нельзя ли комиссарам остаться при главной квартире и следовать за государями. В этом было отказано, и на рассвете следующего дня французам выделили конвой до Базеля.
После Венского конгресса Швейцария (усилиями графа Каподистрии) обрела независимость, однако теперь в ее северные кантоны вторглись австрийцы графа Коллоредо, чтобы оттуда перейти французскую границу. В окрестностях Бельфора им упорно сопротивлялся генерал Лекурб, умудрявшийся, казалось, быть в нескольких местах одновременно. Снова приходилось пробираться проселками, в объезд крупных городов. Ночью с высоты горного плато были видны далекие костры, образовавшие изогнутую линию на востоке, – пять, семь, десять, четырнадцать огненных столбов… Это горели французские селения, жители которых отказались платить дань венгерским гусарам.
К вечеру третьего июля комиссары въехали в предместье Шалона-на-Марне. Всё говорило о недавнем сражении: брошенные в канаву опрокинутые орудия, разбитые зарядные ящики, остовы сгоревших сараев, сломанные ядрами деревья… Небольшая процессия, возглавляемая священником в биретте и двумя мальчиками-певчими в белых стихарях, шла по дороге в сторону сельского кладбища вслед за телегой, на которой, вероятно, везли покойников; ветер доносил женский плач. Из бойниц надвратных башен высовывались белые флаги.
Остановившись у ворот, комиссары послали доложить о себе, и скоро к ним явился сам мэр с городским советом в полном составе. У всех были белые кокарды. Генерал Себастиани с удивлением спросил, что это значит. Чиновники растерялись: а как же? Раз император отрекся, то… То еще ничего не решено! В Париже – временное правительство, император отрекся в пользу сына, полноценных переговоров о мире еще не было, только предварительные! Переглянувшись, городские советники стали отцеплять кокарды со своих шляп. Комиссары сообщили им, что не останутся ночевать (вздох облегчения), однако от ужина не отказались.
Их повезли в гостиницу «Золотое яблоко», которую буквально только что покинул русский генерал Чернышев. Город представлял собой безрадостное зрелище: выбитые окна и двери в домах, разгромленные лавки на рынке, скорбный звон колокола и повсюду – белые простыни, вывешенные вместо флагов.
За ужином удалось узнать подробности.
В поражение императора при Ватерлоо сначала не поверили; кирасира, принесшего эту весть, объявили изменником и лгуном, ему даже пришлось прятаться в Ратуше. Но затем валом повалили раненые и чудом выжившие – драгуны, кирасиры, едва державшиеся в седле, на измученных лошадях. Городские запасы быстро истощились, а тут еще поползли слухи о приближении неприятеля. Мэр отдал распоряжение национальным гвардейцам собраться на площади с оружием, как только забьют общую тревогу, а женщинам и детям сидеть по домам. Весь гарнизон Шалона состоял из одной жалкой роты сплошь из унтер-офицеров да взвода жандармов. Студенты Школы искусств и ремесел решили присоединиться к ним и упражнялись в обращении с орудиями. Они-то и пальнули с вала в казаков, высланных Чернышевым на разведку. В это время жандармы выехали из города, чтобы прикрыть бегущих к воротам крестьян и пропустить телеги с провиантом. Казаки ускакали. Генерала Риго, командовавшего гарнизоном, умоляли уйти из Шалона и не оборонять его. Он согласился, но не хотел покинуть пушки, а для них не могли найти лошадей. Только вчера на рассвете он смог выехать в Париж, но в это время русские, предупрежденные каким-то изменником, уже форсировали Марну и заняли две главные дороги.
Уверенный в том, что французские войска благополучно ушли, мэр приказал в пять утра открыть ворота Сен-Жак – в них тотчас ворвались триста казаков, галопом промчались через город и бросились преследовать Риго. Он предпочел сдаться в плен русским, чем попасть во власть Бурбонов; часть студентов, разбежавшихся по виноградникам, переловили, раненых отдали сельскому кюре, но офицер, учивший молодежь, вернулся с остатками гарнизона в Шалон, велел закрыть все ворота, потребовал оружия для добровольцев, а когда мэр стал умолять его не геройствовать, пришел в ярость и чуть не зарубил его саблей. Вокруг офицера собралась большая толпа. «Предатели! – кричали мэру и советникам. – Роялисты, разбойники! Убейте их!» Только грохот пушечных выстрелов у ворот Сен-Жак сохранил несчастным жизнь: все побежали туда.
Молодежь пыталась отстреливаться, но снаряды быстро закончились, а понесенные потери только разъярили русских и баварцев. Они подвезли артиллерию и стали обстреливать город, а потом ворвались в него с четырех сторон. Бои шли на каждой улице, за каждый дом – целых три часа. Понимая, что дело проиграно, французские солдаты стали прятаться у обывателей, которые помогали им состричь усы и давали свою одежду. Офицеры взрывали порох, чтобы не достался врагу; одному серьезно опалило лицо. А тот, который всё это затеял, был ранен в руку, но ускакал через поле, свесившись на бок с седла, чтобы скрыться за высокими колосьями.
По всему городу гремело «ура». Казаки убивали всех, кто попадался им на пути, врывались в дома, высаживая пиками двери и окна. В это время все семь муниципальных советников прятались в тюрьме, проникнув туда через потайную дверь; Ратушу разгромили. Собрав мужество в кулак, чиновники выбрались из своего убежища и обратились к русскому офицеру, прося генерала Чернышева прекратить грабеж. Тот сказал, что передаст их просьбу, если они снимут с Ратуши трехцветное знамя. Один из советников пошел к крыльцу, размахивая белым платком; казак пронзил его пикой.
Погром продолжался два часа, пока, наконец, не явился генерал и не навел порядок, расставив на улицах и перекрестках караулы и отведя войска на биваки. Обывателям было приказано носить туда солдатам еду. Пленных студентов освободили, взяв с них обязательство не браться за оружие, увезли куда-то только двоих. Затем Чернышев выставил свои требования: разоружить население, собрать провиант и другие вещи или выдать соответствующую сумму деньгами, иначе солдаты возьмут всё нужное сами. Забрав всё это, они ушли – в пять часов пополудни, предупредив, что скоро здесь будут несколько баварских дивизий. Это правда?
Комиссары могли лишь повторить то, что знали сами. Когда они покидали Шалон, направляясь в сторону заката, вместо белых простыней вновь развевались трехцветные знамена, а жители сообщали друг другу, что Европа признала Наполеона II императором французов… На сердце у Констана лежал камень. Баварцы в самом деле могут прибыть сюда с часу на час. Как бы трехцветные знамена не произвели на них такого же действия, как плащ матадора на испанского быка…
Спали в карете, останавливались только переменить лошадей, тогда и выходили, чтобы размять ноги и немного подкрепиться. Еще почти сутки прошли в дороге.
На левом берегу Марны Констан увидел свеженасыпанные брустверы, из-за которых торчали жерла пушек; генерал
