Погруженный в свои думы, Мирза Улугбек заставил себя улыбнуться и взглянул на зодчего. Об этой трагедии христианского квартала ему уже напоминали дважды. Его ученик и близкий друг Али Кошчи тоже сказал ему об этом. Сказал резко, прямо в лицо.
— Пусть господь нас простит, — начал Улугбек, — мы беседуем сейчас с вами как зодчий с астрономом. И я очень сожалею о казни вашего сына. Но, видать, такова воля аллаха. Я молю всевышнего ниспослать вам силы, терпение и смирение… Вот рядом с вами сидит господин Исмаил ибн-Тахир Исфагани. И мы надеемся, что вы, господин зодчий, уважите нашу просьбу. Господин Исфагани давно мечтает работать под вашим началом. Если вы, конечно, согласитесь на это. Я надеюсь в скором времени увидеть вас в Самарканде, ознакомиться с вашими проектами. Господин Исфагани тоже, очевидно, приедет в Самарканд…
А теперь мы просим позволения у уважаемого нашего читателя напомнить ему две-три страницы истории.
Как известно, в девятьсот девяносто пятом году но христианскому летосчислению в Хорасане и Мавераннахре происходили важные политические события: нападение саманидов на империю караханидов потрясло основы государства и привело к его упадку. В ту пору самым крупным городом в Мавераннахре считалась Бухара, а в Хорезме — Кат. Именно они дали миру гениев — Абу-Райхана Бируни, Абу Али Ибн Сину и великолепного Наршахи. А еще задолго до того, во времена Сиявуша и его тестя Афрасиаба, простроивших Кухиндуз, на этой земле была создана священная книга огнепоклонников «Авеста». Подобно звездам вокруг луны, под сиянием Бухары сверкали в ту эпоху города Самарканд, Кеш, Накшаб, Гурганч, Кат, Газна и Исфаган. В 1220 году по христианскому летосчислению на Бухару напали монголы. Военачальник Бухары Инанчхан Огиль, покинув город Хаджиб, бежал в Ургенч. Чингисхан с сыном Тули вошел в Бухару. Но четыреста бухарских воинов, накрепко закрыв ворота цитадели, отважно сражались с врагом целых двенадцать дней. Чингисхан начисто разграбил город, захватил богатую добычу — золото, серебро, драгоценности — и отправился дальше, оставив в Бухаре своего наместника и отряд войск, опьянённый успехом, не помня себя от радости, что Мухаммад Хорезмшах, мнивший себя вторым Александром Македонским, бежал, а шейхи и духовенство безропотно вручили завоевателю все двенадцать ключей от ворот Бухары, Чингисхан двинулся на Самарканд. Но наместник, оставленный Чингисханом в Бухаре, чувствуя свою безнаказанность, бесчинствовал как ночной тать, грабил жителей города, вместе со своими воинами насиловал женщин — словом, зверствовал так, что люди, не выдержав, убили его.
Когда до Чингисхана дошла эта весть, он тут же вернулся в Бухару. Не потрудившись даже слезть с коня, въехал он верхом в мечеть Джаме и, схватив за бороду имама, — стащил его с алтаря.
— Как вы посмели убить моего человека? — заорал он.
— Мы отдали вам ключи от города, — ответил имам, — в надежде предотвратить кровопролитие и сохранить город. Но ты и твой наместник грабили Бухару, насиловали наших жен и дочерей. — И имам плюнул в лицо Чингисхану.
Имаму отрубили голову. И вслед за этим отрубили головы еще сотне молящихся здесь же стариков бухарцев и сбросили их тела в колодец. На сей раз войска Чингисхана разрушили всю Бухару, предали город на поток и разграбление, и лишь Минораи Калан выстоял — его не смогли стереть с лица земли ни алебарды, ни копья, ни секиры… А уже много позднее начались распри и войны между потомками Чингисхана — каждый из них претендовал на трон. И империя, созданная Чингисханом, распалась на множество отдельных владений.
Особенно ожесточенную борьбу вели между собою двоюродные братья во время царствования Гуюкхана. Правитель монголов в Иране Хулокухан с большим войском двинулся на Мавераннахр, захватил Кеш, Накшаб, а затем и Бухару. Он начисто разграбил эти города, разрушил все здания, сжег библиотеки. Много еще пролилось крови. А позже другие монгольские правители, Чалай и Каран, сыновья Ангухана, вошли в Бухару с десятитысячным войском и зверствовали здесь в течение трёх лет. Они опустошили все вокруг. Как писал историк Рашид аль-Иддин, в городе на целых семь лет прекратилась всякая жизнь.
Один за другим были убиты Кабак-хан и Казан-хан, и власть в Междуречье перешла к Казаганхану. В свою очередь, и Казаганхана уничтожил воинственный хан Туглик Тимур, и монгольское господство, длившееся сто пятьдесят лет, кончилось. Не было в истории Бухары более черных, более страшных годин. Насилие, грабежи, нищета, разрушения. Не было построено ни одного здания, не было прорыто ни одного арыка. Только Минораи Калан, свидетель всех бед, обрушившихся на древний город, — стоял среди руин нерушимо, хотя кругом бушевали пожары, лилась кровь.
