный вкус. Он-то, плеснув в соседа, и изъярился:
– Кака бражка?.. Барда прокислая!
– Не прокислая, а самая старая потому что. Стало быть, самая крепкая. Не шуми, Иване, хорошая бражка…
– Барда!
– Бражка, тебе говорят!
– А я говорю, Семена, что барда… бардельная…
– Нет, бражка…
Взявшись за воротники кафтанов, чуть бочку в реку не свернули, валяя друг дружку. Атаман со своей нагайкой вмешался:
– Вот тебе бражка… вот тебе барда!.. Название надо по начальству заявлять, а не дурью маяться. Нето вас и за народ не признают. Не узаконят. Хоть не две бочки, да ищите название!
Но ведь известно: в таком гурте, да еще казацком, ба-альшие знатоки были! Из-под коряжины поваленной и вылез грамотей. Самый тщедушный, но с языком – что мочало!
– А чего ветер вкруг бочки гонять? – почти трезво вопросил. – Барда? Пусть и будет Барда… не Бражка же? Старая?.. Старая и буде. Ну-ка соедините два эти слова! Такое название начальство в один миг утвердит. Иль нет?..
Видно, общим дыхом сказано было:
– Иль да!..
Когда высланная за нынешним начальством карета подъезжала к околице села, Столыпин с удивлением указал на тесаный лиственничный крест, по перекладине которого вместо «Господи, помилуй!» красивой вязью было выжжено – «СТАРАЯ БАРДА».
Правда, по другую сторону дороги и настоящий крест возвышался с сокрытой под медным козырьком иконкой Спасителя – не только России, но и этого многогрешного села.
Но удивление от здешнего благоразумия не проходило. Началось оно еще в уездном Бийске. Не желая брать с собой полицейских проводников, а только спросив дорогу, получили лукавый ответ:
– А катите по проволоке! Не собьетесь.
Мудрено было сбиться. Проволока телефонная шла прямо в тайгу. По столбам, как водится. А понизу – дорога, да такая, что Столыпин и в российских уездных городах не видывал. Гладко выровненная окопанная канавами и покрытая битым, утрамбованным камнем. Не ради же гостей строили эту дорогу!
Вот она под гуденье проводов и привела к двум крестам, у которых хоть молись, хоть качай головой от удивления. Пришлось вылезать из кареты. Раз каким-то чудом забрался в тайгу телефон, так сюда уже и позвонили. Нарядная толпа перегораживала дорогу. Впереди священник в праздничном облачении, – ага, значит, и церковь есть, хотя крестов за высоченными лиственницами не виделось. По обе стороны от батюшки стояли принаряженные мужики в картузах, поддевках и входивших в моду пиджаках. Расчесанные бороды, сапоги бутылками, взгляды спокойные. Такого нагайкой или ножнами «селедки» не огреть. Молодейки в кокошниках и шерстяных платьях. С хлебом-солью, как водится. Столыпин невольно вспомнил не такую уж давнюю встречу в Гродно. Только черных ритуальных шляп, лапсердаков, пейсов и не хватало! Но какие в Сибири инородцы? Казацкая страна – инородцам здесь делать нечего! Даже подумалось: старообрядцы?.. Но нет: трехперстно крестился батюшка. Да и на подносе, рядом с хлебом-солью, стояла хрустальная рюмка. Его одна из молодок с поклоном и протянула:
– Извольте выкушать, гостейка дорогой…
Говорить речей тут не пристало – Столыпин с поклоном принял гостевую рюмицу, отломил бочок от пшеничной ковриги. Единственно, после повторного поклона сказал:
– Мир дому вашему… мир вашей славной Барде!
Конечно, задело собственный слух это неуместное для поздравлений словцо. Но для местных оно было привычным, как Елагин остров или Марьина Роща. Когда прошел недолгий церемониал, Столыпин и курганского попутчика заметил. Гаврила Александрович, студиоз недоучившийся, в первый ряд не выпячивался – знал свое место, лишь издали широко улыбался. Наряд его был явно рабочий, при потертой робе, фартуке и стружке в кудрявых волосах. Здешний староста заметил взаимные поклоны, кажется, что-то понял и распевно объяснил:
– Пополнение наше. Торопятся избы до снега поставить. Наши помогают, но первый топор все-таки хозяину.
Как ни кружили вокруг него люди, Столыпин нашел минутку, чтобы подойти к студенту.
– Ну, Гаврила Александрович, рассказывай-показывай…
– Исполню, Петр Аркадьевич, только избы наши…
Не отстававший здешний староста успокоил старосту приезжего:
– Не сумлевайся, Гаврила Александрович. Наши люди подменят тебя. Такого гостя в един век сюда заносит. Я не очень образован, ваше высокоблагородие, инженер лучше расскажет. Дай ему Бог здоровья!
Столыпина опять удивило – а он уже не переставал удивляться – уважение к студенту, которому с его легкой руки было разрешено «из России» ехать в Сибирь. Но, собственно, он, премьер-министр и главный пахарь нынешней крестьянской борозды, – он что ищет здесь, в какой-то Богом забытой Старой Барде?..
Искал он ответа на вопрос: а нужна ли вся эта разрывающая душу земельная реформа?!
Он сам себе определил время только до вечера. Да и Недреманное око… Полковник совсем не шутя еще в Бийске сказал:
– Петр Аркадьевич, если бы я не уважал вас… и, простите, не любил… то прямо здесь написал бы прошение об отставке и отправился от греха подальше прямо в третьем классе. Как можно?! В такой глуши, по сути, без охраны?..
– Вы моя охрана, – обнял он полковника. – Ну, успокойтесь.
