— А что, разве я не имел права рассчитывать на вас, как на определенный буфер между мной и моими «русскоязычными» оппонентами?
— Имели. Однако не решались. Очевидно, полковник предусмотрительно не захотел выдавать вам полную информацию. Или же вы предусмотрительно не захотели получать ее.
— Зато в любое время и любому «русскоязычному» могу сказать: «Господи, да какой же я националист? Посмотрите, кто там у меня в главных референтах!»
— Вот теперь-то мы наконец все выяснили. А время такое, что в наших отношениях нужно все до конца выяснить и окончательно определиться, с кем ты и куда идешь.
Выдержав паузу, Предверхсовета приподнялся, и они со старшим референтом вежливо, чинно, на англо-японский манер, раскланялись.
…Нервно прокрутив ленту своих воспоминаний, Банников исподлобья осмотрел приближавшегося к машине Бурова, с одним-единственным вопросом во взгляде: «Так что ты за птица на самом деле, а, цепной пес президента?!»
— Что тут, в Москве? — примирительно спросил он, принимая приглашение Бурова сесть рядом с водителем, притом, что на заднее сиденье генерал-майор подсаживался уже третьим. О недавней стычке главком, таким образом, предлагал забыть.
— Начался ввод войск.
— Понятно, что начался, ну и?..
— Пока что — без особых эксцессов.
— Ну, это пока, — «оптимистично» заметил Банников.
Буров промолчал, а затем молвил:
— Позвольте вопрос, товарищ генерал армии?
— Слушаю.
— В Киеве референтом у Ярчука служит один наш человек. Глоров его фамилия. Он вам не встречался?
— Референтами не интересуюсь, — отрубил Банников, однако его адъютант тотчас же подсказал:
— Я выяснил: Глоров — это тот, что встречал нас в приемной Ярчука. Молодой такой, подтянутый….
— И как он вел себя? — спросил Буров.
— По-холуйски, — вновь грубо отреагировал Банников. — Он не у Ярчука служит, он служит Ярчуку. И вообще, если он ваш человек, то делайте так, чтобы не он был референтом у Ярчука, а Ярчук — у него.
— Все не так просто… было, при той системе.
— Так, действуйте уже при этой. Вспомнил я этого Глорова. Сразу же уловил в нем офицера. Но с какой целью он там вертится, если ни словом, ни делом нам не помог?
— Пусть внедряется, входит в национальные круги. Он нам еще пригодится. Не исключено, что со временем доведем его до кресла первого лица Украины.
Банников вскинул брови и внимательно присмотрелся к выражению лица Бурова.
— Даже так? Ну, тогда глубоко зарываетесь, — то ли одобрил, то ли, наоборот, упрекнул его Банников. — Кстати, это правда, что вы и некоторые ваши люди работали в группе аналитиков, готовивших обоснование для гэкачепистов?
— Я бы не сказал, что это было обоснование, — возразил Буров.
— Упустим тонкости. Мы не дипломаты. Меня интересует другое: то, как развиваются сейчас события, особенно в Москве, хотя бы в допустимых чертах, соответствует вашим прогнозам?
— Трудно сказать, товарищ генерал армии.
— Почему… трудно?
— Потому что они пока что… не развиваются.
Банников уловил в словах Бурова нотки разочарования и настороженно оглянулся на него.
— Но это — пока что.
— Время уходит. Исходя из «классики», все должно решаться в первые часы. По Кабулу знаю.
— Вы были в группе, захватывавшей президентский дворец в Кабуле, тогда, в первый день?
— Так точно. Именно в этой группе. Тогда еще молодым лейтенантом воздушно-десантных войск.
— Ну, Москва — это вам не Кабул.
— Но ведь и операцию планировали, исходя из условий Москвы, а не Кабула. С учетом действий групп захвата, расстановки политических сил, наличия возможных очагов сопротивления, реакции москвичей…
— Тогда чего нам теперь не хватает, в этой нашей операции?
— Оценивать, как и корректировать, ход операции можно, только зная ее истинный замысел, ее план и главных действующих лиц. Поэтому судить вам. Я ведь всего лишь аналитик, а вы, очевидно, один из разработчиков плана.
— Какого еще плана? У меня такое впечатление, что его, плана этого, вообще не существует.
Буров мрачновато ухмыльнулся. Он мог бы признаться, что у него создалось точно такое же впечатление. И если не признался, то лишь потому, что надеялся получить дополнительную информацию.
