— Вот ты зачем догнал меня, Азия?
— Да, храбрейший.
— Шамши испугался сам поговорить со мной?
— Можно и так сказать.
— А тебе, значит, можно доверить любое деликатное дело? Например, ублажать Гулу…
— Стоит ли оскорблять меня, Нинурта, в тот момент, когда решается твоя судьба.
— Ты хочешь сказать, когда над моей головой занесен топор?
— Нет, великий. Шаммурамат никогда не выйдет замуж за человека, погубившего ее мужа. Это даже Шамши ясно. Он желает решить дело миром.
— Миром?! – скривился Нину. – Разве в таком деле можно говорить о мире?! К чему ты призываешь меня? Отказаться от любимой женщины? Это теперь называется согласием? Или справедливостью? Разве справедливо вознаграждать побратима злым за доброе? Как посмотрят на эту дерзость боги?
— Насчет справедливости тебе лучше посоветоваться с Сарсехимом. Он уверяет, что богам нет до нее никакого дела. Это удел смертных.
— Точнее, безраздельное право властителей, – усмехнулся Нинурта.
— Конечно, – кивнул Азия. – Но при этом они тоже не вольны в своих поступках. Они обязаны исходить из пользы государства.
— Какая польза государству, если Шамши завладеет моей женой?!
— Я, в отличие от Сарсехима, не силен в досужих рассуждениях, но правда в том, что дальше так действительно продолжаться не может. В стране должен быть один хозяин. Или хозяйка, если так будет угодно богам. Вот тебе мой совет – не спеши и согласись. Время все расставит по своим местам. Мало ли, кого боги выберут в наследники Шамши–Ададу? Положись на Шами…
— Это говоришь мне ты, кого я спас от смерти?
— Справедливость в том, – упрямо выговорил Азия, – чтобы каждый подданный научился ценить честь, которой готов одарить его великий царь. Справедливость в том, чтобы каждый, кому доверено выполнить волю великого царя, испытывал радость.
— Послушай, Азия, ты неглупый человек, а твердишь одно и то же – я должен дать согласие! Ты забыл о Шаммурамат. Если вы хотите решить дело миром, ее согласие тоже необходимо, разве не так? Вы полагаете, она согласится оставить меня ради царского венца? У вас ничего не получится, Азия. Вы не знаете, с кем имеете дело. Она умеет быть жестокой, у нее крепкая рука. Она способна видеть под землей на пядь.
— Если даже и так, у нее тоже есть слабое место, Нинурта.
— Какое же?
— Дети.
После недолгого молчания Азия вздохнул.
— Считай, что тебе просто не повезло с побратимом. Царь мечтает видеть твою жену в своих объятьях, а мечты царя священны.
С неба покатилась звезда, за ней другая, третья. Скоро небо расплакалось россыпью падающих звезд.
В Вавилоне Нину не подавал виду, что скорбь переполняет его как тяжкий груз речную барку. Держался молодцом, сослал Бау в дальний гарнизон, занялся проверкой боеспособности вавилонского войска. Негласно приказал отыскать Гулу, Амти–бабе запретил появляться при дворце, тем самым облегчив Закиру невыносимость общения с выжившей из ума старухой. Оказалось, что с сильными в Вавилоне договориться легче, чем с собственным царем. Вавилонская знать и жреческая верхушка исповедовала единую веру – чем большей долей добычи Ассирия готова поделиться с младшим партнером, тем сильнее будет привязанность древнего города к старшему брату. В письме к Шамши Нинурта привел расчеты, из которых выходило, что вавилоняне требуют себе треть добычи. Далее Нинурта от себя предложил делить добычу в зависимости от количества бойцов, на что Шамши охотно согласился.
В царском письме и слова не было об опале – все те же уверения в неизменности дружеских чувств, воспевание воинских доблестей Нинурты, без которого Шамши–Адад не мысли себе продвижение на север. «Поход не за горами, Нину, и самым нелепым препятствием я считаю, что ты так долго сидишь в Вавилоне. Тебе пора прибыть в Калах, войско ждет тебя. По секрету признаюсь – Роксана тоже ждет тебя. Я горд, что могу отдать ее в надежные руки…»
Последние строки вновь пробудили ненасытную хандру, заметно отощавшую за то время, что Нину провел в Вавилоне. Казалось, совет Азии не спешить и ответить царю согласием, передоверив Шами самой решить это дело, сбывался. Все постепенно возвращалось на круги свои, даже самые лихие сплетники не отваживались признать победу волосатого Шамши над воспитанницей несравненной Иштар. Теперь уже и Вавилоне с нетерпением ждали исхода этого необычного сватовства.
