— Мир вам, уважаемый господин зодчий, — начал он, входя во двор и протягивая зодчему подарки. Он вел себя так радушно, так сердечно, словно зодчий был его старым другом, с которым он просто давно не виделся. А между тем зодчий встретил его всего второй раз в жизни. — Как ваше здоровье? — рокотал Исфагани. — Что-то вас нигде не видно, или вам не нравится климат Бухары?
— Да нет, климат тут ни при чем. Просто болен я.
Масума-бека расстелила дастархан, ученик Исфагани, молоденький юноша, проворно принес чай из кухни и разлил в пиалы. А Исфагани, наслышанный о том, что зодчий не любит излишних церемоний, сразу же приступил к делу.
— Я пришел к вам, господин зодчий, потому, что мне известно намерение его высочества Мирзы Улугбека построить в Бухаре медресе. В этом благородном деле я могу считать себя лишь вашим учеником. Ведь вы знаете, что со времен монголов в нашем городе вообще не строили больших зданий, а тем более медресе. В тот день, прослышав, что вы будете у его высочества, я первый Пришел в цитадель. И представьте, не господин тархан, а сам Мирза Улугбек позвал меня к себе. И сообщил мне, что вы прибыли из Герата в плохом состоянии, что у вас тяжкое горе, и велел тархану и Ходже Мухаммаду Порсо делать все, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить ваши страдания. Он сказал, что надеется на то, что вы возглавите строительство медресе в Бухаре и Самарканде. В тот день вы, господин зодчий, еще не ведали об этих его словах… — Все это Исфагани произнес одним духом, волнуясь, а зодчий спокойно слушал его.
— Я не верю словам правителей, — вдруг проговорил он, глядя на Исфагани. — Все это ложь и обман. Скажите мне, господин Исфагани, откуда вы сами родом?
— Из Бухары. Я родился здесь. И отец мой, Тахир Ходжа, бухарец, а дед из Исфагана.
— Так, так, — зодчий пристально поглядел на гостя. — Вы хотите, чтобы мы с вами вместе строили медресе. Его высочество Мирза Улугбек сказал мне об этом. Д знаете ли вы, что я стар и не могу уже создавать нечто прекрасное. И, работая вместе со мною, вы только проиграете. Начинайте без меня. Самостоятельно! А я поклялся, что не заложу для государей ни одного кирпича. Вот все, что я могу сказать вам.
— Но ведь мы, господин зодчий, будем класть кирпичи не для государей, а для народа, для граждан Бухары!
— Да вы говорите такие слова, за которые могут запросто голову отсечь, — удивился зодчий.
— Я, уважаемый зодчий, всю свою жизнь строю для народа. Государи — это лишь, так сказать, повод. К тому же его высочество Улугбек не просто правитель, он ученый, астроном и за такие слова не позарится на мою голову. Более того, Мирза Улугбек печется о развитии науки, о том, чтобы дети бухарцев учились в медресе. Если бы Мирза Улугбек был только государем, он не простил бы вам упоминания о трагедии в христианском квартале. А он, как вы изволили и сами заметить, глубоко задумался над вашими словами.
Зодчий молча глядел на Исфагани. Наконец он сказал, чтобы Исфагани не торопил его с ответом, так как он пока еще болен, и просил дать ему недельку на размышление. Исмаил Исфагани остался доволен беседой, пожелал зодчему здоровья и тут же откланялся.
0 посещении Исфагани в тот же вечер узнали Заврак и Зульфикар. В один голос оба советовали зодчему принять предложение.
— Видно, вам очень хочется, чтобы я был при деле, не так ли? — улыбнулся зодчий.
— Не совсем так, — ответил Зульфикар. — Ведь уже сто лет в Бухаре ничего не строят. А те здания, что были здесь, как вам известно, монголы обратили в руины. Но время монголов давно прошло и теперь, коль правители решили строить здания для граждан Бухары, кто не откликнется на их зов?
— Верно, даже те немногие здания, что уцелели, разрушает ныне трава кавар[47]. И никому до этого нет дела.
— А что скажете вы, господин Нишапури? — спросил зодчий, взглянув на Заврака.
По опыту Заврак знал, что такой взгляд старика не сулит ничего доброго, но он смело посмотрел прямо в лицо учителю:
— Думаю, что Зульфикар прав. Мое мнение совпадает с его.
— Что ж, — заключил зодчий, — я рад, что вы так смело говорите об этом, но, дорогие мои, дайте мне подумать.
А это означало, что сердце упрямого старика все же дрогнуло и что он готов пойти на уступку.
Оставшись вдвоем с женой, хлопотавшей по дому, зодчий передал ей беседу с зятем и Завраком, сообщил, какой совет они ему дали, надеясь снова привлечь его к любимому делу.
— Ну что ты на это скажешь? — спросил он жену.
