принято в том обществе, к какому вы привыкли, то это не от грубости, а по незнанию. Я был бы вам очень признателен, если бы вы руководили мною…
– Ну конечно, – она накрыла его руку своей. – Милый месье Жак, я научу вас всему.
Якобу стало жарко. В ее словах, вернее, в том, как она их произнесла, ему почудилось обещание чего-то большего, чем уроки этикета. Неужели?.. Он был наслышан о легкомыслии француженок и о том, что узы Гименея для них не кандалы. Красива ли мадам Клеман? Он посмотрел на мелкие темные кудряшки, рассыпавшиеся вокруг лба, на затейливый «китайский» пучок, перетянутый атласной лентой, перевел взгляд на полные яркие губы, затем на полусферы в вырезе светлого платья и смутился окончательно. В любовных делах у него не было совершенно никакого опыта. Наверное, она и это поняла…
На следующий день, в пятницу, Якоб не пошел в контору: в полдень в Париж должны были вступить войска «освободителей». Они с Луизой (она позволила ему так себя называть) соорудили британский флаг из порванного на полосы французского триколора и вывесили его на ограде, чтобы их не беспокоили. С улицы Клиши доносились громкие звуки военных маршей, мерный топот ног и стук копыт, удалявшиеся к улице Монблан, на которой жил Лаффит, – она вела к бульварам и центру города. Несколько часов обитатели домика простояли рядом у окна, напряженно прислушиваясь. Потом ушли каждый к себе. У Луизы разболелась голова, горничная натирала ей виски уксусом и разводила в воде успокоительные капли, а Якоб бездумно лежал на постели, глядя в потолок. Они снова встретились за обедом и веселились, как школьники, избежавшие порки от сурового учителя. Пока не село солнце, Якоб поднялся на чердак покормить голубей, потом, обратившись лицом к закату, прочитал молитву, спел «Леха доди». Съел кусок пресного хлеба, запил легким вином. Снова лег, завернувшись в одеяло – у него похолодели ноги. Ждал под громкий стук сердца, что сейчас откроется дверь и войдет «невеста»…
– Вы позволите мне взглянуть на ваших голубей, месье Жак? – спросила Луиза за завтраком.
– В них, право, нет ничего интересного.
– Ну пожалуйста, мне очень хочется.
– Как вам угодно.
Ночь Яков провел один, испытав от этого смесь досады и облегчения. Сердиться было бы глупо, ведь ему никто ничего не обещал, и всё же теперь он решил держаться с Луизой холодно, чтобы не допускать фривольных мыслей, и даже не подозревал, что выглядит обиженным мальчиком.
Лаз на чердак находился в комнате Якоба. Едва он шагнул к приставной лестнице, как Луиза обвила его шею руками.
– Глупенький! – она вдруг поцеловала его в губы. – Ну подумай сам: как я могла пойти к тебе ночью, когда горничная спит в моей комнате?
Яков стал целовать ее лицо, стиснул в объятиях, ощутил прикосновение упругой женской груди…
– Тише, тише, маленький, не спеши…
В час пополудни кухарка подала на стол овощную похлебку, затем омлет и окорок. Луиза спросила у нее, нет ли другого мяса; кухарка сердито поджала губы, однако через некоторое время вернулась с миской, где плавал в подливке кусок говядины. Якоб восхитился тем, как быстро она приготовила новое блюдо, это просто чудо! Кухарка подобрела: тут, сударь, нет никакой ее заслуги, мясо – из стеклянной банки, консервы для армии; фабрику-то в Масси, где их делали, пруссаки разгромили, склад разграбили, но кое-что добрым людям перепало.
С говядиной месье Бопре расправился быстро, у него был зверский аппетит. Луиза смотрела на него с улыбкой, не делая замечаний. Еще там, в спальне, она спросила, как его зовут «по-настоящему», но выговорить «Якоб» ей оказалось слишком сложно, она называла его «Жако́б».
С улицы снова послышался шум толпы. Господи ты Боже мой, что там еще? Горничная вернулась с радостной вестью: «Люди идут встречать короля! Он прибывает сегодня из Сен-Дени!» Мадам Клеман сразу захотела пойти, она еще никогда не видела короля.
Якоб снова нарядился в свой английский костюм, изрядно помучившись с галстуком. Но ему всё равно пришлось ждать Луизу: горничная заново завивала ей волосы. Она показалась ему прекрасной в легком кисейном платье с кружевной оборкой и в шляпе, украшенной цветами цикория.
По улице Сен-Лазар лился торопливый людской поток, подхвативший Якоба с Луизой. Ближе к улице Сен-Дени толпа становилась гуще и бесцеремоннее. Шел четвертый час пополудни, солнце жарило вовсю, ветер только разносил запахи, неизбежные при большом скоплении людей. Улицу освободили для кортежа; вдоль нее люди стояли настолько плотно, что нельзя было пробиться ни вперед, ни назад. Луиза опасалась за целостность своей оборки (это же брюссельские кружева!), Якоб помог ей забраться на каменный дорожный столбик и встал рядом, чтобы она держалась за его плечо. В четыре часа выстрелила пушка, дамы взвизгнули. Король уже у заставы! Вдали, приближаясь, играла военная музыка; вот показалась колонна Национальной гвардии – солдаты с белыми кокардами на шляпах шли по двадцать человек в ряд. Впереди каждого отряда ехал верхом офицер. Один из них раскланивался во все стороны, точно встречать пришли его. Обернувшись туда, где стояли Якоб и Луиза, он приветственно взмахнул рукой, Якоб помахал в ответ, хотя это не был его знакомый маклер с Биржи.
– Ты его знаешь? – изумилась Луиза.
– Да, встречались по делам, – небрежно ответил он.
Шествие Национальной гвардии продолжалось утомительно долго, но вот за ней, наконец, появился другой оркестр и стройные ряды конных офицеров в красных мундирах с золотыми аксельбантами.
– Какие красавцы!
Луиза подпрыгивала на своем столбике от возбуждения; Якоб испытал укол ревности.
Граф де Виньи ехал рядом с маркизом де Надайяком, который посылал дамам воздушные поцелуи. У Альфреда рябило в глазах от машущих белых платков, вся эта истеричная радость казалась ему неискренней, чем-то вроде беснования. Час назад, у заставы, префект департамента Сены произнес длинную речь, обращаясь к королю: «Сир, прошло сто дней с того рокового мига, когда Ваше Величество, вынужденные оторваться от самых дорогих своих привязанностей, покинули свою столицу посреди всеобщих слез и горя…» – и так далее и тому подобное. Да, прошло чуть больше ста дней! И многие помнят, при каких именно обстоятельствах его величество покинул свою столицу! Но завтра эту речь напечатают в «Универсальном вестнике», и даже свидетели событий станут представлять себе