— Такого не может быть. Не должно. Очевидно, мы не все знаем, в том числе, не знаем, существует ли какой-либо запасной вариант.
— Не может быть запасного варианта, если основной план не разработан. Но если в данном случае некий план все же имеется, то лишь самый поверхностный, по пьяни русской сварганенный. Да и сам Госкомитет по чрезвычайному положению клеили из тех, кто под руку подвернулся, причем подвернулся в самый последний момент. На моих глазах это происходило. Половина членов комитета узнала о его создании, когда уже надо было ставить подписи под постановлением самого этого гэкачепе. А резиденцию в Доросе как блокировали? Словно в пионерскую «Зарницу» поиграться решили! Стыдоба — да и только! Отсюда и результат.
— М-да… — покачал головой Буров. — А ведь так быть не должно… Все-таки в вашем штабе профессионалы сидят.
— О штабе тоже не позаботились. Ленин, вон, какую империю сокрушил. Но там была организация, партия была. И Смольный — со штабом, как полагается. Как считаешь, генерал, в нынешней ситуации… еще что-то можно изменить? Тебя ведь специально на таких ситуациях натаскивали: вражеские штабы, шахские дворцы.
— Вы были правы: мы в Москве, а не в Кабуле, и не в каком-нибудь африканском бантустане. А значит, о происходящем мне судить не положено.
— Тогда ты дерьмо, а не профессионал. — А, немного помолчав, наивно поинтересовался: — И все же? Ведь должны же у тебя возникать какие-то умовыводы.
— Натиска не хватало, — не помнил обиды Буров. — С самого начала не хватало натиска и авантюризма, если уж вас интересует мнение спецназовца-профессионала. Но лишь как спецназовца, а не политика.
— Понятно, девственность сохранить пытаешься.
— Разумно дистанцируюсь от того, к чему не причастен.
— Что, в самом деле не причастен? — оглянулся на него Банников.
— В самом…
— Вообще? Ни на какой стадии? Или просто… все еще осторожничаешь?
— Ни на какой стадии. Использовали на самых второстепенных ролях, не посвящая в общий план замысла. То есть в самой операции как бы использовали, не раскрывая… впрочем, кажется, я слишком разговорился.
— Так ведь не с врагом же говоришь. Но если все так препаскудно, тогда, какого хрена? Почему кагэбэ не привлекало для разработки самой операции тебя, таких, как ты? Генералов-спецназовцев имеем, а ведем себя, как группка необученных бунтарей-повстанцев. Что, в верхушке госбезопасности уже ни одному из вас не доверяют?
— Не ко мне вопрос, товарищ главком. А что касается генералов-спецназовцев, думаю, сейчас их попытаются привлечь. Но только теперь, когда поймут, что без них не обойтись.
— Ну и что… спасете положение?
— Теперь уже только усугубим. Потому что, привлеченные два-три дня назад, мы бы готовили группы захвата и переворот по классике. Я привлек бы парней, которые такие объекты, как московский Белый дом, Кремль, президентская резиденция в Доросе, прошли бы по зачету как «разминку». Не бравирую — факт. Но теперь-то ситуация иная. И не на территории противника действуем. Ни переворотом, ни вводом ограниченного контингента теперь уже не отстреляться.
— Трудно не согласиться. Но ты не плачься, ты выход предлагай.
— В развитии событий только одно — гражданская война, с сильными сепаратистскими очагами на перифериях, давно очерченных рамками суверенной государственности. Ход, предусмотренный в наставлениях контрразведчика любой страны мира.
— Что же ты предлагаешь делать?
— На территории противника у нас было бы два варианта: уходить или… Как подобает солдатам, до последнего патрона… Но мы-то на своей территории, где каждый выстрел — это выстрел в свое Отечество. Поэтому здесь выход только один: сложить оружие. Другое дело, что слаживать желательно деликатно, пытаясь найти политическое решение конфликта, с переговорами, компромиссами и всем прочим.
— Но вы же понимаете, что все зашло слишком далеко.
— …Ну, что значит «зашло слишком далеко»? — проворчал Буров. — У революции свои законы, своя логика и свои понятия. «Слишком далеко» в революцию заходило только тогда, когда на Дону восстали друг против друга две армии — красных и белых. Да и то лишь потому, что обе эти армии состояли из русских солдат и офицеров. Но и тогда мы, красные, победили.
— Понимаю: законы и уроки истории… Но только развивается эта наша с вами история по каким-то слишком уж странным законам, пренебрегающим всякие уроки.
