Не сомневаемся, что мировое сообщество даст объективную оценку циничной попытке правового переворота».
Ярчук взглянул на дату. Там было указано: «19 августа 1991 года, 9.00 утра».
Это «9.00 утра» конечно же выходило за рамки традиционной формы подобных решений. Но в данном документе оно было уместным. Очень даже уместным.
Откинувшись на спинку кресла, Ярчук запрокинул голову и, закрыв глаза, несколько минут сидел так, предаваясь размышлениям, навеянным теперь уже этим, московским «Обращением».
Сам тот факт, что оно было принято еще в 9 утра первого дня путча, — очень важен. Он — на все времена, и для руководителей всех прочих экс-советских республик засвидетельствовал, что Президент и двое остальных должностных лиц России в первые же часы после сообщения о путче определили свое отношение к нему четко и недвусмысленно.
Ярчук понимал, что именно этот документ может очень помочь ему. В Украине все и всегда решалось по принципу «как в России». Но с небольшим уточнением: «Если в Москве стригут ногти, то в Киеве отрубают руки». Впрочем, это уже детали. Пока что Россия — вот она… В лице своих высших руководителей выступила против путчистов. «Правый, реакционный антиконституционный переворот», — вот как это определено. А значит, выступая против путчистов, он, Ярчук, выступает не против сохранения обновленного Союза, и не с националистических позиций, а в поддержку законного Президента Союза. Причем выступает вместе с руководством России, которое уж в чем в чем, а в национализме обвинить никто не решится.
Это украинцы, если только они любят Украину, тотчас же превращаются в «украинских буржуазных националистов»; те же, кто любит Россию, всегда предстают в ликах «русских советских патриотов».
Но в то же время елагинское «Обращение» таило в себе и серьезную опасность. Если он, Ярчук, напрямую решится разыграть его сегодня, как политическую карту, неминуемо встанет вопрос: почему точно такое же заявление не подписал он? Почему оно не принято? Почему не созван Верховный Совет, почему действия гэкапутчистов не осуждены?
«Однако для России не существует проблемы выхода из Союза, у нее, имперски настроенной, нет проблемы независимости, — проскрипел он зубами, открывая глаза и вновь склоняясь над столом. — Для того же Елагина Советский Союз — и есть не что иное, как Великая Россия».
Ярчуку же не нужно было напрягать фантазию, чтобы представить себе, что будет происходить на заседании сессии. Понятно, что левые станут требовать признания гэкачепе и… отставки спикера парламента Ярчука; а правые — немедленного выхода из СССР, объявления полной, реальной независимости Украины и вновь-таки отставки спикера парламента Ярчука.
Но, если в вопросе «признания гэкачепе» общего языка они не найдут, то уж в стремлении сместить спикера Ярчука они окажутся единодушными. И ничто им не помешает. Ибо нет ничего страшнее для демократии, чем ситуация при которой крайне левые находят общий язык с крайне правыми. Как тут не позавидовать батьке Махно, с его на все века истинно украинским анархистским призывом: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют!»
«Чрезвычайное положение в Ленинграде, — задержал взгляд на одном из сообщений, которые просматривал теперь уже почти механически. — Состоялось выступление по Ленинградскому радио и телевидению коменданта Ленинграда генерал-полковника Виктора Самсонова. Он объявил, что создан комитет по чрезвычайному положению, в который вошли: Виктор Самсонов — командующий Ленинградским военным округом, военный комендант Ленинграда; Вячеслав Щербаков — первый заместитель мэра Ленинграда, председатель комиссии по чрезвычайным ситуациям; Яров — председатель Леноблсовета; Анатолий Курков — председатель УКГБ…»
— Полный джентльменский набор, — вслух прокомментировал Ярчук. — Это ж надо: председатель управления КГБ… Курков! Одна фамилия чего стоит.
К тому же, размышлял он, само создание этого комитета идет вразрез с заявлением руководства России. Такой разнобой может привести к тому, что в России появятся две столицы: демократическая — в Москве, и «гэкачепистская» — в Ленинграде. Суверенной Украины это вроде бы касаться не должно. Да только не следует впадать в иллюзию. Как только в России разгорится гражданская война, она сразу же охватит всю Украину, где будет протекать во сто крат ожесточеннее.
