караул.
Маршал появился без четверти девять утра и проследовал во дворец под крики: «Да здравствует великий Наполеон!» Там его дожидался Минский епископ со всем клиром. В три часа пополудни в кафедральном костеле отслужили благодарственный молебен за победу, одержанную императором и королем над русскими под Можайском и о здравии всемилостивейшего и непобедимого монарха. Епископ прочел соответствующую проповедь и пропел Te Deum. В это время через Минск проходила конница – шесть тысяч клинков. И на следующий день, пока высшее общество веселилось на балу у губернатора, войска шли и шли на восток.
К юго-востоку от города стала лагерем польская дивизия, семь месяцев как вышедшая из Испании. Место было выбрано неслучайно: двадцать лет назад на этом широком и красивом поле проходили маневры польского войска под начальством генерала Грабовского – в последний раз перед «погребением Отечества». Минские обыватели приходили в лагерь и бросались в объятия польских воинов со слезами на глазах; дамы из высшего общества привозили им фрукты, сласти, вино, пан Богдашевский раздал солдатам сто гарнцев водки, и еще столько же прислала пани Свида.
* * *
Посетительница присела в реверансе, кронпринц поклонился ей сам и прикоснулся губами к полной руке с пухлыми пальцами. В России, откуда совсем недавно прибыла госпожа де Сталь, кто-то сказал о ней, что она дурна, как черт, и умна, как ангел. Бернадот не знал, насколько ангелы умны (по счастью, ему еще не доводилось общаться с ними), тревога же знаменитой писательницы казалась ему совершенно пустой: узнав о том, что Бонапарт разбил русских на Москве-реке и с часу на час займет древнюю столицу, она всполошилась и вздумала уехать из Стокгольма. Право, известным людям свойственно придавать преувеличенное значение собственной персоне, но не настолько же, чтобы вообразить, будто весь поход в Россию был затеян Наполеоном, чтобы заковать в железа создательницу «Коринны», отомстив ей за книгу «О Германии»!
– Успокойтесь, мадам, – сказал Бернадот, усадив гостью в кресло и пристроившись напротив, – Наполеон захватил еще одно поле сражения и может извлечь важные выгоды из этого успеха. Если он предложит сейчас мир российскому императору, провозгласив Конституцию и независимость Польши, он спасен, но ему такое и в голову не придет, так что он погиб.
Госпожа де Сталь вскинула на него свои темные глаза с дряблыми веками (говорят, они когда-то пленяли мужчин):
– Вы так думаете?
– Я убежден в этом, мадам. Вам совершенно незачем подвергать себя опасностям морского путешествия, отправляясь в Англию. В Швеции вы будете совершенно безопасны, уверяю вас. Впрочем, если вас призывают в Англию дела или иные интересы, я, разумеется, не стану чинить вам препятствий. Вам выпишут паспорт.
– Ах, ни одна из освобожденных стран мне не родная, я неприкаянно ношусь по облачным ветрам, – произнесла она в ответ томным голосом.
Бернадот подумал, что и император Александр говорит вот так же – любая его фраза выглядит утонченной и просится на бумагу. Рассыпавшись в уверениях в своей личной приязни и дружбе к великой женщине, известной всей Европе, он проводил ее до дверей.
Анфилады королевского дворца казались мглистыми: умы придворных кипели и бурлили, выпуская пар. Сторонники альянса с Францией подняли голову, приверженцы союза с Россией пребывали в тревоге, иностранные послы мучительно пытались предугадать, в какую сторону качнутся чаши весов. Высокий красавец Карл-Юхан шел через залы, точно флагманский корабль средь малых судов в коварном фьорде, лавируя между подводными камнями и упорно пробираясь к своей цели.
– Я сожалею об участи Москвы, но рад за императора Александра: Наполеон погиб, – громко сказал он, обращаясь к барону Григорию Строганову, недавно назначенному посланником в Швеции. – Два часа назад отсюда выехал курьер в Петербург, с инструкциями короля к графу Лёвенгельму: его величество намерен еще больше укрепить свои связи с императором. Да, сударь. – Бернадот повернулся к австрийскому послу. – Наполеон находится во второй российской столице, и он погиб. Можете сообщить вашему двору мое мнение на этот счет.
* * *
Верхом на белом коне Наполеон объезжал Кремль: дворцы, соборы, монастыри, кавалерские корпуса, казармы… Под грудами битого кирпича, оставшимися от взорванных стен Арсенала, еще оставалось оружие, его можно достать… Хотя трофеев достаточно и так, включая старые знамена. На востоке в небо поднимались дымные столбы; императору объяснили, что это горит Гостиный двор, ничего страшного. Он вернулся обратно в Большой дворец, где для него приготовили покои Александра, выпил целебную настойку, лег в постель – не на царскую перину, а на свою железную походную кровать, которую всегда возил с собой.
Горели усадьбы на Никитской, Поварской, Кудринской; французские солдаты забирали всех здоровых мужчин, невзирая на чины и состояние, и отправляли тушить пожары. Но утром прибитый за ночь огонь вновь охватил деревянные дома на берегах Яузы, запылал Немецкий рынок со всей Басманной частью, окутался едким дымом Арбат, полыхал Слободской дворец. Ветер превратился в ураган и перебросил головешки в Замоскворечье. Огонь подступал к Кремлю со всех сторон.
Императора разбудило красное свечение. Он встал, подошел к окну… В приоткрытую дверь осторожно заглянул камердинер, объявил о приходе придворных чиновников. Их лица были черны от копоти: одна из кремлевских башен горит, солдаты выбиваются из сил, насосов нет, пожарных труб тоже…
– Это уже превосходит всякие границы!
Император, в одних чулках и без мундира, подошел к Коленкуру почти вплотную и швырял в него фразы так, будто именно он был повинен в пожарах:
– Это война на уничтожение! Сжигать собственные города! В этих людей вселился дьявол! Варвары! Какая дерзость, какая яростная решимость… Скифы! Это скифы!
С большой белой колокольни видно всю Москву: золотые купола соборов, надвратные башенки, крыши, сады, мосты… Река извивается, будто пытаясь увернуться от подступающего к ней огня: деревянные дома вспыхивают, точно спички. Арсенал! Там еще оставалось достаточно пороха; если он взорвется… Скорее туда! Император спускается по чугунной винтовой лестнице, словно она жжет ему подошвы, мимо открытой всем ветрам площадки с огромными, тяжеленными колоколами, ступает на истертые каменные ступени меж толстенных кирпичных стен… Солдаты выстроились цепью от Арсенала до пруда и передают друг другу ведра с водой. Богарне обратился к отчиму от общего имени: оставаться в Кремле опасно; возможно, это и был коварный замысел русских – заманить сюда императора и погубить его. Лучше выехать в Путевой дворец; на проспекте, который туда ведет, пожаров нет. Бертье поддержал его.
Наполеон колебался. Взять Москву, поселиться в царском дворце – и бежать оттуда на другой день? Как это истолкуют его солдаты? И всё же Эжен прав: будет глупо погибнуть
