— Отец пойдет, — все так же спокойно проговорил Зульфикар. — Но, во-первых, ему нужно подать арбу. И потом, пусть за ним приедет какой-нибудь старый человек. А я сам буду сопровождать отца.
Взглянув на зодчего, Зульфикар сразу понял, что старик совсем разволновался. Но он знал, с каким уважением его тесть относится к старым людям.
— Прекрасно!
— Значит, договорились.
Вельможи поспешно удалились.
Еще год назад до Мирзы Улугбека дошла весть о том, что знаменитый зодчий Наджмеддин Бухари, построивший великолепное медресе Мирзо Байсункур, а также многие мосты и водоемы, внезапно покинул Хорасан и проживает ныне в Бухаре. Тогда-то он отправил зодчему послание, где в самых похвальных выражениях упоминал о его заслугах и таланте и приглашал великого мастера к себе в Самарканд. Но зодчий ответил Улугбеку, что он стар и болен и что остаток своей жизни задумал провести в тишине и уединении. Он горячо поблагодарил Улугбека и также вельмож, доставивших ему послание владыки. И вот, пируя в цитадели, Улугбек вспомнил о зодчем, которого он ни разу в жизни не видел и который посмел отказать ему в свое время. И Улугбек высказал Шаху Малику-тархану свое желание повидать зодчего и побеседовать с ним. Об этом прославленном мастере, Наджмеддине Бухари, ему,
Улугбеку, не раз рассказывали его приближенные и помощники Али Кошчи, и Мешхеди, и Самарканди. И сейчас Улугбеку почему-то казалось, что беседа с упрямым и своенравным старцем, подвергшимся гонению, куда важнее всех этих пиров и развлечений. На приеме, устроенном вчера для ученых, астрономов и поэтов Бухары, Мирза Улугбек видел всех, в том числе зодчего Исмаила ибн-Тахира Исфагани, а вот зодчий Наджмеддин Бухари не явился, И Улугбек решил послать личное приглашение Наджмеддину Бухари.
К вечеру зодчий, в сопровождении старого мударриса[46] и нескольких вельмож, вошел вместе с Зульфикаром в ворота цитадели. Пройдя широкий двор, они вошли в просторную залу и увидели Улугбека, сидящего в кресле. Поклонившись правителю, зодчий сел на указанный ему слугами стул, почти рядом с самим Улугбеком. Мударрис и вельможи в залу не вошли, а Зульфикар хоть и вошел вместе с зодчим, но остался стоять у входа. По правую руку от Улугбека сидел Малик-тархан и еще какой-то человек. Взглянув на него, Зульфикар решил, что это и есть зодчий Исмаил ибн-Тахир Исфагани.
После обычных приветствий и расспросов о здоровье и благополучии Улугбек пригласил зодчего к дастархану и в упор спросил его:
— Я ведь направлял вам послание, приглашал вас к себе в Самарканд, так или нет?..
— Я от души благодарен вам, — ответил зодчий, поднявшись с места. — Ваше драгоценное послание я получил.
— Однако ваш ответ поразил и удивил нас. Я имею в виду ученых. Более того, он поверг нас в раздумье, — сказал Улугбек.
— Но я ведь все написал вам, ваше высочество.
— Как прикажете понимать ваши слова? — улыбнулся Мирза Улугбек. Ему было неловко, что он словно бы допрашивал старика, и поэтому всячески старался смягчить свои вопросы, дать почувствовать тому, что он и сейчас не прочь увезти его с собою в Самарканд.
Прямолинейные, чуть ли не резкие ответы зодчего сердили Шаха Малика-тархана, и он бросал на старика сердитые взгляды. Зато Улугбек ласково разговаривал с зодчим, восхвалял его дела и в заключение добавил, что коль скоро он завтра отбывает в Самарканд, ему захотелось побеседовать с Наджмеддином Бухари.
— Будем считать, что это беседуют между собой, зодчий и астроном, — добавил он. — И выражайтесь яснее, уважаемый зодчий, я не совсем понимаю ваш отказ.
— Еще из Герата я неоднократно писал вам, — хмуро проговорил зодчий. — Я искал защиты у вашего высочества, я обращался лишь к вам одному. Я умолял спасти моего сына… Но вы не ответили мне. И сына моего казнили…
— Но я не получил от вас ни одного послания, — возразил Улугбек, и лицо его сразу стало строгим, — Это весьма странно, — продолжал зодчий, — государевы чиновники уверили меня, что послания мои будут доставлены лично вам в Самарканд. А ведь сын мой участвовал в Ферганском сражении и был ранен. Вместе с воинами Амира Давуда Барласа он прошел от Герата до Хоканда. И за отвагу был удостоен вашего дара, ваше высочество. Сабля, подаренная вами моему сыну, свято хранится у нас. Но из-за гнусных наветов моего сына послали на казнь; а он был преданным воином вашего высочества и верным сыном Хорасана и Мавераннахра. Можете покарать меня, но я хотел, чтобы вы, ваше высочество, знали эту горькую правду.
