Итак, зодчий продолжал совещаться с мастерами, давал пояснения, разложив чертежи на низком столике.
Утром следующего дня начали копать землю под фундамент. Все делалось по чертежам Наджмеддина Бухари. Более трехсот рабочих — все крепкие, здоровые молодые люди — копали землю. Ими руководили мастера. Земляные работы разделили на одиннадцать участков, и одиннадцать мастеров работали со своими людьми. Зодчий и распорядитель работ стояли на досках, брошенных на землю, там, где рыли фундамент под фасад ворот и боковых башен. Рядом раскалывали глыбы, доставляемые на арбах, а чуть подальше осторожно, чтобы не побить, сгружали с арб плоские квадратные кирпичи и аккуратно укладывали их на ровной площадке. У всех, кроме зодчего и распорядителя работ, были заняты руки. Люди уже знали о том, что зодчий не терпит бездельников, трудились не щадя сил. И делали они это не потому, что боялись потерять работу, а потому, что уважали этого взыскательного, умевшего привлекать к себе люден старика. Наемные рабочие, прибывавшие отовсюду, с уважением внимали каждому слову прославленного мастера и, наслышавшись о его таланте, учености и доброте, величали его не иначе как «вашей светлостью Наджмеддином Бухари». Вечером, простившись с Исмаилом Исфагани, уста Нусратом и Зульфикаром, зодчий, в сопровождении Заврака, отправился домой. Всю дорогу думал он о словах мастера, предложившего отложить начало работ до весны. Заврак, уже давно знавший о том, что зодчий бывает молчалив и немногословен после трудового дня, не удивлялся тому, что устад по дороге не проронил ни слова. Так бывало всегда. А на самом деле сейчас зодчий в душе горячо спорил сам с собой. «Не лучше ли и впрямь отложить до весны? Может, и лучше. Для вас лучше! Но для меня нет. Для меня приходит весна, когда я работаю, и эту весну я сам создаю себе. А та весна, что еще будет, пусть она ждет меня».
По всей Бухаре началось строительство, но самым большим и величественным зданием должно было стать медресе Улугбека. По просьбе зодчего в работе приняли участие и Хасанбек с Хусанбеком и мастер Абуталиб. Рядом с зодчим неизменно находились Зульфикар, Зав-рак и Исмаил Исфагани.
Объяснив, чем новое медресе будет отличаться от всех прочих построенных им зданий, зодчий попросил Абуталиба и его сына начать обжиг майоликовых плит.
Были вызваны из Ка сана уста Абид и уста Худай-берган, строившие вместе с зодчим водоем в степи. Узнав о строительстве медресе Улугбека, из Карши прибыл и плотник Абдулазиз Намангани. А мастера из Ташкента Кудрат, Исмат и Хикмат, которых пригласили Бадия и Зульфикар, тоже работали вместе со всеми. В десяти хумданах на окраине города обжигались кирпичи. Из Уба и Карнаба везли песок и камни. Лучших каменотесов, резчиков и мастеров по ганчу привлек Исмаил Исфагани к работе на строительстве медресе. Здесь и платили больше, чем на других стройках, А наемные рабочие — мардикеры асе шли и шли отовсюду.
Когда фундамент был заложен и началась кладка кирпичей, из Герата приехал Гаввас Мухаммад. Услыхав о грандиозном строительстве, он не мог усидеть в родном городе и снова, набив свой неизменный мешочек золотом, отправился в Бухару. Всю дорогу перед его взором стоял гордый образ зодчего Наджмеддина. «Неужто вы поверили тому, что я превратился в болтливого и никчемного старца? — казалось, вопрошал он Гавваса. — Настоящее медресе я построю только теперь».
Зодчий тепло встретил Гавваса и тут же принял его на работу.
— И я, и Масума-бека знали, что вам не усидеть в Герате, что, узнав о строительстве, вы поспешите сюда. Вы проделали долгий путь, чтобы быть рядом с нами.
И я благодарен вам за это, — сказал зодчий, обнимая Гавваса.
Гаввас Мухаммад рассказал последние гератские новости: разбитый параличом Ахмад Чалаби переехал на окраину города. Кроме всего прочего, он заразился поганой болезнью: глаза, губы, нос покрылись язвами и люди, знакомые и незнакомые, пугливо шарахалиа от него. А недавно он, по слухам, умер…
Так постепенно в Бухаре, вокруг зодчего, собрались все его старые друзья — гератские, ташкентские, самаркандские.
— Рассыпанные жемчужины собраны воедино, — заявила как-то Бадия.
Той же зимой пришел в Бухару караван из Хорасана.
И вместе с караваном приехал Харунбек. Прослышав о том, что зодчий Наджмеддин снова строит, он и его друзья Талаба, Фармон-каль и Али-водонос, прибывшие вместе с ним, были счастливы, что могут потрудиться на строительстве. Во время пребывания в Бухаре они, словно заправские мардикеры, трудились на стройке, выражая тем свою преданность зодчему. Пусть старик почувствует, что у него есть настоящие верные друзья. Но, кроме членов семьи зодчего, их никто не знал, да и не должен был знать.
