— Мирза Улугбек улыбнулся, разглядев этот орнамент, — подтвердил Исфагани. — «Зодчий понял наш замысел»— вот его подлинные слова.
— В народе говорят, что плохой торговец доплачивает из своего кармана, — проговорил зодчий. — Так вот и вы, господин Исфагани, поездку в Самарканд оплатили из своих средств. А у меня нет ни гроша, чтобы разделить с вами расходы.
— Для доброго дела я и жизнь готов отдать, — ответил Исфагани, — так что не нужно говорить о расходах.
— Кто спорит, человек прекрасен. Ни пышные цветы из лучших садов мира, ни искрометные водопады, ни сверкающие изумруды не идут ни в какое сравнение с красотой человека. Но есть в нем наряду с бесценным сердцем и дурное — «злая кишка», как говорят люди, и «бесчувственный ноготь». Но наш долг всегда прислушиваться к голосу сердца. Сердце и разум — вот что делает человека прекрасным.
Разные слухи ходили об Исмаиле Исфагани. Немало наслушался о нем зодчий и дурного и хорошего. Он с отвращением и ужасом вспоминал Чалаби, гератского распорядителя работ, который как мог изводил зодчего, недоплачивал рабочим и мастерам, а дай ему волю, так вообще бы приспособил медресе под притон разврата. Аллах, оградил и самого зодчего и его создание — медресе от этого сквернавца. Наученный горьким опытом, Наджмеддин Бухари поначалу настороженно отнесся и к Исмаилу Исфагани. Но, по счастью, Исфагани оказался честным и добропорядочным человеком.
«Можно достичь любой точки, которой достигает человеческий взгляд», — говаривал астроном Улугбек, и зодчий старался вникнуть в смысл этих мудрых слов.
«На арках и порталах, — думал он, — изображу небесный свод. Стало быть, руки мои могут дотянуться до звезд. Стало быть, созданное мною будет жить и, подобно звездам, сверкать века и тысячелетия, сверкать вечно!»
Кончились дни тягостного затворничества, забыто было уныние и печаль. Мало-помалу зодчий возвращался к жизни. Мирза Улугбек и зодчий Исфагани своим теплым участием вновь зажгли в нем начавший было меркнуть огонь творчества. Как радовались его ученики, а больше всех радовалась Бадия, и она тоже воспрянула духом и стала почти такой же, как раньше, — лукавой и озорной дочкой зодчего. После трагической казни брата она чувствовала, знала, что теперь для отца — она единственная привязанность, не только любимая дочь, но и советчица и друг. Знала она и о том, что самым прославленным зодчим в Хорасане считался устад Кавам, но понимала, что отец ее, зодчий Наджмеддин Бухари, превосходил его своим уменьем. А слава его не прельщала. Ведь в Хорасане он был чужаком, бухарцем, да еще после казни сына считалось, будто он связан с хуруфитами. Лишь поэтому не столь ярко сияла звезда зодчего Наджмеддина на небосклоне государства тимуридов. Бадия жалела несправедливо обойденного отца, была с ним неизменно ласкова, старалась, как могла и умела, оградить его от неприятностей и напастей. Словом, старалась делать все, что приходилось отцу по душе, и воздерживалась от всего, что было бы ему неприятно.
Бадия целый день ластилась к мужу, узнав о том, что его шашские родственники прислали в Бухару письмо, приглашая мастера Нусрата приехать погостить в Шаш[48].
А вечером, когда они остались одни, Бадия ласково попросила его:
— Возьмите и меня тоже с собою в Шаш, ну, пожалуйста, возьмите.
— Но ведь приглашен не я, а отец, — ответил Зульфикар, нежно обнимая ее.
Бадия выскользнула из его объятий.
— Вы же поедете с ним! Попросите взять меня тоже, — протянула она таким печальным и нежным голоском, что сердце Зульфикара дрогнуло. Ну как ей отказать? Ведь так говорила она с ним еще там, в Хорасане, на празднике весны у подножия Кухисиёха.
— Как скорбен и печален был наш путь из Герата в Бухару, — продолжала Бадия. — А теперь из Бухары в Шаш путь наш будет радостным и счастливым. Мне очень хочется поехать. Ведь родные мамы тоже есть в Шаше. Ах, мне просто не терпится увидеть этот древний город.
Старый дед и дядья Зульфикара приглашали родственников побывать у них. Особенно же им хотелось повидаться с уста Нусратом, в чьем доме в махалле Укчи они жили.
Масума-бека хотя и родилась в Бухаре, но ее дальние родственники жили в Шаше. Она почему-то твердо верила, что там, в махалле Шаршин, найдутся родичи и кто-нибудь из них непременно вспомнит и узнает ее. Ей давно хотелось найти кого-нибудь из них и сообщить, что она, мол, жива и здорова. А кроме того, Шаш считался одним из крупных пограничных резиденций Мирзы Улугбека на востоке и находился как раз на скрещении путей из Астрабада и Мавераннахра в знаменитые места паломничества Султаним.