«В Ленинграде, — вернулся он к тексту сообщения, — вводится особый порядок назначения и смещения руководителей предприятий. Запрещены увольнения рабочих по собственному желанию».
— Что-что?! — вслух изумился Ярчук. — Запрещены увольнения рабочих по собственному желанию?! А кто может запретить такое?! И как это можно запретить?!
Да они что там, в своей России, совсем уже… офонарели?! Впрочем, что с них взять, обхватил он голову руками, если во главе комитета снова оказался один из этих, из гэкапутчистских, генералов?! Они хоть понимают, что это уже чистокровный фашизм? Впрочем, почему фашизм? Это нечто страшнее. Это уже, считай, чистой воды коммунизм-фашизм сталинского пошиба. Запретить человеку увольняться с работы по собственному желанию! Бред какой-то!
«Вводится ограничение на использование видео- и аудиоаппаратуры и различной множительной техники. Устанавливается контроль над средствами массовой информации. Вводится ограничение в движении транспортных средств, вводится особый режим пользования всеми средствами связи…»
Ярчук все еще продолжал знакомиться со свежей дипломатической почтой, когда дверь неслышно открылась и так же неслышно в ней появилась фигура референта Василия Глорова.
— Чем порадуете? — настороженно вскинул голову Предверхсовета. Каждое появление в двери референта он воспринимал теперь, как новобранец — сигнал боевой тревоги.
— Всем, чем велит служба! — заученно ответил Глоров, но, встретившись с мрачным взглядом шефа, тут же извинился, уведомил, что занес подборку новых сообщений и, положив стопку бумаженций на стол, попытался уйти столь же неслышно, как и появился.
— Кстати, по поводу вот этого сообщения… — уже на выходе остановил его Ярчук, потрясая листиком бумаги. — О чрезвычайном положении в Ленинграде…
— А, в «колыбели революции»… Там и на сей раз попытались отличиться своей маниакальной «архиреволюционностью». Того и гляди, из «Авроры» палить начнут.
— И пусть палят. Из всех имеющихся поблизости орудий. Но именно этой, пусть даже пока что словесной, пальбой мы непременно должны воспользоваться.
— Простите, чем воспользоваться? Чрезвычайным положением в Ленинграде?.. — не мог уловить связи Глоров. — Но ведь оно срабатывает против наших позиций. Ленинградцев нам теперь начнут ставить в пример. Если там областной орган гэкачепистов уже создан, то почему он не создан в Киеве?
— Правильно, действия ленинградцев сработают против нас, если только мы не развернем их орудия, да против них же.
Обычно Ярчук говорил медленно, словно бы слишком уж старался подбирать такие слова, которые, при всей своей многозначительности и многозначимости… ровно ничего не значили. Но, похоже, что так было раньше. События, связанные с гэкапутчистами, решительно изменили этого человека, буквально на глазах превращая из полупартийного функционера — в полноценного государственного деятеля.
— И как мы это сделаем? — все еще пребывал в полном недоумении Глоров.
— По-пропагандистски. «Ленинградское сообщение» следует немедленно размножить и раздать: в газеты, на радио, телевидение… Просто размножить и разослать, чтобы оно оказалось на столах у всех депутатов Верховного Совета, у руководителей всех творческих союзов, всех общественно-политических и студенческих организаций. От решений ленинградских путчистов за версту веет таким махровым коммунист-фашизмом, что комментировать его уже не имеет смысла. Кто бы ни прочел их, тотчас же ужаснется. Кому в Украине захочется проснуться завтра при подобной, из России же насаждаемой, власти?!
Ярчук уже смолк, а референт все еще продолжал утвердительно кивать. В своем шефе он уважал именно этот талант — всегда и во всем оставаться идеологом, психологически изворачивая наизнанку любую, казалось бы, самую погибельную для него ситуацию.
— В прессу это сообщение отдавать… официально? С нашей «сопроводиловкой»?
— Что значит «официально»? — вкрадчиво переспросил Ярчук. — Разве мы теперь вправе диктовать прессе, что ей публиковать, а что нет?
— Однако высказать свое пожелание, рекомендовать, посоветовать… Этого права нас никто не лишал.
— Главное, сделать так, чтобы оно попало в редакции большинства наших газет, причем самого разного толка, вплоть до районных и многотиражек. Просто попало. Дальше журналисты за него сами ухватятся, и не важно, из каких побуждений и с каким прицелом.
