Леа спать не легла и с первыми проблесками зари вышла из дома. Она обошла все те места, где любила бывать с отцом еще ребенком. Ни малейшего следа. У подножия Бордоского креста она опустилась на мокрую траву. Огромное серое небо в бегущих мрачных облаках тяжелой массой навалилось на окрестности, и лишь вдали, в стороне Ланд и моря, пробивалась тоненькая светлая полоска. «Погода поправится», — подумала Леа перед тем, как, прислонившись к кресту, задремать.
Ее разбудил холод. Не распогодилось; небо выглядело сурово, и далекий свет исчез. Снова принялся идти дождь. Леа подняла велосипед и пешком спустилась по грязной дороге. Как и накануне вечером, кухня была забита промокшими людьми. Они были молчаливы, даже слишком молчаливы. Почему всегда случалось так, что именно в этой теплой и приветливой кухне Леа узнавала то, чего больше всего опасалась? Она оглянулась вокруг: головы были опущены, обнажены.
Чудовищная боль разорвала ей сердце, волна слез затопила глаза, но не выплеснулась, крик застрял в горле не в силах вырваться наружу, а в душе голос ребенка звал своего отца.
Тело Пьера Дельмаса, скрючившегося в темном углу одной из часовен, где он, очевидно, укрылся от дождя, обнаружил кюре из Верделе. Истерзанное горем, усталое сердце перестало биться посреди ночи.
Немая скорбь Леа, ее сухие, без слез, глаза тревожили Руфь и Камиллу.
Долго созерцала она окостеневший труп, перенесенный по настоянию доктора Бланшара на диван в кабинете. С чувством, похожим на безразличие, рассматривала она то, что было ее отцом, хотя сама поправила седую прядь на ледяном лбу. Кем был этот иссохший старик с жалкими беспомощными руками, чье мертвое тело там лежало? Ее отец был большим и сильным; когда он брал ее на руки, у нее было ощущение, что он защищает ее от всего мира и с ней ничего не может случиться; ее ручонка вся целиком исчезала в его горячей широкой и надежной ладони; шагать с ним рядом по виноградникам — это было так же, как отправиться навстречу приключениям, на завоевание Вселенной. О земле он говорил, как Изабелла — о Боге. В единой правде смешивалось для него и то, и другое. В Леа сохранилась лишь вера в землю. Земля — вот что ее не предавало, не бросало. Когда все голодали, она щедро вознаградила ее труд. Пьер Дельмас, как и она, из земли извлекал средства к существованию. Отец и дочь были одной породы. И тогда-то, глядя на жалкие останки, Леа поняла, что образ, который останется с ней навсегда, — это отец, стоящий посреди своих виноградников.
С полным спокойствием давала она указания Руфи и своей тетке Бернадетте относительно похорон, сама позвонила Люку Дельмасу, Альбертине и Лизе де Монплейне с просьбой известить Франсуазу, если те ее увидят.
Она поручила Камилле оповестить друзей и знакомых, а также предупредить кюре Верделе.
Поднявшись к себе, переоделась в один из старушечьих черных передников, которые еще встречались на рынках, и спустилась вниз. С вешалки в прихожей сняла свою соломенную шляпу, ленты которой завязала под подбородком: вернулось солнце.
— Ты уходишь? — спросила Руфь.
— Да, мне надо побывать в Ла-Реоли.
— Сейчас?..
— Да.
Подошла Камилла.
— Ты не хочешь, чтобы я тебя проводила?
— Нет, спасибо. Ты мне нужна здесь. Я должна забрать письма и рассказать супругам Дебре, как все прошло в Бордо. Я также хочу их попросить, чтобы они попробовали связаться с дядей Адрианом.
Леа отправилась в дорогу на своем голубом велосипеде.
Все, кто смог, — родные, друзья, соседи — прибыли, чтобы разделить горе обитателей Монтийяка. Несмотря на угрозу ареста, там находились отец Адриан в своей белой рясе и Лоран д'Аржила. К радости матери, их сопровождал Люсьен. Не было только Франсуазы. Когда тетушки в день отъезда в Бордо известили ее, что едут на похороны ее отца, и выразили пожелание, чтобы она отправилась вместе с ними, Франсуаза ответила, что ни за что на свете не поедет, потому что не хочет быть обвиненной в его кончине. Вся в слезах она убежала от них.
Адриан настоял на том, что сам отслужит панихиду, в чем ему помогали Люк и Лоран.
Во время богослужения они забыли обо всем, что их разделяло.
Предупрежденные своими шпионами о том, что двое активно разыскиваемых террористов будут находиться в Верделе, лейтенант Дозе и комиссар Пуансо уже готовились их задержать, когда из Парижа поступил приказ ничего не предпринимать. Люк Дельмас потребовал от своего будущего зятя, подполковника Штрукеля, чтобы тот добился от своего отца запрещения каких-либо акций, пока он будет оставаться в Монтийяке.