Узнав о желании невестки ехать вместе с ними, уста Нусрат улыбнулся.
— В последние годы, — промолвил он, — наш родной город стал для нас слишком далеким. Мы никак не могли добраться до него — несколько раз он переходил в руки Барака Углона, даштикипчакского хана. И вот теперь мы собрались поехать туда. И если маша любимая невестка выразила желание ехать вместе с нами к нашим родственникам, то мы можем только радоваться этому.
Услыхав речь ycтa Нусрата, зодчий усмехнулся: ведь говорят же, что когда выданная замуж дочь собирается навестить своих родителей, то даже веник в доме трясется от страха, как бы она и его не прихватила с собой. А уж наша Бадия… Хорошо, если она не перевезет сюда весь Шаш со всеми родственниками и знакомыми.
— И переселит, — подхватил Заврак. — Человеку, избавившему Хорасан от Караилана, перед которым годами тряслись от страха люди, ничего не стоит перевезти в Бухару целый город! Моя госпожа легко справится с этим делом.
Масума-бека расхохоталась.
Вносившая чай Бадия поняла, что разговор шел о ней, и испугалась, как бы Заврак не испортил все дело.
— Отец, — попросила она, — позвольте и мне поехать в Ташкент. А господин Нишапури — вечное препятствие на моем пути, вы же сами знаете.
— Господин Нишапури ничего дурного не сказал, наоборот, заступился за тебя, — улыбнулся зодчий.
— Моя госпожа вечно ищет во мне дурное, — покраснел Заврак. — А здесь ведь не Герат, а Бухара. Хорасан, где вы, моя госпожа, могли нарядиться юношей и скакать на коне куда угодно, остался далеко-далеко.
Бадия хотела ответить ему, да постеснялась свекра. И все же вполголоса бросила Завраку:
— А мне разрешили поехать. И вообще мы с Зульфикаром теперь люди самостоятельные. Вот выдаст вас мой отец замуж, вы тоже получите самостоятельность, господин Нишапури.
Все рассмеялись. Завраку ничего не оставалось, как присоединиться к общему веселью.
— О достоинстве шашских жителей еще Фирдоуси сказал: «Шашский стрелок из своего лука попадает прямо в глаз оленя». Это поистине великий город, — заметил зодчий, желая перевести разговор на другую тему.
Через неделю Бадия и Зульфикар, вместе с большим караваном, отправились в Шаш. Пробыли они там два месяца и уже к осени вернулись в Бухару. А вместе с ними приехали погостить и трое дядьев, и Каракыз — дочь старшего дяди уста Кудрата, прелестная смуглая девушка уже на выданье, которая успела от души привязаться к Бадие. Дядья, целых двадцать лет не видавшие уста Нусрата, волновались и радовались, всячески расхваливали Бадию, привезшую их сюда.
Не прошло и недели, как Заврак, встретив Бадию, которая пришла проведать отца, отвел ее в сторону и, забыв на сей раз свои шуточки, принялся расспрашивать о Каракыз.
— Ого, господин Нишапури, что я слышу? — расхохоталась Бадия. — Оказывается, и камень тоже может издавать звуки. Не вы ли говорили, что женитесь только в своем родном городе Нишапуре. Что одни только синеокие нишапурские девушки умницы и красавицы. А черноглазые тюркские, вроде меня, просто глупышки? Каракыз с младшим дядей скоро возвращается в Ташкент. Там ее замуж выдадут. — г Ну что вы так расщебетались, госпожа, — улыбнулся Заврак. — Я хотел поговорить с вами, как с родной сестрой, а вы… Я и вправду женюсь в Нишапуре, Здесь я чужак, бесприютный странник. Всю свою любовь и преданность я отдал своему учителю. Зачем же мне жениться? К тому же у мужчины, который собирается жениться, хоть что-нибудь должно быть за душой. А у меня, кроме старой куртки, ничего нет. Господь обрек меня на бедность и одиночество. Ну ничего, проживу на этом свете и так. Авось в раю меня удостоит своим вниманием прелестная пери или гурия.
— Ах вы плут, — расхохоталась Бадия. — Известный плут Нишапури! Если вы пожелаете жениться, неужто отец будет ставить вам препятствия? Но ведь вы и сами до сих пор не проявляли ни малейшей охоты обзавестись семьей. Так что я впервые слышу стон вашей души. _
— Не проявлял охоты! Охота у меня есть. Но что поделаешь? Сколько лет я страдал, вздыхал, а вы так и не вышли за меня замуж! Хоть вроде я не хуже других…
— Эй, Нишапури, не лукавьте со мной!
