— Ухватятся — это точно.
— Сами-то вы читали это решение ленинградских гекапутчистов?
— По долгу службы.
— И что подсказывает ваше кагэбистское чутье контрразведчика? — Этим «контрразведчика» Ярчук попытался как-то смягчить определение «кагэбистское чутье», однако Глоров то ли не уловил нюанса, то ли сумел скрыть свои чувства. — Как откликнется на такое решение коммунистов «колыбели революции» сегодняшняя Украина?
— Что значит, «как»? Украина — это вы, — мгновенно ответил Глоров. — Как вы, лично вы, отреагируете, так и будут преподнесены Москве и всему миру реакция и позиция Украины.
— «Украина — это я!» — иронично отреагировал Ярчук, хотя согласился, что в принципе референт прав: позиция республики будет определяться сейчас его собственной позицией. — Любой из династии Людовиков содрогнулся бы от такого величия.
— Разве позиция США не определяется позицией американского Президента?
Ярчук взглянул на Глорова усталым взглядом человека, вынужденного выслушивать старый, банальный анекдот.
— Я спрашивал вас, как референта и офицера службы безопасности: «Как это сообщение будет воспринято украинцами»? — четко, по слогам, и явно подавляя в себе раздражение, объяснил он Глорову. — Ваш оперативный прогноз, господин бывший оперативный работник госбезопасности.
— Отвечаю: будет воспринято так же, как обычно воспринимаются подобные «психозные заскоки» коммунистов в Украине, — не задумываясь, но так же четко и членораздельно ответил референт. — «Комуняку — на гиляку!» — На какое-то мгновение они встретились взглядами, и референт, этот тридцативосьмилетний лысеющий блондин из бывших кагэбистов-интеллектуалов вдруг понял, что слишком поспешил с выводами. Как-никак — перед ним вчерашний компартийный идеолог Украины. — Извините, но… — пробормотал он.
— Вот именно, — спокойно признал Ярчук. — Народ украинский так и скажет. Вот только наша задача в том и состоит, — уточнил он, — чтобы до «гиляки», до самосудных ветвей с петлями, дело не дошло.
— Понятно, Леонид Михайлович, — молвил референт, однако на сей раз уходить не спешил. Он обратил внимание, что шеф взял в руки очередное сообщение, поэтому решил дождаться его реакции.
— Москва. 11.45, — принялся за чтение вслух Ярчук. — Колонны демонстрантов выходят на Манежную площадь. Они несут лозунги: «Фашизм не пройдет!», «Членов ГКЧП — под суд!», «Свободу…». А что у нас, референт, в столице, в других городах, митингов пока что нет? — спросил, не отводя глаз от текста.
— Пока… нет. Но, очевидно, появятся. Должны появиться.
— В том-то и дело, что не должны. Во всяком случае, пока что — не должны. Самое страшное для Москвы — это наше спокойствие, наше, я бы даже сказал, безразличие. У себя, в Украине, мы гэкапутчизма не допустили, а московского не признали. То, что происходит в России, — это дело россиян. Мы, украинцы, им не указ, но и они нам — тоже!
Глоров кивнул и понимающе промолчал. «Не зря же в Москве тебя называют “хитрым партхохлом”!» — мысленно произнес он, однако озвучиванию подобные восторги референта по поводу поступков шефа не подлежали. Это был истинный служака — безукоризненно воспитанный, расчетливо знавший цену доверия любого «вышестоящего», умеющий это доверие завоевывать и столь же умело им распоряжаться.
— Позвольте идти по делам службы?
— Идите. Нет, вот что… Свяжите меня с Предверхсовета СССР.
— С Лукашовым? Честно признаюсь, уже пытался выйти на связь с ним, так сказать, по долгу службы; предвидя, что захотите пообщаться же после общения с Елагиным. Но попытка оказалась безуспешной.
— А вы попытайтесь еще раз, и тоже по долгу службы, — едва заметно ухмыльнулся Ярчук.
Как и Глоров, он прекрасно знал, что с Кремлевским Лукой всегда труднее было связаться, нежели с Президентом СССР, не говоря уже о папе римском.
— Попытаюсь, Леонид Михайлович, — по-украински заверил референт. — Как велит служба.
Ярчук удивленно посмотрел на референта и поиграл желваками. Этот парень работал с ним уже полгода, но все еще оставался полной загадкой. Нет, все, что Ярчуку положено было знать о происхождении, учебе и послужном списке россиянина Глорова, он, конечно, знал. Но этого оказалось мало. Всякий раз, когда Ярчуку приходилось давать этому человеку какое-то важное поручение или доверяться какой-то своей мыслью, он задавался одним и тем же риторическим вопросом: «Так все-таки, на кого он в самом деле работает?».