На Шаммурамат начали делать ставки, тем более высокие, что стойкость дочери Вавилона пробудила в горожанах чрезвычайно патриотические чувства. Это было бы смешно, если бы не Сарсехим, указавший как‑то Нинурте, что и при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль.
Нинурта–тукульти–Ашшур был человек практический. Он никогда особо не задумывался над устройством мира, над точностью воспроизведения божественного замысла, который Ашшур пытался установить на грешной земле. Тем более над такими спорными вопросами, как привилегия учреждать справедливость, что такое согласие и что такое дружба.
Не ревность изводила его – он был непоколебимо уверен в Шами, – не давало покоя какое‑то куда более отвратительное и неотвязчивое подозрение. Он не мог избавиться от ощущения, что тень Эрешкигаль сумела‑таки выбраться из подземелий Эрры и неотвратимо наползает не только на его семью, но и на весь белый свет, в том числе на Ассирию и Вавилон. Как такое могло случиться после победы над Шурданом, наказания Бау и низведения Гулы до скотского состояния вечно прячущейся преступницы, он понять не мог? Выше всего после воинской доблести в Ассирии ставили семейную верность – основу крепкого войска. Как же наместник Ашшура на земле мог посягнуть на жену названного брата?
Столкнувшись с головоломкой, которую с помощью меча не разрешишь, он, теряя почву под ногами, внезапно прозрел. Ему хватило мгновения, чтобы уяснить – скинуть на плечи любимой женщины отказ от домогательств волосатого чудовища, было не только постыдно, но и глупо. Шами одной не справиться, и это соображение более, чем какое‑либо другое заставило его терпеливо искать выход.
По приезду в Вавилон и встретившись с Сарсехимом, Нину с насмешкой отверг попытку евнуха привлечь его задуматься над возможностью установления всеобщей справедливости, чего нельзя добиться без достижения согласия между смертными. Или наоборот – установление всеобщей справедливости есть первый шаг к достижению согласия между человеком и человеком, между сословием и сословием, между племенем и племенем, между языком и языком.
— Глупости! – возмутился туртан. – Где это видано, чтобы люди по собственной воле признали чужое чужим. Если человек то и дело отворачивается от благих помыслов и обращается ко злу, о какой справедливости может идти речь? О каком согласии ты говоришь, если самый близкий тебе человек вдруг начинает настаивать – это мое и это мое?
Обругал вруна, стихоплета и приживалу, пристроившегося при вавилонском дворе, но очень скоро, сам не в силах отыскать ответ на досаждавшую ему загадку – как помочь Шами, – нежданно–негаданно почувствовал потребность в совете. Это случилось ночью, когда сон напрочь покинул его и, пережевывая прилипчивое недоумение, он приказал доставить к себе Сарсехима.
Когда перепуганного старика ввели к нему в спальню, Нинурта спросил.
— Знаешь ли ты, Сарсехим, чего я жду от тебя?
Евнух приблизился к туртану, спросил дрожащим голосом.
— Ты ждешь от меня совета, храбрейший?
— Да, я жду от тебя совета. Успокойся и не трясись. У меня два пути – склониться перед несправедливостью или с помощью меча установить свою справедливость. Что ты скажешь на это?
— Ни тот, ни другой путь не приведут к согласию.
— К какому согласию? О чем ты говоришь?!
— Я говорю о согласии с самим собой, с окружающими, с царем царей и твоими недругами.
— Другими словами, ты утверждаешь, что все дело в согласии, и трусливая покорность или, наоборот, попытка отважно ринуться в бой к согласию не приведут?
— Именно это я и хотел сказать, мудрейший. Задумайся, что ты хочешь утвердить, подняв мятеж? Разве не свою волю, единоличную и непререкаемую? Даже если ты победишь, а это вряд ли, – ты очень скоро попадешь под власть обстоятельств, под власть друзей и сподвижников, которым, что ни дай, все будет мало. Тогда ты потребуешь свою долю, и я сомневаюсь, что ты возьмешь в меру. Трусливой покорностью ты называешь исполнение долга, но ты всю жизнь исполнял долг. Этому учил тебя твой дядя. Шами тоже всегда подчеркивала верность трону.
— Но не в этот раз. Он посягнул на священные устои, на которых стоит Ассирия.
— Разве только он? А как поступил Бен–Хадад, убивший своего брата и отобравший его жену? Вспомни Салманасара, силой овладевшего любимой женой твоего тестя. Хитрый лис потребовал доставить ее в Калах и там объявил о разрыве брака. А ты сам, Нинурта–тукульти–Ашшур? Разве не ты посягнул на чужую невесту.
