того, ему придется где-то искать средства на предвыборную кампанию – как тут тягаться с солидными капиталами партии власти, столь эффективно накапливаемыми и распределяемыми министром внутренних дел? Опять борьба, опять сложности и нервотрепка, а ведь он уже не молод…
– Ман, ты так похудел!
– Похудел? Я? – удивился Ман.
– Да. И потемнел, – с сожалением заметила его мать. – Ты стал почти как Пран. Деревенская жизнь тебе не на пользу. Ничего, теперь мы тобой займемся: будешь мне говорить, что приготовить на завтрак, обед и ужин…
– Что ж, да, мы все рады тебя видеть и надеемся на перемены, – сказал Махеш Капур. Он действительно был рад сыну, но что-то его беспокоило.
– Почему никто не сообщил мне о Бхаскаре? – спросил Ман.
Вина с матерью поглядели на Махеша Капура.
– Что ж, – сказал тот, – у нас были на то основания. Мы так решили.
– А если бы Савита родила…
– Ты вернулся, Ман, и это главное, – оборвал его отец. – Где твои вещи? Слуга их не нашел. Я велю ему перенести все в твою комнату. Перед отъездом в Варанаси тебе нужно…
– Мои вещи у Фироза. Я остановился у него.
Все встретили это заявление дружным изумленным молчанием.
Махеш Капур был явно раздосадован, и Ман не испытывал никаких угрызений совести по этому поводу. А вот мать искреннее расстроилась, и ему стало жаль ее. Пожалуй, зря он остановился у друга…
– Значит, это больше не твой дом? – спросила мама.
– Конечно, это мой дом, конечно, аммаджи, но здесь сейчас столько народу…
– Народу? Брось, Ман, – начала Вина.
– Я не всегда буду жить у Фироза, это временно. Как только смогу, вернусь. Нам с Фирозом многое надо обсудить… Мое будущее и так далее.
– Твое будущее – в Варанаси, это не обсуждается, – нетерпеливо вставил отец.
Мать, почуяв, что дело идет к ссоре, поспешно сказала:
– Что ж, поговорим об этом за обедом. Ты ведь можешь остаться на обед? – Она с нежностью поглядела на сына.
– Конечно, могу, аммаджи, – обиженно ответил Ман.
– Вот и славно. У нас сегодня алу-паратха [89]. – (Это было одно из любимых блюд Мана.) – Когда ты приехал?
– Только что. Вот, решил сперва к Бхаскару зайти.
– Нет, когда ты вернулся в Брахмпур?
– Вчера вечером.
– Почему не пришел к ужину?
– Очень устал.
– То есть ты ужинал в Байтар-Хаусе? – спросил отец. – Как дела у наваба-сахиба?
Ман покраснел, но не ответил. Это совершенно невыносимо! Нет, все-таки хорошо, что не придется жить здесь, под пытливым и грозным взором отца.
– Так где ты ужинал? – повторил Махеш Капур.
– Я не ужинал. Есть не хотелось – всю дорогу кусочничал в поезде и в итоге приехал сытым. Совершенно сытым.
– В Рудхии тебя хорошо кормили? – спросила мама.
– Да, аммаджи, очень хорошо, почти непрерывно, – с легкой досадой в голосе ответил Ман.
Вина тонко чувствовала настроения брата. Она вспомнила, как в детстве он постоянно таскался за ней по дому и почти всегда бывал весел – за исключением тех случаев, когда ему не давали желаемого или чем-то его озадачивали. Нрав у него был дурной, но раздражаться он не умел.
Похоже, что-то стряслось. Вина уже хотела спросить, в чем дело, – что, вероятно, только раздосадовало бы его еще сильней, – когда Бхаскар вдруг очнулся от забытья и переспросил:
– В Рудхии?
– Ну да. А что? – не понял Ман.
– В какой части Рудхии ты жил? – спросил Бхаскар.
– В северной. Под Дебарией.
– Между прочим, это один из самых перспективных сельских избирательных округов для нанаджи! – объявил Бхаскар. – Северная Рудхия. Нанаджи сказал, что ему на руку большое число мусульман и джатавов среди местного населения.
Махеш Капур покачал головой:
– Помолчи. Ты ничего в этом не понимаешь.
– Нанаджи, я серьезно, так будет лучше всего! – не унимался Бхаскар. – Почему бы тебе не выдвинуться по этому округу? Сам ведь говорил, что новая партия готова предоставить тебе любой мандат. Если выбирать из сельских округов, то Салимпур и Байтар на севере Рудхии – идеальный вариант. Городские я пока не смотрел.
– Идиот, ты ничего не смыслишь в политике! – отрезал Махеш Капур. – И верни бумаги, они мне нужны.
– А я, между прочим, возвращаюсь в Рудхию на Бакр-Ид, – сказал Ман, вставая на сторону Бхаскара и наслаждаясь растерянностью отца. – Местные пригласили меня на праздник. Я им очень нравлюсь! Ты тоже можешь поехать, я тебя познакомлю с будущими избирателями – со всеми мусульманами и джатавами.
Махеш Капур вспылил:
– Не надо меня ни с кем знакомить, я и так всех знаю! Имей в виду: это не мои избиратели. Позволь также заметить, что ты едешь в Варанаси – создавать семью и браться за ум, – а не веселиться и праздновать Ид в Рудхию.
12.19
Махеш Капур не мог без боли и сожалений покинуть партию, которой посвятил всю жизнь: его по-прежнему одолевали сомнения. Он боялся, что ИНК все-таки победит на выборах, – этого вполне можно было ожидать. Партия глубоко и основательно окопалась как во власти, так и в сознании людей; если Неру не уйдет, разве может она проиграть? Однако у Махеша Капура имелось несколько веских причин для ухода (помимо недовольства нынешними порядками): его детище, Закон об отмене системы заминдари, еще не вступило в силу и не было признано Верховным судом, а значит, Л. Н. Агарвал, воспользовавшись отсутствием сильного соперника-министра, вполне мог прибрать к рукам всю власть.
Махеш Капур отважился (а точнее, его уговорили) на рискованную, но хорошо спланированную авантюру: подтолкнуть Неру к выходу из Конгресса. Или, может, то была не спланированная авантюра, а каприз. Или даже не каприз, а инстинктивный шаг. Потому как подлинным закулисным авантюристом был министр связи из делийского кабинета Неру – ухватистый Рафи Ахмед Кидвай. Устроившись на своем ложе, точно добродушный Будда в белой шапочке и очках, он сказал Махешу Капуру (пришедшему к нему с дружеским визитом), что если он не прыгнет за борт дрейфующего судна Конгресса прямо сейчас, то впоследствии не сможет поучаствовать в его буксировке на берег.
Метафора получилась натянутая, хотя бы потому, что Рафи-сахиб при всей его сообразительности и любви к быстрым автомобилям никогда не отличался скоростью движений – и вообще никаких физических нагрузок не выносил, не говоря уж о прыжках в воду, плавании и буксировке. Зато он славился своим даром убеждения. Осмотрительные коммерсанты в его присутствии теряли всякую осмотрительность и охотно расставались с целыми состояниями, которые Кидвай моментально осваивал – передавал бедствующим вдовам, студентам, однопартийцам и даже попавшим в беду политическим соперникам. Проницательность, щедрость и умение нравиться людям позволили ему втереться в доверие
