Себастиани пояснил, что это тет-де-пон, прикрывающий мост к Шарантону. Линия обороны протянулась от Венсенна до Сен-Дени, повсюду была суета: солдаты шли куда-то небольшими отрядами, конные упряжки тащили орудия и зарядные ящики. Встревоженный генерал Лафайет прильнул к окошку кареты. По улицам Сент-Антуанского предместья бродили буйные люди с оружием, похоже, пьяные. «Предатели! На фонарь!» – отдавалось эхом в закоулках. Грянули несколько выстрелов, где-то завизжали женщины; от площади Бастилии проскакал небольшой отряд Национальной гвардии… Карета комиссаров свернула к набережной.
Вот наконец и Тюильри. Фуше ненадолго вышел к комиссарам в приемную, поблагодарил за труды, велел Констану представить ему письменный отчет об их поездке и тотчас вернулся к себе. Все переглянулись недоуменно. Пожав плечами, Констан прошел в комнату секретарей – писать свой рапорт. У него было смутное ощущение, будто он не в первый раз переживает этот самый момент; было что-то мучительно знакомое в тревожном метании теней по стенам, шепоте, бесследно растворяющемся в воздухе, неуловимом запахе лжи и обмана…
До него донесся резкий голос Понтекулана, который доказывал кому-то, что генерал Груши – опытный военачальник и честный человек, обвинения против него смехотворны, его просто хотят сделать козлом отпущения… Потом голоса удалились.
Было уже совсем темно, когда Констан, окончив свой труд, шел по длинному коридору вслед за лакеем с подсвечником в руке. Впереди на лестнице мелькнула тень, знакомый носатый профиль – Биньон! Вот кто ему всё объяснит!
Министр иностранных дел не успел улизнуть и был вынужден взять Констана в свою карету, тем более что им по дороге. В потемках они даже казались похожи друг на друга: оба осунувшиеся, небритые, голодные. Только у барона был вид человека, которому смертную казнь заменили каторгой. Видимо, он устал держать всё в себе, потому и вывалил на Констана ворох недавних событий.
Париж оказался меж двух огней: с севера – англичане, на левом берегу Сены – пруссаки. После нескольких яростных схваток фон Цитен занял Севр, фон Бюлов – Версаль; генерал Вандам был разбит под Исси и отступил в Вожирар; через город ехали транспорты с ранеными. Правительство созвало военный совет, хотя всё было уже решено: Фуше твердил, что оборонять Париж значит погубить его, защищать столицу опасно для общественного порядка, торговли, искусств, а также нравов; маршал Даву (он теперь военный министр) был с ним согласен и сказал, что за последние дни совладал со своими идеями и предрассудками. Массена и Сульт его поддержали, только Лефевр был против. Армия же хотела драться и требовала заменить Даву Вандамом, однако и тот не верил в сопротивление. Вчера канонада возобновилась еще до рассвета, к полудню Блюхер перенес свою главную квартиру в Сен-Клу; пруссаки захватили Медон и продвигались дальше. Даву уже давно предлагал переговоры, но фельдмаршал не соглашался – он собирался воевать до тех пор, пока в Париже останется хоть один французский солдат.
– А Наполеон? – спросил Констан. – Блюхер требовал голову Буонапарте.
– О, Наполеон! Фуше еще неделю назад отправил его в Мальмезон, надеясь использовать как главный козырь в своей колоде, и при этом постоянно дрожал от страха, опасаясь нового переворота. Ведь Бонапарт не проливал там слезы о покойной Жозефине: узнав, что Блюхер уже в Компьене, он прислал в Париж генерала Беккера, которому Фуше поручил его охранять, и требовал дать ему командование армией – не как императору, а как генералу, чье имя и репутация еще способны повлиять на судьбы нации.
– Однако!
– Фуше обругал Беккера, Даву сказал, что нужно как можно скорее удалить отсюда Бонапарта, иначе придется его арестовать, и он готов сделать это сам.
– И посадить в железную клетку?
Биньон поморщился: ему было не до иронии. Его левое веко слегка подергивалось.
– Император уехал пять дней назад; сейчас он должен быть уже в Рошфоре. Если ему удастся сесть там на корабль, он сможет отплыть в Америку.
Карета остановилась у дома Констана; лакей распахнул дверцу.
– Советую вам завтра не выходить на улицу, – сказал Биньон. – По условиям перемирия, наши войска должны за три дня покинуть Париж и отойти за Луару, забрав с собой всё свое имущество.
– Какого перемирия? – вытаращил глаза Констан, застыв с одной ногой на подножке.
– Я сам участвовал в переговорах с генералом Мюффлингом и полковником Хёрви, вчера в Сен-Клу. Герцог Веллингтон и фельдмаршал Блюхер условия приняли: с сегодняшнего дня военные действия прекращены. Нам обещали уважение к французским властям, пока они существуют.
Лакей захлопнул дверцу кареты, Биньон постучал тростью в переднюю стенку: трогай!
* * *
«Универсальный вестник, среда 5 июля 1815 года.
Полномочные представители, посланные к государям-союзникам, вернулись в Париж.
Совещания, начатые в Агно, отложены до тех пор, пока посол Англии не получит полномочий; они возобновятся в Париже, куда государи и их министры не замедлят прибыть.
Верные своим заявлениям, государи выказывают самые либеральные намерения и сходятся в своем желании не навязывать Франции никакой формы правления, но предоставить ей полную свободу в этом отношении. Полномочные представители дали самые положительные уверения на сей счет.
Во всех департаментах, через которые проезжали полномочные представители, они отмечали наилучший настрой; рвение обывателей приходится сдерживать, а не возбуждать. Трехцветный флаг и национальная кокарда видны повсюду посреди неприятельских армий».
Глава двадцать четвертая. Сделка с дьяволом
– Ах, Боже мой, что же мне делать? Месье Бопре! Месье Бопре!
Якоб спустился по лестнице на первый этаж, когда солдаты уже заходили в столовую.
– Остановитесь, господа! – громко произнес он по-немецки и похолодел от страха.
Солдаты в самом деле остановились, из дверей выглядывали удивленные физиономии. Собрав всё свое мужество, Якоб подошел к офицеру, стараясь держать спину прямо.
– Весьма сожалею, но этот дом уже занят для свиты лорда Каслри, – сообщил он, проглатывая «р» на английский манер.
Якоб держал в поднятой руке бумагу с красной гербовой печатью и подписью министра, закрывая пальцами слово «паспорт». Он нарядился в зеленый фрак поверх коричневого в клетку жилета, бежевые панталоны уходили в сапоги-«блюхеры». Портной уверял, что в Лондоне сейчас это самое модное сочетание цветов.
Офицер был уже немолод, обе его щеки были изуродованы шрамами,
