— Тебя…
Она тронула небритую щеку Кирилла, осмотрела одежду и вдруг спокойно сказала:
— Я все поняла, Кирилл, прости.
— Что ты поняла? — усмехнулся он.
— Ты был в Белом доме. И вынужден скрываться.
— Молчи, ни слова больше, — Кирилл подсадил се в автобус, втиснулся сам, влекомый народом. В тесноте их прижало друг к другу. Ее лоб под вуалью был возле самых губ.
— Ты вчера пил? — шепотом спросила она.
— Вчера и позавчера, — в ухо сказал он, — Почти алкоголик…
— А не опасно сейчас ехать в Москву?
— Нет… Там легче скрыться.
На вокзале, поджидая электричку, они стояли друг перед другом, чтобы видеть, что творится вокруг. Слежки не было, по крайней мере, те двое в плащах не появлялись. В электричке Аннушка вдруг спросила:
— Ты Алешу там не видел?
— Нет, — сразу ответил Кирилл, соображая, где это — там. — Не видел…
— Странно, — проговорила она задумчиво. — Он поехал в Беларусь за оборудованием и пропал. Дома все так волнуются… Я пока молчу, но, кажется, он тоже был там.
— Где — там? — спросил Кирилл.
— Где и ты…
— Не видел. Там было очень много народу.
Они сидели друг против друга, чтобы наблюдать за пассажирами в вагоне. Аннушка вдруг схватила его руку, сжала.
— Милиционер вошел. Кого-то высматривает.
— Пусть, — проронил он. — Не обращай внимания.
Поигрывая дубинкой, милиционер прошествовал по вагону, плечом раздвинул двери тамбура. Аннушка перевела дух.
— Страшно, — призналась она. — Становится страшно жить. Ты чувствуешь, как утрачивается земное притяжение?.. Неужели и впрямь спутником земли стала невидимая Черная планета? Откуда же такая бессмысленность, жестокость? Если мир снова опустится в состояние хаоса — оживут динозавры. Нет! Они оживают, на сей раз в человеке…
— О чем ты говоришь? — со страхом спросил Кирилл. — Какие динозавры?
— Те самые, ископаемые, с жидкими мозгами…
— Что за бред?
— Земное притяжение их заставило пресмыкаться, — продолжала она. — Целую эру они ползали и вот теперь поднимают свои маленькие головки, освобождают от земли и праха свои мерзкие туловища. Хаос для них — благодать, и они всюду будут сеять его. Сначала сделают безвинной игрой, и когда наше сознание привыкнет — семена прорастут в нем…
— Аннушка! — Он схватил ее руки. — О чем ты? Замолчи!.. Мы выживем! И будем долго жить. Ничего не случилось! Ничего же не было! Я остался в соломе! Там была большая куча соломы!..
— Какой соломы? — не поняла она.
— Потом! Потом, в Москве! — заторопился Кирилл. — Я тебе открою тайну. Все-все тебе расскажу! Ты только не волнуйся. Не Черная планета всходит, а наша звезда!
Ему приснился сон. Будто возвращается он ясным весенним вечером с полетов — полное ощущение, что несколько минут назад выбрался из пилотской кабины, руки еще помнят упругую ручку шаг-газа, и в ушах стоит гул двигателей, но перед ним — его родовой дом. Только не тот, обшарпанный, а целиком отреставрированный: белоколонная ротонда, веранды по обе стороны и весь какой-то легкий, воздушный. «Когда же успели?» — подумал он. И видит, на веранде, за стеклами, плохо различимый мужчина в черном сюртуке, с аккуратной бородой, совершенно незнакомый, а рядом с ним Аннушка — печальная, задумчивая, смотрит сквозь стекло на улицу. Будто в доме сейчас произошло что-то неприятное, может быть, трагическое. Возле мужчины, смазанного полумраком, очень ярко виден стол, на котором очень много перевернутых вверх дном чайных чашек из тончайшего фарфора, и будто под одной горит свеча, отчего чашка светится белым, каким-то мягким и чистым светом. И будто колонны ротонды тоже светятся, и гранитные ступени парадного отшлифованы до зеркального блеска, так что наступить страшно. С чувством восторга и удивления Алексей стал подниматься по этим ступеням и вдруг услышал под ботинками скрип битого стекла. «Это же мне предупреждение! — догадался он. — Входить нельзя, потому и стекла набили». И тут увидел, что это вовсе не колонны, а огромные горящие свечи, причем огоньки их несоразмерно маленькие, и потому, если не задует ветер, этим свечам гореть бесконечно! Радостно пораженный этой мыслью, Алексей пошел к двери, но тут на пути оказался мужчина в сюртуке.
— Уходи, — почему-то угрожающе сказал он. — Не видишь, свечи горят.
