– Чему вы смеетесь? – удивилась Ада.
– Да так…
Ее смущала таинственность поездки. Она вертелась, беспокойно оглядывалась и теребила шейный платок.
– Как вы думаете, долго продлится забастовка? – спросила Ада, когда они остановились на перекрестке. На заборе висели десятки самодельных карикатур: толстый англичанин в цилиндре приказывал полицейским стрелять в толпу рабочих. Рядом хитрый господин с раскосыми глазами (по всей видимости, японец) дергал за ниточки марионеток – китайских милитаристов.
Постовой махнул бамбуковым жезлом, и Даниэль нажал на педаль:
– Какая вам разница, сколько продлится забастовка?
Ада недоверчиво посмотрела на него:
– Неужели вы сами ни о чем таком не думаете?
– Я думаю о вас.
Она собралась сказать колкость, но так и не смогла придумать ничего остроумного.
Колеса зашуршали по гравию. За живой изгородью мелькнуло крыло аэроплана.
– Что это? – удивилась Ада.
Даниэль свернул к воротам.
– Открывай! – крикнул он вытянувшемуся сторожу.
Автомобиль проехал вдоль летного поля и остановился возле ряда накрытых брезентом аэропланов. Даниэль помог Аде выйти – у нее были глаза ребенка, попавшего за кулисы цирка.
– Мы что, будем смотреть аэропланы? – прошептала она.
Даниэль изо всех сил пытался сохранять серьезность:
– Вы в детстве хотели научиться летать?
– А вы умеете? Да? Прямо умеете водить аэроплан? Мы что, полетим?
Она семенила за ним, то и дело увязая каблуками во влажной земле.
– А он не упадет? А с какой скоростью он летает?
Сторожа сняли брезент с «Авро» и, поднатужившись, выкатили его к взлетной полосе.
– Погода сегодня отличная, – сказал один из них, весело глядя на Аду.
Она аж пританцовывала на месте. Трогала фюзеляж: «Какой горячий – нагрелся на солнце!» Бедная, но гордая девочка уже позабыла о маменькиных словах «все они такие» и о собственном намерении «показать этому распутнику его место».
– А мне не во что переодеться… Я читала в одной книге, что там, наверху, может быть холодно: горло простудить – раз плюнуть. Ой, вы все приготовили! – воскликнула Ада, когда Даниэль вытащил из саквояжа кожаный плащ и шлем.
Он помог Аде забраться в кабину.
– Ну что, я похожа на пришельца с Марса? – спросила она, нацепив очки. – О, боже мой! Я сейчас полечу в небо!
Живущим внизу не понять, что на самом деле синевы и солнца в разы больше, чем плоской пыльной земли, что это и есть реальный мир.
Город лежал в смоге, как курильщик в опиумном дыму: он видел сны, которые казались ему явью, а на самом деле не было ничего – ни войны, ни забастовок. Ветер и синева обливали лицо Даниэля, а за его спиной, неслышимая в гуле мотора, хохотала счастливая девочка Ада.
Сучжоу. Каналы с черно-зеленой водой, горбатые мосты, плакучие ивы и древние крыши с поднятыми к небу острыми углами.
Ада ослабела от восторга и тихо сидела рядом с Даниэлем на носу лодки.
Они смотрели на белые стены домов, на ступеньки, сбегающие от дверей прямо к воде. На корме стоял лодочник и легко, почти без усилий, греб отполированным веслом.
– Этот город – ровесник Конфуция: ему две с половиной тысячи лет, – рассказывал Даниэль. – Когда-то он был столицей княжества У, испокон веков славящегося красавицами.
Ада заметила старую женщину, полоскавшую в канале белье:
– Такими?
Даниэль, улыбаясь, покачал головой:
– Не совсем. – Он показал на отражение Ады в воде: – Что-то в этом духе.
Она засмеялась:
– Ну я ведь не китаянка!
– Это не важно. Знаете, Ада, есть одно стихотворение:
Далекий колокол, на лодках – фонари,
Лиловый вечер – нестерпимо длинный.
Опять не спать сегодня до зари,
Смотреть на крыши пагоды вдали
И вспоминать черты моей любимой.
Ада отмахнулась:
– Не говорите ерунды! Вы не бросите ради меня жену и дело – это деньги, в конце концов!
– Когда-нибудь вы поймете, что все это можно с радостью променять на… – Даниэль не договорил.
– Даже аэроплан? – подзадоривала Ада.
– Хотите, я подарю его вам? Я научу вас летать. – Даниэль взял ее за руку. – Знаете, что такое свобода? Это возможность улететь оттуда, где вас ничто не держит.
Она нахмурилась:
– Ой, да перестаньте!
– Я завтра оформлю на вас дарственную.
– И ничего не потребуете взамен?
