Ерашов горел в третий раз…
В кабинете сновал народ — офицеры, помощники, депутаты. Алексей не хотел говорить в чьем-либо присутствии, и Седой это понял, втроем вышли в холл: на стенах, как в галерее, висели огромные полотна. Картины в зеленоватом полумраке оживали и были как бы продолжением той жизни, что царила вокруг.
— Хорошо, что пришли, — бросил Седой. — Сейчас сдайте оружие и уходите, пока есть возможность. И своих людей уводите. Спасибо за службу. Мне теперь охрана не нужна. Все понял, Ерашов?
— Я не уйду, — бросил Алексей, глядя в сторону.
— Уйдешь!
— Ты знаешь, я пришел сюда не тебя защищать!
— Только не надо громких слов! — обрезал Седой. — Не на митинге. Ты обязан уйти. Прикажу разоружить тебя и выгнать!
— Хорошо, Саша, сам уйду, — вдруг согласился Ерашов. — Но только после того, как отсюда выйдет последний безоружный человек, последний штатский. Я ведь и стены эти защищать не подписывался. Извини, хоть и отставной, но офицер, — он приблизился к нему вплотную — Николай предупредительно отошел в сторону. — Знаю, почему ты меня гонишь. Но на сей раз я тебе помешаю сделать, что ты задумал. Ты сам взял меня советником, но одного совета ты не послушал. Так послушай другой, последний.
— Ты о чем? — подозрительно спросил Седой.
Ерашов поднес палец к виску. Седой резко дернул головой, выматерился:
— Не твое дело!
— Мертвого они тебя сразу затопчат, смешают с грязью, — проговорил Алексей. — Обязательно скажут: струсил, испугался ответственности. Измажут таким дерьмом — никто не отмоет, а сам уже не отмоешься. И мгновенно забудут все — свои и чужие. Так во имя чего твоя смерть?.. Мертвые сраму не имут? Это в древности было. А сейчас и мертвого исполощут. Жить тебе придется, Саша, потому что жить в нашем положении теперь труднее, чем умереть. Живой ты мучиться будешь, страдать, а это уже искупление греха. А они хотят, чтобы ты умер грешным… Знаешь, Саша, я ведь теперь предприниматель, деловой человек. И думаю теперь только так — что выгоднее? Жить или умирать? Любить или ненавидеть. Жить и любить выгоднее для дела, чем умирать с ненавистью. Поражение — это всегда какая-нибудь ошибка. Но нам нужно научиться жить побежденными, нахлебаться своей крови, как в сорок первом, чтобы потом победить. Всегда же до Москвы отступали, вот и сейчас…
— Но какой мне позор, Леша… — проронил он и скрипнул зубами. — Люди поверили, пошли за мной… А куда я их привел? На бойню? Под пулеметы?.. Знаешь, я понял: вождями становятся либо гении, либо безумцы. Нормальному человеку не выдержать власти, не поднять. Если тебе поверили и пошли за тобой — хочешь не хочешь, а нужно вести. Иначе толкают в спину — веди, веди! Не стой на месте!.. Теперь они полагаются на меня, ждут какого-то решения, а его — нет. Со мной не идут ни на какие переговоры. Утром придут сюда, и будет нам всем «Утро стрелецкой казни»… Но сейчас я не могу договориться и с теми, кто пошел за мной! Прошу, уговариваю — уходите, прольется кровь, зачем эти жертвы… Не уходят! Веди, говорят, дальше. Дальше хотим пойти…
— В любом случае всех гражданских нужно убрать из здания, — проговорил Алексей. — Всех: депутатов, обслугу, всех безоружных защитников. Пусть останутся только военные…
— Попробуй убери! — вдруг озлился Седой. — Разве что вызвать ОМОН…
— Но женщин-то обязательно!
— Тем более женщин! Это же русские женщины, Леша, — он резко мотнул головой. — Знаешь, что говорят? Если мы уйдем — вас, мужчин, всех тут вырежут. А с нами — не тронут…
— Все равно надо выводить! — заволновался Ерашов. — Я попробую убедить. Где радиорубка?
— Стой! — Седой схватил за рукав. — Ничего не добьешься. Тебе скажут, ты трус и предатель. И паникер!.. Понимаешь, Леша, я не могу еще понять, кого вел за собой. Что это за люди? Сейчас только начинаю соображать… Они какие-то святые! Знаешь, ведь я видел и фанатиков, и смертников в Афгане… А эти какие-то… наивные, что ли? Умные, опытные и наивные. Или романтики?.. Они и сейчас думают, что зверь проявит благородство, надеются на его разум! И в кровавый конец не верят!.. Две недели за колючей проволокой, под автоматами, под прессом… И еще не прозрели!
— А ты-то сам? Давно ли прозрел? — в упор спросил Алексей. — А близко был, мог бы раньше… И не сидели бы в осаде. Разве ты не надеялся на разум? На твоих глазах из России колонию делали, ты же все надеялся…
— Но сейчас в Москву входят войска! Дворцовые дивизии пошли!
