Ознакомительная версия.
Фроловская местами сюрреалистична. Три девочки в розовом, разного возраста, со смехом катаются по двору на одолженных здесь же гуманитарных самокатах, пока их родители стоят в очередях за кастрюлями и продуктовым пайком. Облупленная стена заброшенного дома — а на ней монитор для ведения электронной очереди, как в заграничных банках. Но и электронная очередь — все же очередь, и люди раздражены.
— Я больше не могу, — ворчит, обращаясь к родственнице, женщина, у которой на руках спит ребенок. — Я возвращаюсь домой.
И страшно спросить, имеет ли она в виду домой «тут», или домой «там».
В конце рабочего дня я спрашиваю, где туалет, но ближайшие заняты — и меня ведут по заставленному мешками и коробками извилистому коридору, а на повороте коридора, прямо на проходе, сидят под лампочкой четыре старушки и плетут маскировочные «кикиморы» для армии.
— А я сама звідти, — говорит мне одна из старушек.
— Звідки «звідти»?
— З Луганської області. Лутугине — знаєте?
— Знаю, — соврал я.
Ее сын дал ей пятьсот гривен и отправил в Киев.
— Каже, їдь, поки гроші є, бо пенсії тобі тут не дадуть — грошей не буде, що я з тобою буду робити? Тепер живу по знайомих.
Она рассказывает о своей родственнице, которая осталась:
— Найгірше, що мука закінчується. А у неї дитині десять місяців. Чим буде годувати?
Ей становится трудно говорить. Все замолкают и плетут «кикиморы». Она успокаивается. Остальные три старушки, местные, начинают обсуждать, что надо бы заставить депутатов «Оппозиционного блока» лично возить помощь на Донбасс. Бабушка из Лутугино говорит снова.
— Сім’ї розрізало, як ножем. Я з рідною сестрою півгода не общаюсь. Я навіть не знаю, як вона там.
Она вытирает глаза рукавом.
Артём Чапай, Insider
17 декабря 2014
Жить-то с ней можно (вместо послесловия)
Вячеслав Бондаренко, луганский журналист и активист «Востока SOS» рассказывает о годе жизни с войной
Охранник отказался
Я работал тогда редактором луганского сайта «Обзор», и канал ZIK попросил постримить для них в день выборов Президента, 25 мая. Я съездил в Киев за аппаратурой — и этот рюкзачок потом сыграл свою роль.
На тот момент сепаратисты захватили СБУ и стояли на блокпостах, но было достаточно спокойно, и можно было проезжать. И поезда еще ходили.
Мы с Максимом Осовским поехали — начали с севера области, где выборы Президента состоялись. Кажется, со Сватово — а оттуда на юг в сторону Луганска. Водитель тоже был наш друг. Хотели взять еще охранника — но охранник отказался (смеется).
Максим взял в дорогу бутылку вискаря, сел на переднее сиденье и, смотрю, пьет. Говорит, придумал легенду: мы едем на дачу отдыхать. Пьет и смеется, что маскируемся.
Ну а я на работе не пью — тем более, если прямые включения. Но пришлось тоже полоскать виски во рту. И действительно, так было проще, когда нас проверяли. Слышали запах, видели бутылку — вопросы снимались. Если бы знали, что мы журналисты и едем по заданию — думаю, мы бы далеко не уехали.
Воры и шпионы
И вот весь день 25 мая мы ездили по области и стримили для телеканала ZIK. Я распечатал самую простую карту Луганской области — она потом тоже сыграла свою р-р-роковую роль. Простая карта, контур и основные пункты нашего маршрута.
Последняя попытка включиться в прямой эфир была около машины недалеко от какого-то блокпоста. Машину наверняка расстреляли сепаратисты. На водительском сиденье видны следы крови и, скорее всего, мозг. Связь была плохая, и включиться в эфир не получилось.
Вечером, часов около десяти, после дня работы, мы подъехали на блокпост около Счастья. Тогда как раз начался комендантский час.
При обыске нашли мою карту. Сразу обвинили, что мы шпионы, отмечали блокпосты. Стали искать дальше — нашли рюкзак с аппаратурой. На нем было написано Ц^геаш — название фирмы-производителя. Сказали, что это мы украли аппаратуру у какого-то российского канала с созвучным названием (смеется).
А потом меня ударили в затылок прикладом — на этом мое кино закончилось. Смутно помню, как меня везли.
Много кто в подвалах побывал
Максима Осовского тоже взяли. Водителя отпустили.
Меня держали в захваченном здании СБУ два с половиной дня. Возили на мое рабочее место — проверить компьютер.