Сидя в первом ряду скамей вместе с женщинами семьи, Леа позволила монотонным детским голосам церковного хора убаюкать ее. Она упрекала себя за радость, испытанную при виде Лорана и на мгновение заставившую ее забыть о своей скорби. Накануне, когда тот заключил ее в свои объятия и надолго прижал к себе, ее захлестнуло ощущение покоя и счастья. Из любви к ней он пришел, рискуя жизнью. Столь уверена была Леа в его любви, столь сильное чувство ее переполняло, что она не испытала уколов ревности видя, как вместе с Камиллой он поднимается по лестнице в спальню. Едва вытянувшись на постели, она заснула мертвым сном. А утром ее покоя не нарушило даже счастливое лицо Камиллы.
Мало-помалу она осознавала, что больше ничто не удерживает ее в Монтийяке. Зачем биться за сохранение земли, от которой сам отец отстранился? Лаура только и мечтала о том, чтобы перебраться в город. Продажа поместья позволила бы им приобрести квартиры в Бордо и Париже и жить много лет на широкую ногу. Она могла также сохранить усадьбу, а виноградники сдать в аренду. Ей надо бы посоветоваться с отцом Адрианом и с Лораном. Имеет право голоса и Франсуаза: она старшая и вот уже месяц, как совершеннолетняя. Ничто больше не могло помешать Леа присоединиться к Лорану в его борьбе. Она жила бы рядом с ним, делила опасности совместной борьбы… Не в состоянии молиться, она вставала, опускалась на колени, машинально садилась, вторя действиям присутствующих.
Неожиданно ее сердце забилось сильнее, плечи и затылок будто обдало жаром. Непреодолимое желание оглянуться охватило ее. Она обернулась. Там, в тени, у колонны… У нее возникло глупое ощущение, что сердце сию минуту вырвется у нее из груди. Она отвернулась, глядя только на алтарь. И снова резко обернулась. Нет, это был не призрак. Там стоял Франсуа и смотрел на нее… Почему груди вдруг стали причинять ей такую боль? Почему эта дрожь в паху? Сидевшая рядом Камилла положила ладонь ей на руку. Леа раздраженно высвободилась, опустив голову и закрыв глаза, словно затем, чтобы сдержать нарастающее смятение. В ее мозгу с чрезвычайной быстротой проносились картины самых насыщенных, самых безумных, самых восхитительных, самых страстных мгновений, пережитых ею с тремя мужчинами. Тщетно отгоняла она непристойные видения, возмущенная бесстыдством собственных мыслей перед прахом отца… Служба приближалась к концу.
Утомительный обряд выслушивания соболезнований все продолжался. Под слепящим солнцем люди расходились по крутым дорожкам небольшого кладбища. Леа чувствовала, как по ее спине стекает пот, а платье из плотного черного шелка прилипает к телу. У нее кружилась голова. Вдруг ее потянуло в открытую могилу, захотелось вытянуться в гробу из светлого дуба. Должно быть, в земле прохладно. Она закачалась. Чья-то крепкая рука ее поддержала. Было приятно ощущать, как в нее перетекает чужая сила. Закрыв глаза, она безвольно оперлась на руку этого человека. Она различала вокруг какое-то беспокойное движение, слышала тревожные слова в то время, как ее уводили в тень деревьев у дороги, идущей вдоль кладбища. Голову она опустила на плечо, на которое, ока знала, всегда может без страха опереться.
Как осторожно снял он с нее шляпку с неудобной вуалью, приподнял влажные волосы и расстегнул три верхние пуговицы ее платья! Если бы он сказал ей: «Я увожу вас», она безропотно пошла бы за ним.
— О чем вы задумались?
Выпрямившись, она ответила:
— Об отъезде.
Франсуа Тавернье посмотрел на нее так, будто хотел что-то прочесть в ее душе.
— Зачем вам уезжать?
— Слишком многое напоминает мне о тех, кого здесь больше нет.
— Леа, дайте поработать времени. Я рассчитываю, что и мне оно поможет в моем деле.
— Что это за дело?
— Пока еще слишком рано о нем говорить.
К ним приблизились Камилла, Адриан и Руфь.
— Мы едем домой, Леа. Ты с нами? — спросила Камилла.
Повернувшись затем к Франсуа, она его расцеловала.
— Счастлива снова вас встретить, месье Тавернье.
— Я тоже, мадам д'Аржила. Здравствуйте, мой отец.
— Здравствуйте, Тавернье. Благодарен вам, что вы с нами. Как вы узнали?
— От сестер де Монплейне. Не надеялся застать вас здесь, мой отец. Ни вас, ни месье д'Аржила.
