— Увидим панове, возразил один из стариков, — кто будет счастливее: вы ли, которые идете воевать, или мы, которые дома остаемся. Не перескачивши речки не говори гоп! И французы в двенадцатом году говорили то же, да померзли как пруссы.
Антоний грозил старикам, что за ним идут шесть тысяч французов, которые накажут их за холопье упрямство.
Так мало-помалу рассеивались надежды мятежников поднять не только католическое, но и православное население. При чтении у одной корчмы манифеста о короле польском и императоре французском, один крестьянин с улыбкою одобрения что-то про себя бормотал.
— Что ты говоришь? — спросил его обрадованный один из ревнителей.
— Говорю, что дай Бог ему много лет здравствовать, — отвечал крестьянин.
— Кому? — последовал вопрос.
— Да Императору Александру Николаевичу, — продолжал крестьянин.
— Дурень! — получил он в ответ от раздосадованного ревнителя.
В ближайшей от Друцка околице, Воргутьеве, было более ста шляхетных католических домов. Мятежники пустили весть, что идет французский генерал с французским и польским войсками; но хитрость не удалась. Собранная 24-го числа в деревне Филатове шляхта узнала в воинственных пришельцах соседних панов и решительно отказалась верить, а шляхтич Тетерский выразил даже, что если бы сила, то всех бы их следовало перевязать.
Между тем еще утром 23-го числа к становому прибыл в Шклов крестьянин из окрестности Черноручья с известием, что он встретил пробиравшуюся в лес толпу вооруженных людей, которые расспросив его о дороге к Макарову Кругу, прибавили: „Мы, поляки и французы, забрали Петербург и Варшаву, и теперь идем забирать Могилёв". Скоро за ним явился нарочный посланный крестьянами из Новоселья, а за ними — два еврея, которые, под строгим надзором, шили чамарки у Маковецкого, и были выпущены, по уходе пана в шайку; они подтвердили показания крестьянина. Становой Вейл поскакал в Могилёв с уведомлением, что собралась в Черноручье шайка и двинулась по дороге на Друцк. Вечером 23 числа была послана из Могилёва стрелковая рота с 20 казаками, и в Витебск было телеграфировано губернатору с просьбою двинуть из Сенно роту навстречу шайке. Известие об этих распоряжениях было тотчас своим путем сообщено и Антонию, и застало его в деревне Филатове. Он не медля выступил, и быстро сделав более 30 верст, к одиннадцати часам вечера 24-го пришел в Кручу. Здесь нагнало его новое известие, что в тот же день рота на подводах и казаки выступили из Шклова, напали уже на следы шайки и быстро по этим следам двигаются на Друцк. Антоний решился искать спасения в Сенненском уезде, надеясь лесами пробраться на соединение с шайкою Жебровского; оставив Кручу, он в ту же ночь двинулся в Микулинский лес, где и остановился для ночлега. На другой день, плутая по лесу с целью скрыть свой след и сбить с пути преследующих, шайка к вечеру перешла в Сенненский уезд, остановилась ненадолго в фольварке помещицы Перотъ Антонове, и перешла в лежащий по-соседству бор, где и расположилась на ночлег близ речки Вечеринки. Измученные паны, не привыкшие к походам, не могли идти далее и требовали отдыха. Антоний назначил дневку. Находившаяся по опушке леса канава была подновлена; повстанцы сделали нечто вроде вала и незаметных засек, и в этом укрепленном лагере пробыли 26-ое число.
Не жалея вина для поддержания бодрости соратников, Антоний хотел попытать мужество своей дружины, и сделав выстрел, закричал: „Казаки!" Шайка в смятении кинулась в лес, и Антоний едва не остался совсем без войска и насилу мог собрать разбежавшихся.
Настало 27 число. Антоний не решался выйти из своего убежища, боясь наткнуться на войска, которые были уже близко; но не надолго удалось ему укрыться.
Два дня разыскивая шайку, и потеряв следы её у Микулинского леса, поручик Путята с ротой Александровского полка напал, наконец, на ее след в Сенненском уезде. Пройдя версты четыре за местечко Словены и двигаясь на Толочин, он убедился по достоверным сведениям, что зашел далеко, и что шайка там еще не проходила. Тогда укрывшись в лесу, он послал казака и рядового, переодетых в чамарки, на рекогносцировку; посланные наткнулись скоро на семнадцатилетнего повстанца и, схватив его, притащили к командиру. Испуганный мальчик взялся быть проводником и показал, что мятежников было около сотни. Подходя к укрепленному лагерю, поручик Путята с взводом остался в резерве, а два полувзвода стрелков под командою поручика Суворова двинулись вперед с двух сторон. Мятежники кинулись к ружьям и встретили приближающихся частою пальбой из-за вала. Стрелки стремительно бросились вперед и оставили на месте более двадцати неприятелей. У храброго Суворова от полусабли уцелелодин эфес, и один из мятежников, прострелив ему почти в упор руку, кинулся на него. Стрелки подбежали спасать своего офицера и нанесли его противнику одиннадцать ран штыками. Рота потеряла четырех убитыми; поручик Суворов и восемь рядовых были ранены. Шайка разбежалась. Рассыпав цепь, Александровцы преследовали бегущих и девятнадцать человек взяли в плен; обоз остался в руках победителей. Крестьяне кинулись в леса и наловили еще до шестидесяти человек; спаслись немногие, в том числе довудца Антоний и ксендз из Шклова Пржиалковский. Антоний пробрался до шайки Жебровского и был потом вместе с ним взят в Минской губернии{24}.
