Полотно заслоняло кровать под антресолью, и Кирилл, оставив чемодан, медленно выступил из-за холста…
Вместо белого покрывала лежала желтая солома; на ней, заложив руки за голову, безмятежно спала незнакомая девушка. Откинутые светлые волосы смешивались с соломой, свисали с кровати. Она не походила на Аннушку, не было того изящества, совершенства фигуры, и не было того целомудрия обнаженного тела: высокая грудь с розовыми крупными сосками, проваленный живот, чуть угловатые бедра и даже ступни ног — все было наполнено притягательной, плотской страстью. Хотелось не любоваться ею, а обладать…
Кирилл ощутил толчок внутреннего жара и отвернулся. Старик художник невозмутимо работал — шаркал кистью о полотно, пританцовывал возле мольберта. Нет, эта девушка не походила на Аннушку, но он почему-то рисовал ее тело! На холсте он словно укротил сексуальность спящей до целомудренной чистоты, сгладил, размыл возбуждающие страсть выпуклости тела и при этом возжег иной огонь — энергию красоты.
— Что, нравится? — спросил старик, занятый делом.
— Нравится, — сдержанно признался Кирилл. Он бросил кисть, вытер руки скомканной газетой.
— Тебе сейчас все нравятся, — проворчал старик. — Возраст такой… Хороший возраст. Это моя Надежда!.. Ну, где же прекрасная незнакомка?
— Не знаю, наверное, дома…
— Как это — не знаешь? — угрюмо спросил старик. — Увез мою незнакомку, разлучил нас… Бросил, что ли? Или потерял?
— Неужели она сюда не приходила больше? — спросил Кирилл.
— Ага, значит, потерял! — чему-то обрадовался старик. — Ничего, в твои годы легко терять и легко находить.
— А почему вы рисуете ее? — Кирилл встал напротив полотна. — Ваша натурщица совсем другая. Здесь же… незнакомка.
— Так получается, — бросил старик и пошел наливать воду в чайник. — По-другому не выходит… Какой нынче век, знаешь?
— Ужасный.
— Правильно, нынешний век — век жестокого романтизма, — определил он. — Или век безжалостного реализма. Я несовременный художник, отсталый, консервативный… Поэтому пишу женскую красоту, а не то, что вижу своими глазами. А истинную красоту ты у меня отнял!.. Ладно, снимай плащ, будем пить чай. Кстати, где ты так уделался?
— Это меня уделали! — усмехнулся Кирилл.
— Погоди! — вдруг насторожился старик. — Повернись к окну! Лицом к окну!
— Зачем?
— Повернись!
Кирилл бросил плащ в угол и повернулся. Старик зашел с одного бока, с другого, швыркнул носом.
— Я тебя вот так и напишу. Время есть?
— Сегодня?
— Вообще спрашиваю. Хотя бы два сеанса часа по три?
— Нет времени, завтра уезжаю, — сказал Кирилл.
— Тогда буду писать сегодня, согласен?
— Сегодня — пожалуйста! Вольный как птица!
— Не бойся, я напишу современный портрет, — успокоил старик. — Умрешь, а люди посмотрят и скажут — это человек ужасного двадцатого века. Садись за стол, только лицом к окну. Делай что хочешь, я тебе не помешаю. Только сначала поужинаем. Я с утра ничего не ел.
— У меня в чемодане случайно оказалась куча продуктов, — признался Кирилл. — Я тоже с утра не ел…
— Чего же молчишь? Доставай!
Кирилл открыл чемодан и стал выметывать колбасу, банки с сосисками, булочки в целлофане, печенье — то самое, что любила Аннушка. Старик это заметил, взял в руки хрустящую пачку, повертел в пальцах, печально покачал головой — помнил…
— А виски? — Кирилл выставил бутылку. — Надо отметить век безжалостного романтизма.
— Я не буду, — отказался старик. — А вот Надя выпьет. Она устала, видишь, как крепко спит.
Кирилл опасался смотреть в сторону постели с соломой: неизвестно, что больше притягивало взгляд — обнаженная спящая девушка или солома…
— Нельзя ли ее прикрыть? — спросил Кирилл.
Старик взглянул на него искоса и будто бы усмехнулся.
— Разбудить, а не прикрыть, — он потряс Надю за локоть. — Надежда! Вставай, Надежда, не смущай молодого человека.
— Николаич, мы же договорились, — сонно и устало пробормотала Надежда. — Я после ночной… Спать хочу.
— Знаю, милая, — виновато сказал старик. — Да вот пришел молодой человек, посмотри.
Она привстала, выглянула из-за полотна.
— Доброе утро, — склонился Кирилл. — Капитан Ерашов, честь имею!
— Капитан? — переспросила она. — Понятно… А я думаю, почему у него такое лицо?
— Какое — такое? — Кирилл резал колбасу. — Хотите сказать, выразительное?
