– Еврей? Борух Лейбов? – держась за кровать, чтобы не упасть, спросила Софья.
– Да, Борух Глебов, – ответила гречанка, глядясь в зеркало. – А моряк – капитан Возницын. Я поехала в тот день на морской рынок… – начала она и не докончила: сзади нее что-то мягко шлепнулось об пол.
Гречанка обернулась: на полу лежала бледная как клавердук [53] еврейка Шарлотта Мейер.
* * *
Зубы только стучали о край чашки, но не разжимались. Вода расплескивалась по высокой вздрагивающей груди, по коленям.
Гречанка в испуге оглядывалась: что делать? Одна в доме – ни Анастаса, ни Пыжова.
Софья, запрокинув голову назад, плакала и хохотала. Мертвенная бледность покрывала ее лицо.
Гречанка плакала сама и, мешая русские слова с греческими, уговаривала:
– Аркета! Успокойтесь! Не плачьте! Диа тон феон! [54]
Зоя промучилась с Софьей около часу, пока наконец не удалось кое-как положить Софью на постель.
– Наверное, Борух – ее отец, – догадывалась Зоя. – Бедная, бедная!..
Софья лежала, уставившись в одну точку. Ужас сковал ее. Она лежала и думала:
– Не может быть! Сожгли? Не может быть!
Слезы катились, не переставая. Но слезы как-то облегчали.
К ней подошла гречанка.
– Так нехорошо делать, но приходится: я вас оставлю одну. Мне надо поехать к сестре на Васильевский. Закройте за мной дверь! Если ко мне придет брат – он обещал притти сегодня – пусть обождет. Вот молоко, хлеб, кушайте! – указала она на стол, где стоял кувшин молока и лежали краюха хлеба и нож.
– Идите! – слабо ответила Софья.
Хозяйка ушла.
Софья лежала и думала. Ей казалось, что это все приснилось. Но нет – она не спит…
– Его, Саши, нет в живых! От него не осталось ни косточки – все сгорело!
Софья зарыдала.
Вдруг она встрепенулась.
«Не быть в этом проклятом городе ни секунды! Вон отсюда! Бежать! Ехать к Помаскиной – только она одна осталась!»
Софья встала, шатаясь.
Как в лихорадке связала в узелок свои вещи, сунула за корсаж мешочек с драгоценностями, оставшимися от Саши, накинула тафтяную мантильку и уже поправляла волосы, собираясь уходить, как стукнула дверь.
«Неужели Костя?» – подумала она, оборачиваясь.
Перед ней стоял Галатьянов.
Она молча отступила назад, опираясь о стол руками. Он опешил не меньше Софьи.
– Так вот какая тут еврейка? Ты как очутилась здесь? Попалась, голубушка! В этот раз не отвертишься! Сгниешь на прядильном дворе! Твоего милого сожгли как мышь! Не сдобровать и тебе! – говорил он, насмешливо глядя на Софью.
Софья ждала, что он набросится на нее, но Галатьянов неожиданно повернул к двери.
Если бы Галатьянов не говорил о нем, о Саше, Софья, пожалуй, не двинулась бы с места, чтобы убегать, спасаться – теперь ей было все равно: ведь, его нет! Но Галатьянов мерзко сказал о нем. Вся кровь бросилась Софье в лицо.
– Погоди! – крикнула она, схватывая со стола нож и кидаясь за Галатьяновым.
– Не проси, поздно! – полуобернулся Галатьянов.
Он думал, что Софья хочет задержать его, не звать народ. Но в это время получил удар ножом в шею. Галатьянов тяжело рухнул на пол.
Софья, обезумев, бросилась вон. Она выбежала в сени и, навалившись на дверь, не могла нашарить помертвевшими, слабыми пальцами ручку двери. Софья стояла, обернувшись назад. Большие глаза ее были дико расширены. Она с ужасом прислушивалась, из-за двери доносился какой-то хрип.
Наконец, ей удалось открыть дверь. Софья выскочила на двор. Свежий воздух отрезвил ее. Она побежала к Неве, где всегда стояли перевозчики.
– К Литейной улице! – сказала она, прыгая в лодку.
Софья села и только тут осторожно осмотрелась, нет ли где-нибудь на платье или на мантильке крови: пятен не было.
Софья сидела, боясь оглянуться назад: а вдруг погоня!
Она сидела, до боли сжав под мантилькой руки.
Старик-перевозчик благополучно довез ее до Литейной улицы.
Софья встала, уплатила перевозчику целый гривенник и быстро пошла к новгородской дороге, провожаемая благословениями старика, которому уплатили больше, чем он ожидал.
„Протчая действия не суть описуема”.
(Из афиши XVIII века).
Брезгливо опустя углы губ, Андрей Иванович Ушаков читал доношение тверского воеводы Ивана Киреевского:
«По указу е. и. в. велено: по представлению его превосходительства обер-егермейстера, господина Волынского, в поимке в Твери белой галки присланным из Москвы помытчмкам учинить всякое вспоможение. И по тому е. и. в. указу для поимки той галки, с показанными присланными помытчиками, отправлено было солдат, сотских, пятидесятских и десятских немалое число; токмо той галки в Твери и в уезде нигде не сыскали…»
Май 1934 – июнь 1936.
Синхори?зете ми – простите меня.
Авфе?нтис – господин, сударь.
Кирие – господин, сударь.
Сас перикало? – умоляю вас.
Пени?нта копикиа – 50 копеек.
Довольно. У меня нет времени. Мне надо итти в церковь.
„Сажать скобу” – шуточное морское выражение, означающее „стать на якорь”.
Ма тон фео?н (греческ.) – ей-богу.
Нет, ради бога, нет.
Сас проскино? – прощайте.
Арбе-канфес – нагрудник, жилет.
Тфилин – принадлежность для молитвы.
Варт (евр.) – погоди.
Меюхес – аристократ.
En garde – защищайся (фехтовальный термин).
Зейман – моряк.
Гундсфат – негодяй.
Крюйт-камера – пороховой погреб на корабле.
Шаутбейнахт – контр-адмирал.
Нок – конец рея.
Музур – вольнонаемный рабочий на корабле.
Фаляндыш – толстое сукно.
Кригсрехт – военный суд.
Буй – железный прут, с замком, надевавшийся преступникам на ногу.
Штирборт – правая сторона.
Зимбиль (персидск.) корзина.
Бархоут – доски, которыми обшиваются борты корабля.
Чох-якшы – очень хорошо.
Па?ни студиаба?лу (греческ.) – ступай к чорту.
Петь с канонархом – чтец читает несколько слов молитвы, которые вслед за ним повторяет хор.
Ахтунг – внимание.
Красоуля – монастырская чаша, большая кружка.
Вандышный – святочный.
Архиатер – главный врач.
Констапель – артилл. офицер.
Фаляндыш – толстое сукно.
Тыдень – неделя.
Так в народе называли Тайную Канцелярию.
Дзенькую – благодарю.
Ливрант – подрядчик.
Апикейрес – вольнодумец, безбожник.
Кирма?ш – базар.
