Ознакомительная версия.
– Вы так хороши, что на вас страшно смотреть!
О Софье Петровне заговорили. Некоторые дамы, не бывавшие у этой выскочки, сочли своевременным заехать к ней с визитом.
Император был знатоком по женской части и весьма многогранен во вкусах. Для мимолетных «васильковых дурачеств» его величества отбирались воспитанницы театрального училища, достойные особого внимания. Между дел государственных император был непрочь вкусить от чуть-чуть неспелого плода. Для более продолжительных и солидных связей он пользовался фрейлинами высочайшего двора. Но монарх вовсе не ограничивал свой выбор фрейлинской половиной дворца или театральным училищем. Николай Павлович был страстным любителем маскарадных интриг, которые позволяли заводить короткие знакомства с верноподданными россиянками из самых широких кругов. Впрочем, эти маскарадные интрижки его величества доставляли столько хлопот графу Бенкендорфу, что он решительно предпочитал направлять чувства императора по более изученным и безопасным каналам.
Жена полковника Стунеева, командующего кавалерийской ротой в Школе гвардейских подпрапорщиков, была сочтена шефом жандармов кандидатурой весьма подходящей.
Не имея никакого понятия об этих высоких государственных соображениях, Софья Петровна ждала и мечтала. Когда император заехал в школу на очередной бал и снова увидел Софью Петровну, он с завидной находчивостью повторил ей тот же самый комплимент.
Разговоры о Софье Петровне вспыхнули с новой силой. Даже Луиза Карловна сочла возможным поведать своим жильцам о чести, которой удостоилась ее фамилия. Жильцы, хорошо помнившие Софочку еще в девичестве, ответили дружным смехом: давно ли этот чертенок Софочка бегала для них за папиросами, а тут на́ тебе – император! Почтенная вдова, очевидно, врала, как сивый мерин.
Разговор происходил за обедом, накрывавшимся в комнате Луизы Карловны. Еще не отзвучал оскорбительный смех нахлебников, как Машенька вскочила со своего места, пылая от гнева.
– Мамаша! – закричала она. – Не смейте рассказывать им про нашу Софи!
Девочка хлопнула дверью и убежала в кухню. Кухарка возилась у плиты. От чада слезились глаза. Мари села у кухонного стола, опустила нежные руки на засаленную доску и, едва сдерживая рыдания, прошептала, оборотись к столовой:
– А все-таки сам император говорил с Софи!
Так началась сладостная пора грез. Первые девичьи мечты всегда смутны. Трудно сказать, что тревожит сердце, которое еще вчера билось так спокойно. Машенька никогда не была влюблена. История сестры была первым романом, который всколыхнул ее воображение. Девочке, родившейся на Песках, не хватало красок, чтобы представить себе волнующие тайны, связанные с именем монарха. Тогда Машенька пристрастилась к чтению. Она выпрашивала у жильцов очередной номер «Северной пчелы» и сидела с ним до поздней ночи. Боже, как описывает «Пчела» дворцовые балы!
Но один бальный сезон сменялся другим, а император по неведомым причинам не шел дальше комплимента, который стал историей.
Софья Петровна ждала и заметно полнела. Зеркало перестало быть ей другом, оно превратилось в придирчивого наблюдателя. А Машенька, достигнув шестнадцати лет, еще больше напоминала Софье Петровне о попусту растраченных годах.
– Какая ты красавица, Мари! – Софья Петровна целовала ее и вздыхала. Может быть, старшая сестра навсегда расставалась с несбывшимися надеждами; может быть, при взгляде на Мари у нее рождались какие-то новые предчувствия. – У тебя есть шанс, детка, – вслух заканчивала свои размышления Софья Петровна.
– Что такое шанс? – переспрашивала Мари.
Софья Петровна приходила в отчаяние. Подготовка Мари к вступлению в свет подвигалась очень медленно. На всякий случай Луизе Карловне было предложено расстаться с жильцами. Для Мари были сшиты приличные выездные туалеты, было решено учить ее французскому языку.
Именно в эту пору, осенью 1834 года, в Петербург приехал очень дальний родственник, а ныне и свойственник полковника Стунеева. Софья Петровна не имела о нем ни малейшего понятия. Мысли, связанные с ним, были скорее неприятны. По нотам, сочиненным этим родственником, Алексей Степанович распевал романсы и пел их так громко и так долго, что у Софьи Петровны частенько болела голова.
Но когда сочинитель романсов явился с визитом к Стунеевым и оказался увлекательным собеседником, рассказывавшим и об Италии, и о Москве, и о Смоленщине, откуда он только что приехал в столицу, Софья Петровна присоединилась к горячим просьбам мужа: поселиться, хотя бы временно, у них.