— Скажу, что ученики ваши правы, — ответила Масума-бека. — Все мы смертны в этом мире. Умрут и шахи, умрут и бедняки. Все там будем. Они причинили нам горе, убили нашего сына. Но народ… ведь народ не сделал нам зла. Так зачем же вам забирать с собою в могилу столько талантов, столько знаний? Не так просто они вам достались. И вы обязаны вернуть их людям.
— Вот уж не думал, что ты у меня такая мудрая. Видно, жизнь научила тебя уму-разуму.
— Много мнить о себе стали, старик! Один только вы умник, а все прочие глупцы и невежды. Но я рада, что вы сейчас советуетесь со мной. Хоть мы и не сильны в ваших геометриях, да зато смыслим в людях, в жизни.
— Верно, жена, ты права.
Масума-бека улыбнулась.
— Была у меня толстая тетрадь, — проговорил зодчий, — не знаешь, куда я ее дел?
— У нас много ваших тетрадей, я не знаю, какая вам нужна.
— Ну, в такой толстой обложке, я еще чертил в ней, когда мы попали в буран в Халаче. Помнишь, в Калифской степи мне представлялись контуры здания. Я зарисовал их — свод, арки, боковые башни…
— Сейчас поищу и найду, — обрадовалась Масума-бека, — а лучше принесу все ваши тетради, их там всего с десяток, выберете себе, какую нужно.
И впрямь, зодчий, пересмотрев все свои тетради, выбрал одну, ту, в которой зарисовал своды и арки, померещившиеся ему в столбах пыли, поднятой бураном. И уже на следующий день он побывал там, где работали Хасанбек и Хусанбек, побеседовал с ними, И они тоже всей душой были за то, чтобы строить медресе в Бухаре. Зодчий пробыл здесь недолго, чтобы не отвлекать мастеров от работы в доме бая, и в тот же день наведался к Абуталибу. Не мог же он не поделиться своими мыслями с верным гончаром.
И здесь, в Бухаре, Абуталиб вместе с сыном мастерил для продажи глиняную посуду. Порасспросив их сначала о делах, зодчий поделился с ними новостью. И Абуталиб, известный своей прямолинейностью, не задумываясь ответил:
— Вы обязаны сделать это для своего родного города, для Бухары.
Уста Нусрат, к которому тоже заглянул зодчий, вместе с сыном были на работе. Мать и сестры Зульфикара, поняв, что зодчий хочет поговорить с дочерью, оставили их одних.
— Отец, — сказала Бадия, — я очень, очень рада, что вы беретесь за это дело. Ведь от Улугбека мы ничего худого не видели.
— Все они одинаковы — тимуриды, — возразил зодчий. — И нечего ждать от них милости.
Бадия промолчала.
«И все же я возьмусь за это дело, — думал зодчий. — В Бухаре я родился и вырос, в Бухаре я стал человеком. Я ведь еще ничего не сделал для своего родного города. И я, конечно, в долгу перед ним… Сильные мира сего жаждали моей смерти. Ведь я отец Низамеддина и, следовательно, тоже имею отношение к хуруфитам. Но дело не только в этом: они не желают, чтобы где-либо появились здания, подобные гератском, а быть может, и еще лучше. Но им не удалось уничтожить меня. Если Мирза Улугбек поручает мне такое дело, значит, опасность миновала, он не допустит моей погибели. Я нужен ему, а значит, угроза смерти снята с моей семьи. Я могу свободно работать. И я буду работать. На предварительные наброски уйдет месяц-другой. Ведь я давно раздумываю над своим последним созданием. И пусть моя лебединая песнь будет спета именно здесь, в Бухаре. Скажу Исмаилу Исфагани, что согласен».
Посидев недолго у дочери, зодчий отправился домой. Всю эту неделю он сидел над проектом, раздумывал, набрасывал, зачеркивал и вновь чертил. На широком низеньком столике вновь появились линейки и карандаши, циркули и угольники и длинные тростниковые перья всех размеров. Тут же рядом неизменно лежали книги Туси и Пифагора, стопки китайской бумаги. Не желая мешать и отвлекать зодчего, Заврак редко появлялся в доме, он ждал, когда учитель его позовет. Масума-бека, приготовив ему еду и быстро прибрав в доме, уходила к соседкам, совала ребятишкам леденцы и сласти, чтобы они не слишком шумели под окнами, либо уводила их прогуляться на соседние улицы. Она знала, как нужна была сейчас ее мужу тишина, что он терпеть не мог шума и гама, крика и гомона.
Прошло несколько недель, и зодчий пожелал видеть своих учеников. Как-то вечером Заврак сбегал за Зульфихаром, и до полуночи из комнаты слышались громкие голоса.
Порою зодчий до рассвета просиживал над своими бумагами.
Масума-бека беспокоилась о его здоровье, но она и ученики знали, что коль скоро старик углублен в работу, все равно ничем его не отвлечешь.