Этого парня ему, понятное дело, рекомендовали. Ненастойчиво, конечно. Хотя, по опыту своему партаппаратному, Ярчук знал: чем ненавязчивее «органы» рекомендуют в штат какого-то человечка, тем принципиальнее реагируют на отказ взять его.
Правда, на сей раз протекцию составил полковник госбезопасности, которого Ярчук давно знал и с которым его связывала давняя, но сдержанная, со всеми полагающимися недомолвками, дружба. Однако этого было мало… Полковник тоже мог заблуждаться. И потом, было бы странно, если бы «органы» навязывали ему Глорова не через давнего знакомого. К тому же в последнее время сам Глоров работал не «опером», а сотрудником аналитического отдела контрразведки.
— Вы неплохо владеете украинским языком, — тоже на родном, материнском похвалил Ярчук референта. — Специально подучиваете?
— А я его никогда и не забывал. Тем не менее основательно подучиваю, вы правы. Чтобы знать в тонкостях.
— То есть хотите сказать, что вы… украинец?
— Если по анкете, то русский.
— А по душе, по духу?
— Фамилия деда моего — Глоря. Из рода сотника Полтавского казачьего полка Глори, родившегося на хуторе Глоря неподалеку от Опишни, что на Полтавщине.
— Вон оно что! — вмиг просиял Кравчук. — Теперь многое проясняется. Странно только, что раньше казачий корень в вас не проявлялся.
— Потому что служил там, где, заботясь о чистоте наших с вами корней, очень хорошо умеют подрезать крону, товарищ Предверхсовета.
«А ведь и в самом деле странно, — подумалось Ярчуку. — До сих пор, то есть пока без особой боязни можно было демонстрировать свой украинский патриотизм, парень этот вел себя сдержанно и почти скрытно. А вот сейчас, когда всяк в Украине сущему, под угрозой репрессий со стороны коммунист-путчистов, приходилось определяться, по какую сторону баррикад стоять, неожиданно раскрылся».
Причем с его стороны это не игра, не кагэбистская уловка, продолжил свои мысленные изыскания Ярчук, которому давно хотелось познать: кто же рядом с ним, кто ходит в ближайших помощниках. Теперь он понимал, что судьба свела его с прекрасно подготовленным офицером госбезопасности, профессиональным контрразведчиком, с русской фамилией и украинской казачьей душой, который уже не раз демонстрировал готовность до конца оставаться преданным ему, преданным Украине.
— Раньше украинское во мне действительно не проявлялось, товарищ Ярчук, — словно бы вычитал его мысли Глоров. — Но когда-то же должно было…
— Сейчас вы убийственно откровенны.
— Не желаю, чтобы вы и дальше мучились сомнениями из-за моей, «для благозвучия», подправленной кем-то фамилии и моего кагэбистского прошлого.
— Вот это мне давно хотелось услышать от вас, — признался Предверхсовета. — Получается, что вы уже не подосланный ко мне «кацап-кагэбист», как вас тут кое-кто именует, а вроде бы как «наш человек»?
Глоря-Глоров поначалу слегка улыбнулся, а затем вдруг не удержался и громко, по-казарменному, хохотнул.
Ярчук удивленно взглянул на него.
— Прошу прощения, товарищ Предверхсовета, — это «предверхсовета» Глоров, кажется, сочинил сам, умудрившись насадить его среди чиновничьей братии. До него подобного словца Ярчуку слышать не приходилось; для кратости, говорили просто: «председатель».
— И все же?..
— Давно хотелось услышать от вас именно это: «Вы — наш человек».
— Потому что никак не могли понять, с какой стати я приблизил вас к себе?
— Вот именно, с какой?
— Но вы же прекрасно помните, по чьей рекомендации оказались в моей приемной.
— По этому поводу с полковником выпито соответствующее количество коньяку и прочих напитков. Но ведь дело не только в рекомендации. Кроме всего прочего, вас вполне устраивало именно то, что с вами будет работать человек с русской фамилией. На которую обязательно будут клевать все те, кто считает вас «предавшим дело коммунизма и переметнувшимся в лагерь националистов». Конец цитаты. Уж кого-кого, а россиянина-кагэбиста Глорова в украинском буржуазном национализме обвинить никто не решится.
— А что, разве я не имел права рассчитывать на вас, как на определенный буфер между мной и моими «русскоязычными» оппонентами?
— Имели. Однако не решались. Очевидно, полковник предусмотрительно не захотел выдавать вам полную информацию. Или же вы предусмотрительно не захотели получать ее.