Измученные грабежами и насилием жители Бухары, узнав, что Улугбек намерен строить в Бухаре медресе, пожелали участвовать в этом благородном, богоугодном деле. Медресе, задуманное Улугбеком, должно было стать первым зданием — зданием строящимся, а не разрушаемым. А теперь, дорогой читатель, вернемся вновь к нашим героям… Зодчий покинул великолепный дворец цитадели, где беседовал с Мирзой Улугбеком. У самых ворот к нему бросился поджидавший его здесь встревоженный Заврак. Но лицо Наджмеддина Бухари было просветленным и задумчивым. Да и Зульфикар, шагавший рядом, казался веселым и довольным.
И все же, отрешившись от мирских забот, зодчий Наджмеддин Бухари все свои дни проводил в полутемных комнатах старого дома, где он родился, где вырос и где был счастлив. Отныне он жил воспоминаниями о былых днях, о встреченных на своем пути хороших и дурных людях, и вновь проходила перед умственным его взором давно отлетевшая молодость. Так он и не подымался с постели и все вспоминал, вспоминал, Не раз встревоженная Масума-бека советовала мужу выйти на улицу, повидаться с людьми. Но зодчий неизменно отвечал, что нечего ему там делать, не обезьянье же представление там дают, а если, мол, тебе не сидится дома, шла бы сама… «Дочь замужем, — думал он, — ученики при деле, а за свою жизнь я достаточно настроил и медресе, и мечетей, и бань, и водоемов. И долгов у меня ни перед кем нет. Повидал я в жизни всякое — и хорошее и дурное.
Кому какое дело — буду ли я лежать у себя в доме или бродить по улицам». Порою он сердился на жену и ворчал: всем был нужен, когда деньги зарабатывал, а теперь он никчемный старик. Так пусть снесут его на кладбище и бросят в яму, раз он уж никому не нужен.
Тогда Масума-бека принималась плакать и, позабыв свою недавнюю досаду, всячески старалась успокоить мужа:
— Нехорошо говорите, отец, я ведь и живу только вами. Кому я нужна без вас. Вот вы сидите без толку, а ведь вас почитает вся Бухара. И в Самарканде, и в Ташкенте, и в Шахрисябзе нет человека, которому не было бы знакомо ваше имя. При одном упоминании о зодчем Наджмеддине Бухари люди готовы ставить угощения даже для вашей тени.
Тут зодчий смягчался, вздыхал и говорил жене:
— А не пройтись ли мне и впрямь по городу? На обратном пути, кстати, и насвай куплю.
— Вот и хорошо, — оживлялась Масума-бека, — людей повидаете, с кем-нибудь поговорите. А я здесь вытряхну одеяла да подмету.
Зодчий надевал на босу ногу кавуши и шел на улицу.
А в иные дни и пуховые подушки казались ему жесткими точно каменья. Он вздыхал, выходил во двор и часами глядел на муравьев, ползающих меж кирпичами или просто по земле. В такие минуты он говорил жене:
— Осталось мне лишь одно — любоваться муравьиной жизнью да потирать свои затекшие ноги. Прибрал бы меня господь, освободил бы от мук мирских.
Масума-бека пугалась и укоряла мужа:
— Господь сам знает, кого призвать к себе. Не грешите, не навлекайте на себя его гнев.
И в один из таких безрадостных дней в дом зодчего Наджмеддина явились гости — Исмаил ибн-Тахир Исфагани со своим учеником. Чернобородому, высокому Исфагани было лет пятьдесят пять, он славился своим приветливым нравом, ученостью и добротой.
— Мир вам, уважаемый господин зодчий, — начал он, входя во двор и протягивая зодчему подарки. Он вел себя так радушно, так сердечно, словно зодчий был его старым другом, с которым он просто давно не виделся. А между тем зодчий встретил его всего второй раз в жизни. — Как ваше здоровье? — рокотал Исфагани. — Что-то вас нигде не видно, или вам не нравится климат Бухары?
— Да нет, климат тут ни при чем. Просто болен я.
Масума-бека расстелила дастархан, ученик Исфагани, молоденький юноша, проворно принес чай из кухни и разлил в пиалы. А Исфагани, наслышанный о том, что зодчий не любит излишних церемоний, сразу же приступил к делу.
— Я пришел к вам, господин зодчий, потому, что мне известно намерение его высочества Мирзы Улугбека построить в Бухаре медресе. В этом благородном деле я могу считать себя лишь вашим учеником. Ведь вы знаете, что со времен монголов в нашем городе вообще не строили больших зданий, а тем более медресе. В тот день, прослышав, что вы будете у его высочества, я первый Пришел в цитадель. И представьте, не господин тархан, а сам Мирза Улугбек позвал меня к себе. И сообщил мне, что вы прибыли из Герата в плохом состоянии, что у вас тяжкое горе, и велел тархану и Ходже Мухаммаду Порсо делать все, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить ваши страдания. Он сказал, что надеется на то, что вы возглавите строительство медресе в Бухаре и Самарканде. В тот день вы, господин зодчий, еще не ведали об этих его словах… — Все это Исфагани произнес одним духом, волнуясь, а зодчий спокойно слушал его.