– Ничего. Только дождитесь моего возвращения – я скоро уеду по делам.
– Вы или врун, каких свет не видывал, либо совсем из ума выжили.
Даниэль поцеловал ее ладонь:
– Я выжил из ума. И очень доволен этим.
Полковник Лазарев оказался настоящей находкой для Нины. В темных подворотнях, в диких углах он отыскивал бывших белогвардейцев: голодных, потерявших всякую надежду. На заброшенной ткацкой фабрике он устроил учебный лагерь: здесь отрабатывали приемы рукопашного боя. В цеху, приспособленном под тир, с утра до вечера гремела стрельба.
– Если риск высок, клиент не должен выезжать из дому без сопровождения двух бронированных автомобилей с охраной, – объяснял Лазарев новичкам. – Когда клиент прибывает на место, охрана выстраивается в шеренгу и образует живой коридор – от автомобиля до крыльца. Особо следует опасаться членов Зеленой банды и других преступных групп. Бандиты любят тайные знаки и всевозможные ритуалы – это их слабое место. Если человек заламывает шляпу на одну сторону – это плохой знак. Или закатывает рукава шелкового халата и выставляет манжеты. Внимательный телохранитель всегда заметит китайца, который обмахивается веером необычным способом или по-особому двигает папиросу на губе.
Лазарев был офицером старой закалки: он относился к Нине с галантностью хорошо воспитанного человека. Но с ним можно было разговаривать лишь наедине: при посторонних он цепенел, замыкался и смотрел поверх Нининой головы. Мысль о том, что им командует женщина, была для него непереносима.
О своем доме, жене и сыне он никогда не упоминал, приглашения прийти в гости отклонял вежливо, но неуклонно.
Нина слегка презирала его за старомодность и неумение приспосабливаться. Разве не мог он сам учредить охранное агентство? Тут ни особых денег, ни особого ума не надо. Но он предпочел скоблить кожи на китайском заводе. Впрочем, ей как раз требовался человек, который будет держать в кулаке ее охранное воинство и не полезет в конторские дела.
Лазарев был одним из самых активных деятелей русской эмиграции в Шанхае. Он все время кому-то помогал, что-то организовывал, но эта часть его жизни была скрыта от Нины. Она не интересовалась подробностями, а Лазарев не пытался привлекать ее к своим бесконечным заседаниям, сборам пожертвований и празднованиям годовщин.
Забастовка была на руку Нине. Китайские купцы боялись как разгулявшейся черни, так и иностранных солдат и охотно нанимали телохранителей. Русские не были для них врагами вроде японцев и англосаксов, и в то же время они не могли принадлежать к Зеленой банде, от которой в Шанхае не было спасения: один раз попадешь на крючок к Большеухому Ду – будешь всю жизнь на него работать.
Дела охранного агентства настолько поглотили Нину, что она вовсе забросила студию. Теперь там правила Бинбин. Она посоветовала Нине снять новое помещение во Французской концессии и выкупить у иезуитов Го и остальных художников.
Бинбин полдня проводила на съемочной площадке, а потом до ночи сидела в студии. Как Нина и думала, другие издатели передрали ее идею, лишь только обнаружили, что календари с китайскими красавицами в модных платьях хорошо разошлись в прошлом году. Бинбин опасалась, что к ноябрю распространителей завалят подделками. Выход был только один: рисовать знаменитых актрис и подписывать с ними контракты, чтобы они позировали лишь для ее студии. Но барышни быстро смекнули, что на их услуги есть спрос, и подняли цены.
Бинбин просила у Нины денег:
– Если мы им не заплатим, это сделают другие!
Нина сомневалась: охранное агентство приносило ей стабильный доход, а от студии прибыль была грошовой. Бог его знает, окупятся ли расходы на актрис… Конкуренты возьмут и нарисуют их по фотографии. Судиться с ними бесполезно, в таких делах надо либо бандитов звать на помощь, либо заставлять своих охранников выкручивать руки. На это Нина не могла пойти.
Бросать студию на произвол судьбы она тоже не хотела – это значило бы, что Хью Уайер ее победил. Нина понимала, что он и думать забыл о ней – у него своих бед по горло, но последнее слово должно было остаться за ней.
Дела Уайеров были плохи: клиентами их страховой фирмы являлись английские экспортно-импортные компании. Именно они больше всех пострадали от забастовки, и, чтобы компенсировать потери, они одновременно потребовали выплаты страховых сумм.
Кроме того, Генеральный профсоюз настойчиво добивался наказания Хью как человека, ответственного за гибель студентов. Китайцы весь город обклеили плакатами: «Смерть преступникам: комиссару полиции Макэуэну, его заместителю Уайеру и инспектору Эверсону, отдавшему приказ о расстреле!»