— Что, и Кантемировская? — быстро спросил Алексей.
— Танки у Кремля… Утром и сюда подойдут.
— У меня же брат!.. Там мой брат! Из отпуска отозвали…
— Я помню, Леша, — тихо проговорил Седой. — Сам выбивал распределение… Потому ты и должен уйти. Символ слишком дурной.
Алексей ощутил, как дрогнули сначала пальцы, затем враз вспотевшие ладони. Он тут же стиснул кулаки, сказал трезво:
— Нет, Кирилл не пойдет! Не может пойти.
Однако и сам не поверил в сказанное. Зачем отозвали из отпуска? Зачем собирают молодняк?.. А чтобы было кому исполнять приказы. Лейтенанты пойдут в огонь и в воду…
— Уходи, — тихо попросил Седой. — Если даже его нет, ты все равно станешь думать…
— Нельзя мне уходить, Саша, — проговорил Ерашов. — Тем более нельзя… А эту хлопушку возьми. Она теперь ни к чему… Я бы с наемниками подрался…
— И наемники будут, и профессионалы, — успокоил Седой. — И даже лавочники с железными прутьями. Всех хотят кровью измазать…
Алексей подал ему автомат:
— Мне теперь и уходить нельзя, и стрелять… Ну возьми! Думаешь, одному тебе хочется пустить пулю в лоб? Возьми от греха!
Седой взял, взвесил в руке.
— И ты такой, как все…
— Дай мне мегафон, — попросил Ерашов.
— Зачем тебе мегафон? — Седой вновь начинал злиться. — Ты-то афганец, офицер!.. Не майся дурью!
— Митинговать буду завтра, Саша, — признался Алексей. — Ни разу в жизни не ходил на митинги. И речей не говорил…
— Какие речи?! Кто слушать станет!.. Все, речи отговорили. Завтра на другом языке заговорим…
— К брату пойду.
— А если его там нет?
— Все равно, — упрямо сказал Алексей. — Буду звать. Кто-нибудь услышит.
— Это безумие! — Седой мотнул головой. — Тебя сразу убьют. Ты же видел зверей!
— Рука не поднимется… Не дашь мегафон, пойду так.
— Я тебя понял! — тихо проговорил Седой. — Красиво умереть хочешь? На площади? На публике?.. Напрасно, Ерашов. Никого твоя смерть не остановит. Никто не содрогнется!
— Да я жить хочу! — бросил Алексей. — Но мой брат будет там, на той стороне. У меня получится! Я его когда звал к себе — он всегда приходил. И сейчас прибежит! Только услышит голос и прибежит!
Между тем гас за окном зеленоватый ночной свет и поднимался новый, предутренне синий, с далекими багровыми тенями…
В день исчезновения Аннушки Аристарх Павлович вернулся с аэродрома поздно: в овощехранилищах монтировали старое оборудование, выкупленное по остаточной стоимости у городского управления торговли. В доме уже был переполох: сразу же вспомнили угрозы рэкетиров, и никто не сомневался, что Аннушку похитили. К тому же было веское доказательство — накануне вечером кто-то лазал к ее окнам и, убегая, потерял шляпу. Олег съездил в институт и узнал, что Аннушка сегодня там не появлялась, не заходила она и в свою коммуналку. Ерашовым наконец-таки поставили телефон, и теперь вся семья сидела у аппарата — звонили и ждали звонка.
В самом разгаре были поиски Алексея, каждый день связывались с Верой, со следователем, который занимался розыском пропавших людей, однако никаких известий пока не поступало.
А тут новая беда…
С тех пор как пропал старший Ерашов, Екатерина ни разу не усомнилась, что он обязательно вернется и срок в три недели его безвестного существования — не срок. Она так привыкла ждать мужа, столько перестрадала с ним, что давно уже и слезы выплакала, и научилась терпеть и переносить любые неожиданности. После Афганистана, долгих и частных командировок в Таджикистан и Северную Осетию ее уже было не напугать нынешним «мирным» исчезновением.
Однако и она вдруг потеряла самообладание:
— Дом этот проклятый, что ли… Как приехали сюда на похороны, так все и пошло. Куда же дальше-то ехать? Какое еще место искать?
Это была не истерика, а какая-то осмысленная безысходность.
Олег порывался куда-то бежать, казнился, трепал и скручивал четки до тех пор, пока не разорвал нить. Янтарные костяшки картечью раскатились по полу…
Аристарх Павлович решил пока не заявлять в милицию: если Аннушку похитили, надо ждать гостей, возможно, сегодняшней ночью, либо письмо с предложением о выкупе. Он достал кольт, вытащил магазин — оставался последний патрон. Вчера истратил два: первый раз в сердцах пальнул по воронам, второй раз в воздух, когда пытался задержать неизвестного под окнами Аннушки. Кроме детей, спать никто не ложился: Кольку с Мишкой решили завтра не отправлять в школу.