— Вы — наша надежная опора, — сказал как-то Харунбек зодчему, оставшись с ним наедине. — И хотя вы не держите обнаженного меча, вы — с нами. И мы гордимся всем, что вы делаете для людей, для народа. До вас, очевидно, не дошел слух о том, что Фазлуллах Астрабади и Саид Имамиддин казнены. Мир-Касым Анвар сослан. Не легко приходится нам. Но мы знаем, что вы — верный наш друг, а друзья должны встречаться. Вот мы, прибыв в Бухару по делу, решили повидать и вас, порадоваться вашему благополучию, убедиться в том, что вы здоровы, что вы в безопастности, и, наконец, почерпнуть вдохновение в ваших великолепных трудах. Мы любим свой народ, и мы вернемся в Хорасан — продолжать свое дело, свою борьбу.
Зодчий был растроган до слез.
— Я счастлив, что повидал вас, — сказал он, — вы и впрямь мне близкие и родные люди. Я молю бога о вашем благополучии, как молил бы его о благополучии родного сына.
Вскоре после того, как, зодчий расстался с Харунбеком и его друзьями, пришла страшная весть о том, что многие хуруфиты схвачены и казнены. Среди них Харунбек, Абдулрашидхан Хирави, носивший кличку Талаба, хуруфиты, известные под кличками Сарканда, Интиком, Кульмухаммадхан, Аллабердихан, а также Али-водонос, Фармон-каль и Парфи-сутак. Целую неделю глашатаи оповещали жителей Герата о том, что Харун-ткач, поднявший мятеж в Маймане, казнен вместе со своими приспешниками. Все эти печальные новости зодчий узнал из письма отца Гавваса Мухаммада. Он снова пал духом, ходил угрюмый и все молился о душах своих верных друзей.
Весною в Бухару прибыл зодчий Кавам вместе с сыном, прослышав, что Наджмеддин Бухари строит необычное и великолепное здание медресе. Полный месяц устад Кавам гостил у Наджмеддина Бухари, а затем отправился дальше, в Самарканд. Увидев воочию строящееся здание медресе и ознакомившись хорошенько с чертежами, он пришел в восторг и был окончательно покорен. А он-то считал, что после казни сына Наджмеддин Бухари окончательно падет духом, удалится от дел, утратит интерес к жизни. И теперь, увидев перед собою деятельного, увлеченного своей работой человека, устад Кавам не только удивлялся, но и радовался за старого своего друга, восхищался неудержимым полетом его фантазии. Он просил у бога дать ему здоровья и сил. Один лишь Худододбек ходил мрачнее тучи. Он недавно вступил в брак с дочерью одного влиятельного вельможи, но, увидев, как счастливы Бадия и Зульфикар, люто завидовал им, хотя еще в Герате решил похвастаться перед Бадией своей удачной женитьбой. Он торопил отца с отъездом в Самарканд, твердил, что Бухара, мол, ему не по душе.
А летом гостями зодчего были Ходжа Юсуф Аиду-гани и Джафар Табризи. Вдоволь налюбовавшись строительством нового медресе, они также отбыли в Самарканд.
Работа кипела, кирпичные стены поднимались все выше и выше. Теперь никто бы не узнал зодчего, даже сам он не вспоминал о тех днях, когда жил затворником в маленьком своем домике, охал да стонал с утра до вечера, не хотел никого видеть. Сейчас он успевал повсюду — и туда, где делался раствор ганча, и туда, где шла кладка кирпичей. Появлялся он среди арбакешей, сгружающих камни и кирпичи, и среди плотников. Умно и умело зодчий руководил строительством, вникал во все мелочи, умел вовремя дать совет, подбодрить уставших. На глазах у людей создавалось новое прекрасное медресе, и не удивительно, что каждый трудился с подъемом, а всех словно бы подхватило вдохновение.
Никогда еще зодчий не вкладывал в свою работу столько энтузиазма, чем удивлял даже своих близких. Он заражал всех своей энергией, и люди чувствовали, что участвуют в нужном и благородном деле.
Нередко Бадия, приготовив еду, бежала на стройку, чтобы накормить отца, свекра и мужа. Появление молоденькой красивой и стройной женщины среди такого многолюдного мужского общества кое-кому казалось верхом неприличия — ведь в Бухаре царили иные нравы.
В Герате женщина пользовалась большей свободой, и, когда там Бадия заходила на стройку, никто не обращал на это особого внимания. Зульфикар старался втолковать матери и сестрам, что гератские женщины привыкли не таясь ходить по улицам, что они не прячут лица и что со временем все образуется: Бадия привыкнет к бухарским обычаям. А пока что она ходила к медресе открыто, не прячась, при всех задавала отцу множество вопросов, радовалась, что на главных арках будут сиять звезды из майоликовых плит и что по желанию Улугбека в медресе будут учиться не только юноши, но и девушки.