Он проснулся оттого, что его трясли за рукав. В темноте не увидел кто и лишь по голосу узнал офицера по спецпоручениям. Алексей не знал его фамилии, да и она здесь не имела значения: все было, как в Афгане, — знали друг друга в лицо и называли Коля, Леша…
— Пошли, Седой зовет, — сказал Николай.
— Зачем разбудил? — хмуро отозвался Алексей. — Дом во сне видел…
— Хоть не Белый?
— Нет, пока свой снится…
— Ну пошли!
Алексей достал сигареты, не вставая из глубокого кресла, закурил, подержал перед собой спичку — огонек напоминал свечу…
— Не пойду! Я ему все сказал…. Выспаться хочу перед завтрашним днем.
— Так и передать? — Николай сел на ручку кресла.
— Так и передай… — Он прислушался. — Как тихо стало, в ушах звенит. И в доме тихо, и в душе… Выспаться, чтоб руки не дрожали…
Сквозь закрытые жалюзи пробивался зеленоватый московский свет, и в просторном, богато обставленном кабинете все было исполосовано тенями. Если прищуриться, то кабинет напоминал птичью клетку.
— Как ты только можешь спать? — с завистью спросил Николай. — Я четвертую ночь… Стены, проволока — не заснуть.
— А я перед боевыми вылетами всегда урывал часок, — признался Алексей. — Когда спишь — не страшно… Слушай, Коля, где бы рубаху чистую найти в этом доме?
— Вряд ли найдешь… Спроси у Седого! Может, есть лишняя. К нему вечером жена приходила. Я видел, он уже надел чистую…
— К Седому не пойду, — отрезал он.
— Пойдем, Леша, — мягко сказал Николай. — Теперь многие от него отвернутся, проклинать станут… Не враги, свои. До утра есть время, ночью все равно штурма не будет. Посоветуй ему в последний раз. Ты же советник. Как скажешь, так он и сделает.
— Я ему говорил! — мгновенно взорвался Ерашов, но тут же скомкал себя, будто лист бумаги. — У него в мозгах Афган сидит. Это там можно было вылазки делать. Пострелял, и под прикрытие батарей, на охраняемую базу… А здесь Россия, и свои душманы коварнее всякого Востока.
— Седой хочет застрелиться, — перебил его Николай. — Он не звал тебя. Я сам пришел… Время в обрез. Его пытаются уговорить.
— В этом деле я ему не советник, — тихо проговорил Алексей. — Пусть решает сам.
— Тогда пойди и сам скажи ему! — вдруг разозлился Николай. — Что бы ты сделал на его месте?!
— Я на своем месте!
— Ну а если, Алеша?
— Я бы стреляться не стал! — заявил Ерашов. — Но ни единого человека не выпустил бы от Белого дома! Ни на «Останкино», ни на мэрию… А потом бы эти мухобойки выбросил на мостовую! — Он брякнул автоматом. — Да что теперь… Ты как думаешь, Коля, кого они пустят первыми? Кто нас резать начнет?
— А какая разница?
— Да есть разница… Хорошо бы наемников, не жалко бы было. Да они не зря москвичей вооружают. А вот из них героев делать не хочу. Знаешь, как потом напишут? «Возмущенные массы простых россиян…» — Алексей неожиданно замолчал, потушил окурок в пепельнице. — Коля! Ведь Седому стреляться нельзя! Ни в коем случае!
— Вот пойди и скажи! — подхватил Николай. — Останови его!
Ерашов подхватил автомат и стремительно пошел к двери. В ночных коридорах было пусто, лишь на поворотах и у лестничных площадок под защитой сейфов и металлических шкафов стояла охрана. Идущих освещали электрическими фонарями, узнавали и пропускали молча. Они привыкли уже двигаться в темноте, эти бесконечные коридоры были измерены шагами, и ноги безошибочно находили нужный поворот. На лестничных маршах сквозь жалюзи на окнах пробивался тот же зеленоватый свет, и вместе с ним как бы вливалась эта напряженная, звенящая тишина, висящая над Москвой. В одном из коридоров с окнами, выходящими на мэрию, Алексей услышал английскую речь. Журналисты и ночью сидели с видеокамерами на изготовку, будто тоже готовились к отражению штурма…
У Седого в кабинете горел электрический свет, протянутый от фонарных столбов возле двадцатого подъезда. После темноты он казался слепяще-ярким и раздражал зрение. Седой пытался набрать какой‑то номер по радиотелефону — там, на другом конце, не брали трубку. Они переглянулись с Ерашовым, и Алексею стало понятно — просил молчать и любой укор сейчас взорвал бы его. Тогда уже не остановить…
Он был командир экипажа, он держал управление, он поставил машину под снаряд, и теперь они вместе горели, приближаясь к земле. Можно было обвинять его, можно было кричать ему в лицо, что он сволочь и убийца, можно было даже застрелить его, но это ни в какой мере не избавило бы от летящей навстречу земли и грядущей катастрофы.