— За правду не карают, — глухо отозвался Улугбек. Он понимал, как велико горе отца, этого старого человека, лишившегося единственного сына, и что человек этот отныне ненавидит царский двор и тех, кто близок к нему. Присутствующие затаив дыхание ждали ответа Улугбека. Шах Малик-тархан недовольно хмурился, Улугбек вспомнил о покушении на государя. Вместо того чтобы наказать лишь прямых виновников, казнили десятки людей, запугали народ, угрожали народу. Все это он знал. Он подумал сейчас о младшем своем брате, об Ибрагиме Султане, о царевиче с «железной дланью». И властитель Самарканда молча смотрел на старика зодчего: казнь единственного сына, что может быть страшнее?
— Вы, ваше высочество, — снова заговорил зодчий, — в своем послании, если помните, просили меня взять с собою в Самарканд старого грузинского мастера Джорджи, гончара Абуталиба, мастеров Хасанбека и Хусанбека.
— Как же, помню! — ответил Мирза Улугбек.
— Джорджи был великолепным, редкостным маетен ром своего дела. Его убили вместе со всеми христианами в махалле Дахаи Насарон в Самарканде.
— В Дахаи Насарон распространялась зловредная клевета о нашем государстве. Там творились греховные дела, а это могло коснуться и нашего народа. Вот мы и вынуждены были очистить от них нашу столицу Самарканд…
Улугбеку вспомнилось, как в ту пору ему донесли «о грехопадении Лу и Ли». Каждую неделю иноверцы, мол, устраивают пляски, где мужчины и женщины танцуют в обнимку. Каждый год один день в месяц навруз они посвящают любви, когда каждая женщина, независимо от того, замужем она или нет, может избрать себе любого мужчину… Рассказ о некоем Лу, женившемся на своей родной сестре ли, возмутил весь двор. Дошло это и до ушей Улугбека.
— Все это вымысел, — заявил зодчий — Такого не было, да и быть не могло…
Когда придворные достали якобы неопровержимые доказательства, Улугбек поверил, что христиане махалли Дахаи Насарон предаются делам, противным богу. Он был разгневан и в гневе своем забыл о мастере Джорджи. «Как? — воскликнул тогда он. — В Самарканде, в великом городе, творятся такие дела!» И не колеблясь, приложил печать к приказу об истреблении всех христиан.
Воцарилось молчание. Никто из присутствующих не решался его нарушить. Шах Малик-тархан и Ходжа Мухаммад Порсо с удивлением поглядывали на Улугбека. Почему он не прикажет прогнать этого дерзкого старикашку?
Но Улугбек продолжал молчать, грустно потупив взгляд.
Старый грузинский мастер Джорджи, тот, что трудился на постройке медресе Мирзо Байсункур и восхищал зодчего своей сметливостью, талантом и огромным опытом, после отъезда Наджмеддина Бухари неоднократно обращался к властям с просьбой отпустить его в Самарканд, где, по слухам, находилось много его соотечественников. Наконец разрешение было получено, и он вместе с женой и сыном, после изнурительного пути, обосновался в Самарканде в христианском квартале, где жили грузины и карабахские пленники. «Если уж и жить на чужбине, — думал старый мастер, — то хоть среди своих», А главное, сбылась его мечта — уйти из-под неусыпного надзора Ибрагима Султана под покровительство славившегося своим благородством и и любовью к людям науки и искусства Мирзы Улугбека. Да и многие мастера, поэты и зодчие начали покидать Хорасан, бросали Герат. Властям было не очень-то по душе это массовое переселение. И хотя нелегок был путь в Мавераннахр, хотя путников ждали все мытарства дальней дороги, они готовы были стерпеть их и словно мотыльки летели на огонек Самарканда. А после того, что случилось с Наджмеддином Бухари, разрешения уехать запросили многие и многие. И теперь не одни лишь придворные, но и сам Шахрух задумался над тем, почему это ученый люд покидает Хорасан и устремляется в Мавераннахр? Уж не повинен ли в этом повелитель Самарканда — старший его сын Мухаммад Тарагай? И Шахрух, решив проверить свои подозрения, время от времени призывал к себе высоких должностных лиц, принадлежащих к самаркандскому двору, — почти все это были сплошь его люди, которыми он позаботился окружить сына. Шахрух вообще любил всюду иметь своих людей, дабы всегда быть в курсе всего происходящего. Осторожность никогда не помешает, считал он, а уж расправиться с теми, кто ему изменит, дело несложное. Куда сложнее приструнить или совсем убрать этих ученых, которые только вносят смуту и грозят поколебать веру простого люда в могущество власти тимуридов, ту перу, что завоёвана была не так-то легко и не так-то просто. Только теперь Шахрух и его приближенные поняли, что совершили ошибку, выслав из Хорасана зодчего Наджмеддина. Лучше было бы повременить, а потом тихо, без шума убрать его… Но никто как-то не подумал о последствиях… Проморгали! Вот оно, единственное правильное слово, — проморгали. А все это Ибрагим Султан со своей вечной спешкой, не терпелось ему отделаться от зодчего, которого он ненавидел.