Ну, били, допрашивали — чтобы мы признались, что мы шпионы. Максим «признался». Его выпустили чуть раньше. Я так и не признался, получается. Били достаточно сильно. Руки связывали сзади стяжкой, один раз прижгли руку сигаретой, а вот здесь, видишь, какими-то щипцами за ребро хватали.
Смотри, а это другой из наших активистов, МРТ. Видно, как череп проломили.
(Показывает фото, как он и другие выглядели в больницах после освобождения — однако не хочет делать их публичными.)
Много кто в подвалах побывал. Те, кто за Украину был.
Зачем вы обманули?
Наконец жена с друзьями как-то забрали меня. Они все это время пытались найти хоть какие-то края — через всех, кого только могли. Даже через бандитов каких-то.
И мои друзья, которые работают в местной власти — например, в пресс-службе облсовета, — тоже пытались найти какие-то выходы.
Когда меня отпустили — родственники сразу повезли в больницу. Под чужим именем. Врача долго не было, и Света, моя жена, пошла посмотреть, чем он занят.
Зашла, а он по телефону звонит. И говорит ей: «Зачем вы обманули, что у него такая-то фамилия — ведь на самом деле такая-то». И называет мою настоящую.
Короче, врач позвонил чувакам в здание СБУ которые меня выпустили, — и вызвал их опять. Те выехали за мной — но друзья успели меня забрать и спрятали у своих родственников.
На другой день меня переправили в Киев. Я был не в очень бодром состоянии. Три недели в Киеве пролежал в больнице — а после этого переехал к Максиму (активисту и правозащитнику. — Прим. ред.).
С того момента мы с женой и 9-летним сыном живем у Максима. (Загибает пальцы, считая.) Июнь — июль — август — сентябрь — октябрь... Сын уже здесь и в школу пошел.
Не думали, что это надолго
Мы ведь не думали, что это надолго. Школу для сына начали искать в последний момент. Все надеялись, что это ненадолго. Особенно, когда летом Украина начала бодренько жать — уже войска и в Луганск вошли. Мы: ну все, сейчас их там быстренько зачистят — и мы все поедем домой. А не тут-то было.
Я всегда говорю, что мне очень повезло. Нас друзья пустили, спасибо им, живем. Да, мы чувствуем, что стесняем людей, но Макс говорит: «Живите, не переживайте. Когда надоедите, мы вам скажем». Пока не сказали (смеется).
Знаешь — многие переселенцы боятся что-либо рассказывать, поскольку у них родственники там. Что далеко ходить? У моего друга, который в Киеве, родители уже несколько месяцев в плену, потому что он был активистом. Родители пошли посмотреть квартиру, в которой жил их с сын с женой. Просто проверить, как там. А соседи сразу позвонили — и все. Родителей забрали с тем, чтобы сын приехал.
Там сейчас стучать и сдавать — это вообще нормально считается. Многие же думают, что правда все вокруг — фашисты. Транслируются три канала: «Россия-24», «Луганск-24» и «Лайф-Ньюс». И тебе изо дня в день долбят. Теперь даже те, кого я считал вменяемым... Это же средства массовой пропаганды, люди работают профессионально.
Здесь тоже работают средства пропаганды
В ежедневной жизни я никакой дискриминации не чувствую.
А некоторые мои друзья при съеме квартиры сталкивались с тем, что, мол, выходцев с востока не берем. Такое бывает, и я не удивляюсь. Здесь тоже, в общем-то, работают средства пропаганды. Рассказывали, что переселенцы — это же сплошные «ватники» замаскировавшиеся.
Да, сейчас уже пытаются показать, что переселенцы бывают разные — но летом, помнится, та-а-акая волна была. И телевизор, и сайты: что вот, въехали, не заплатили, обворовали... Или что переселенцев выгнали откуда-то за наглость или «ватничество»... Тоже ведь массовая пропаганда.
Не только от друзей
Я ощущал и получал очень большую помощь не только от друзей, но и от незнакомых людей. Лекарства покупали. Одна женщина, ее зовут Наташа, узнала в больнице, что я из Луганска. Приносила в больницу борщ, лекарства. Артёму, сыну, — книжки покупала.
На рынке однажды нас с женой подслушали. Я говорю жене: «У нас уже тоже, наверно, поспела клубника». Женщина спрашивает: «А у вас — где?» — «В Луганске». Женщина: «О боже, боже!» Убегает куда-то. Прибегает: стакан красной смородины, стакан черной. Пробежала по рынку — ей для нас надавали. Женщина плачет, я тоже уже еле слезы сдерживаю.
Ознакомительная версия.