Но самый быстрый разгром понесла рогачёвская шайка, которая должна была собраться верстах в пятнадцати от Рогачёва, в имении её организатора, отставного штабс-капитана Гриневича, — Верхней Тощице. Когда довудца этой шайки, Станиславович (Держановский), ехал 23 числа на сборное место, со своею будущей свитой, четырьмя помещиками и ксендзом Бугеном, он был, при проезде через Нижнюю Тощицу, верстах в 3-х не доезжая до места сбора, остановлен крестьянами, которые на одной из его повозок послали в Рогачёв к исправнику объявить, что разъезжают вооруженные паны, и что они шестерых задержали. Исправник Блохин посадил роту Смоленского полка на двенадцать почтовых повозок и поскакал вместе с ними в Тощицу. В это время Гриневич, услыхав что крестьяне захватили довудцу и ксендза, пошел с собравшимися у него на дому мятежниками выручать попавшихся, но наткнулся на роту. В темноте ночи началась перестрелка; перестреливались с полчаса, и паны ушли домой; но часа через два, решив вероятно на военном совете непременно выручить довудцу, снова двинулись; но вторично встреченные бдительно стоявшею ротой, к которой на подмогу пришла еще и другая, кинулись в лес.На другой день рассыпанные по лесу команды набрали человек шестнадцать, а в следующие два дня крестьянами еще с десяток были схвачены, в том числе Гриневич и Держановский{25}.
Кроме описанных шести шаек организованных по распоряжению Топора, явилась еще седьмая — Анцыпы, приставшего к мятежу из любви к искусству.
Ильдефонс-Анцыпо был из эмигрантов 1831 года, по манифесту в 1850 году он вернулся на родину; постоянного жилища у него не было, он разъезжал по соседям, которые считали его за полоумного и боялись его строптивого и бешеного нрава. Подобного товарища никто не желал иметь в шайке: его уговорили действовать самостоятельно, добыли ему от Топора приказ набрать шайку иснабдили прокламациями. Собрав шесть человек разной сволочи, и зная что у богатого владельца фольварка Закупленья, Мацкевича, бывшего в то время в Могилёве, есть охотничьи ружья, Анцыпо отправился к нему в дом 24-го апреля, около полудня, объявил себя отрядным начальником польского войска, забрал ружья, рабочих лошадей, и подговорил пристать к пьяной компании трех человек из дворни. В это время возвратился хозяин с экономом на почтовых лошадях, взятых с Чечевицкой станции. Эконом Мацкевича и ямщик Папо присоединились к шайке.
Мацкевич отпустил гостей с честью, и они приступили к действиям. В числе двенадцати человек явились они в рядом лежащую деревню Закупленье; Анцыпо прочитал манифест польского короля, объявил разные милости: дарование земель, уничтожение акциза, и т.п., и советовал молиться за короля польского. От приглашения к бунту крестьяне отказались, отказались и продать топоры по 2 руб. серебром за каждый, но мятежников не перевязали, так как Анцыпо объявил, что за ним идут 800 французов. Двинувшись далее, шайка поздно вечером явилась у Чечевиц, перепилась и набуянила на станции лежащей по шоссе от Могилёва в Бобруйск, разорвала телеграф, сожгла на реке Друти мост, и в ту же ночь направилась в деревню Ядриву-Слободу. Прибыв туда утром 25-го, мятежники завербовали в свою шайку волостного писаря, сожгли дела волостного правления и обычным порядком призывали крестьян к мятежу. Далее Анцыпо заехал в фольварк Городище, где захватил для себя верховую лошадь, и в фольварк Александрово, где завербовал двух мальчиков. К вечеру шайка явилась в Селецкое волостное правление, сожгла дела, и усилилась приставшими к ней писарем и землемером. В фольварке Каркоте, где повстанцы ночевали, к ним пристали владелец, тоже по фамилии Анцыпо, и двое безземельных дворян.