– И по родству и по свойству, – объявил Алексей Степанович, – буду рассматривать отказ ваш, Михаил Иванович, как кровную обиду.
Глинка не решился отказать Софье Петровне.
Молодой человек поселился в отведенном ему кабинете Алексея Степановича, который никогда не заглядывал в этот кабинет, и зажил своей жизнью. Квартира Стунеевых наполнилась, как по мановению волшебной палочки, молодыми офицерами, любителями музыки, которых, как на лакомое блюдо, стал звать к себе Алексей Степанович. Среди гостей объявились и теноры, и басы, и даже сочинители музыкальных пьес. Но все они оказались послушными и усердными учениками заезжего родственника.
Столь неожиданное превращение тихой гостиной Софьи Петровны в музыкальный салон скорее удивило, чем заинтересовало хозяйку. Но собственный муж заставил ее взглянуть на происходящее совсем с новой точки зрения.
– Представь себе, – сказал Алексей Степанович жене за утренним кофе, – вчера Михаил Иванович был у графа Виельгорского, облеченного особым доверием их величеств.. Вот что могут сделать музыкальные занятия!
Сообщения следовали одно за другим. Смоленский родич, едва появившись в Петербурге, побывал у Василия Андреевича Жуковского. И снова объяснял супруге полковник Стунеев:
– Поэт-то он, Жуковский, поэт, однако пользуется монаршим благоволением и живет при дворе.
Далее стала мелькать в этих рассказах фамилия какого-то князя Одоевского, потом Демидовых. У Демидовых не было княжеского титула, но слухи об их царской роскоши доходили даже до Песков.
Софья Петровна стала приглядываться к новому родственнику с затаенным вниманием: кто знает, может быть, благодаря ему в ее гостиной соберется весь цвет высшего общества. И тогда…
Мечты вернулись к Софье Петровне. Но теперь забывчивый император не играл в них никакой роли. Пора было посчитаться с жестокой действительностью. Это было тем более своевременно, что важные дамы из военной среды, когда-то приезжавшие к ней с визитами, стали появляться тем реже, чем дальше отходила в прошлое эпоха незабвенного царского комплимента. Можно сказать, пожалуй, что эти визиты и совсем прекратились. Но как луч света, проникая в кромешную тьму, оживляет ее бесконечной игрой светотеней, так в доме Стунеевых возобновились разговоры о великосветских знакомствах.
Софья Петровна ожила и зачастила к Луизе Карловне.
– Наш милый родич Михаил Иванович знаком положительно со всей знатью, – рассказывала она. – Представьте, маменька, он уже был во дворце!
В волнении Софья Петровна забыла сказать, что Глинка бывал только на запасной половине Зимнего дворца, где жил Жуковский.
– Во дворце?! – воскликнула Мари. – Какое тебе счастье, Сонька!
Младшая сестра все еще делала промахи в светском обращении, когда приходила в восторженное состояние. Но на этот раз Софья Петровна ничего не заметила.
– А каков он из себя? – расспрашивала Мари.
– Сама увидишь, как только поправится maman и ты приедешь к нам.
Луиза Карловна сидела обложенная грелками: у нее начались осенние прострелы. Почтенная вдова плохо понимала, о чем стрекочут дочери, но сочла долгом их образумить:
– Вы кричите, как простые русские бабы. Но вы совсем не есть простые бабы. Надо беречь честь нашей фамилии!
Положительно Луиза Карловна делала большие успехи в светском обращении, чем Машенька. А Машенька опять не выдержала:
– Уж молчали бы вы со своими прострелами! – прикрикнула она на мать.
Застарелые прострелы Луизы Карловны превращались в неожиданное препятствие: нельзя вырваться к Софи!
Как только уехала старшая сестра, Машенька отправилась в кухню. Вечером, когда кухарка уходила со двора или чесала язык с дворниками у ворот, а жильцы либо тоже расходились, либо сидели по своим комнатам, в кухне можно было неплохо помечтать.
Мари сидит у засаленного стола и смотрит в убогое кухаркино зеркальце, а видится ей невесть что. Еще вчера, когда она читала придворную хронику в «Северной пчеле», весь этот манящий мир был так от нее далек, как луна или небесные звезды. И вдруг оказывается – у Стунеевых живет молодой человек, который ездит во дворец.
Из зеркала смотрят на Мари чьи-то глубокие, полные блеска глаза. Если бы не болезни Луизы Карловны, она бы хоть завтра могла увидеть этого молодого человека!
Ознакомительная версия.