— Мужественное, — обронила Надежда и потянула с веревки огромную шуршащую цыганскую шаль. — Ты хочешь написать его, Николаич?
— Давно хочу, — признался тот. — Он завтра уезжает…
Она закуталась в шаль, сунула ноги в тапочки и вышла к столу.
— Прошу! — пригласил Кирилл, ощущая прилив жара от ее близости. — Хотите виски?
— С удовольствием, — Надежда села в кресло, посмотрела бутылку. — Вы что, капитан дальнего плавания?
— Нет, я капитан Российской Армии!
— Ах, вы — военный! — засмеялась она. — А я думаю — почему такое лицо?
— Какое? Мужественное?
— Надежда, не шали, — предупредил старик. — Не обижай молодого человека.
— Николаич, разве можно обидеть капитана? — Надежда встряхнула волосы, выдернула соломинку. — Он сам кого хочешь обидит, правда, капитан?
Кирилл подал ей фужер с виски.
— Да, это правда, — признался он. — Однажды я чуть не застрелил вашего художника.
— Вот видишь! — снова засмеялась Надежда. — А ты говоришь… Поэтому у вас, капитан, лицо профессионального убийцы, если говорить с точки зрения безжалостного романтизма. Ну а если обыкновенно, из соображений соцреализма — вы мужественный человек. Ваш тип очень нравится женщинам, правда?.. Давайте выпьем!
— Тогда и я выпью, — вдруг сказал старик. — Молодой человек, ты хотел застрелить меня из-за прекрасной незнакомки?
— Да, — просто ответил Кирилл. — Был момент… Теперь я глубоко раскаиваюсь.
— Прекрасно, капитан! — восхищенно промолвила Надежда. — Вы хотели убить его из-за женщины? Николаич, я тобой горжусь!
— Я показывал тебе холсты, ты должна ее помнить, — старик выпил. — Теперь ни холстов, ни прекрасной незнакомки…
— Да не кисни ты, Николаич! — подбодрила его Надежда. — И не скромничай. Если тебя еще хотят застрелить молодые мужественные капитаны — все в порядке. И вообще, тебе изменяет такт, господин живописец. В моем присутствии ты восхищаешься другой женщиной.
— Прости, Надя…
— Я тебе все прощаю, — улыбнулась она и погладила его руку. — Капитан, расскажите!
— Что рассказать? — невесело усмехнулся Кирилл. — Как я с кольтом поджидал у дома?
— Конечно! Я очень давно не слышала, чтобы убийство готовили из-за женщины, а не из-за денег или мести. Это очень интересно! Вы очень ревнивый, да?
— Невероятно! — подтвердил он, веселея от ее любопытства и от виски. — А как все ревнивцы, сначала совершаю действие и лишь потом думаю, сожалею, раскаиваюсь…
— Так почему же вы не застрелили Николаича? Не поднялась рука?
— Нет, поднялась, — соврал Кирилл. — Но кольт дал осечку. Патроны старые.
— Капитан, это не патроны! — воскликнула она. — Это рок! Художника хранит судьба. И если хранит — значит, он еще для чего-то нужен на этом свете! Ты слышишь, Николаич?
— Слышу, — буркнул старик, доедая сосиску. — Ну, вы поговорите тут, а я буду работать, ладно?
Он поставил на мольберт небольшую картину — портрет девушки, корявой рукой огладил холст.
— Не записывай! — вдруг вскинулась Надежда. — Хороший же портрет!
— Не нравится мне, — проворчал он. — Не люблю его…
— Это что же, вы станете писать мой портрет на этой девушке? — с любопытством спросил Кирилл.
— Некогда грунтовать холст, — проронил старик. — Так что навечно будешь с ней. Ее звали Лючия, запомни имя. Уж ее ты никогда не потеряешь, не бросишь… А говорят, у художника нет власти!
— Творец и варвар в одном лице, — вздохнула Надежда. — Столько хороших полотен записал!..
— Против Лючии ничего не имею, — стал куражиться Кирилл. — Но против постановки натуры — протестую! Смотреть в окно не хочу!
— Что ты хочешь? — невозмутимо спросил старик.
— Хочу на соломе! Хочу остаться для потомков лежащим в куче соломы!
Старик что-то примерил взглядом, пожал плечами.
— Ложись в солому… Только смотри в окно.
— Компромисс принимается! — Кирилл взворошил примятую солому, забрался на кровать. — Хорошо! Надежда! Несите сюда виски и бокалы. Мы будем праздновать с вами век жестокого реализма. Пир во время чумы!
— Бутылка пустая! — Надежда перевернула ее вверхдном. — Очень жаль, но на то он и век жестокого реализма.
— В чемодане — полный боезапас! Открывайте!
— Молодой человек, прошу тебя не напиваться, пока я не закончу работу, — строго предупредил старик. — Я понимаю, тебе очень тяжело, но нужно проявить выдержку.
