Луури подошла совсем близко, но он не поднялся, а лишь привстал перед ней на колени и, обхватив за талию, привлек к себе, прижавшись щекой к ее животу. Она почувствовала себя очень неуверенно и призналась:
– Я ничего не умею…
В его ответном взгляде она прочитала полный восторг и бесконечную нежность.
– Я тебя всему научу, – выдохнул он.
И Луури вдруг ослабела, земля качнулась, подогнулись ноги, и она безвольно сползла внутри кольца его рук вниз. Ольвин склонился над ней, и близко, очень близко она увидела его опьяненные желанием глаза. Его поцелуй дышал сосновым запахом и оставил на губах соленый вкус моря, обветренные губы обожгли, и как-то помимо своей воли Луури обвила руками его шею и прижалась к нему. Ольвин не торопился, хотя сердце его (Луури это отчетливо слышала), казалось, вот-вот разорвется, пальцы дрожали, а дыхание сбивалось, когда он раздел ее и первый раз провел ладонью по ее обнаженному телу. «Сколько раз в детстве, – подумала Луури, – когда мы спали вместе, он касался меня и – сердце и тело мое молчали. И вот все изменилось – его руки обжигают, губы лишают дара речи. Как он ласков!» И она, запустив пальцы в его русую шевелюру, сама потянулась к нему губами – к его глазам, губам… Он вздрогнул, его рука скользнула вниз, к ее бедрам. Она замерла.
– Когда мужчина ласкает, все узнаешь сама… – Голос его был хриплым. – Что ты чувствуешь?
– Это как огонь, Ольвин?
– Это и есть огонь, Зверек!
Он разделся и, продолжая ласкать ее, стал подсказывать, как ей вести себя с ним, и она все послушно выполняла, от чего он сам слабел и благодарно целовал ее открытые ладони.
…Когда же горячая рука Ольвина легко, как перышком, коснулась наконец того места, к которому он стремился, а Луури его упорно не пускала весь последний час, она простонала:
– Ольвин, что со мной?
– Все хорошо, моя девочка, – едва дыша, откликнулся он. – Теперь закрой глаза. Будет немного больно.
– Больно? – Она испугалась.
– Совсем чуть-чуть. Я не обижу тебя!
Она все смотрела на него недоверчиво, и он поцеловал ее прямо в ухо, прошептав нараспев низким голосом:
– Поверь мне!
Она позволила ему… И все было так, как он сказал…
Она почувствовала, как вихрь полного блаженства захватил их обоих, закружил и связал их души вместе, унося куда-то ввысь, дальше звезд, смотревших на них этой ночью, и сначала услышала громкий стон Ольвина: «Хороша… ах, как хороша!!!», а потом свой собственный крик. И Ольвин в то же мгновение нежно, но крепко зажал ей рот ладонью, прошептав на ухо:
– Как же я люблю тебя, маленький Зверек!
…Они проговорили почти до рассвета. Она спросила:
– А что будет дальше?
– Ты родишь мне сына. – Он лежал на боку, подперев голову рукой, и мечтательно смотрел на Луури. И вдруг признался: – Знаешь, ты такая маленькая и хрупкая, что я все время боялся, вдруг я напугаю тебя или… ну-у… пораню.
Луури обняла его и поцеловала у виска в уголок глаза, где лучиками расходились морщинки. Он сказал с неожиданной тревогой в голосе:
– Мне все время кажется, что ты куда-нибудь исчезнешь.
– Я не чайка, не улечу.
– Ты как чайка, но легче. Ты легче жизни. И у меня щемит сердце.
– Ты говоришь как скальд! Ты можешь сложить вису?
– Могу, мне это нравится. Когда-нибудь сложу!
Ольвин все ласкал ее, как будто никак не мог ею насытиться, и зачарованно повторял:
– Моя… моя…
И она смущенно спросила:
– Ольвин, скажи, то, что мне было немного больно, так бывает и во второй раз?
Они понимали друг друга с полуслова – Ольвин сгреб ее в охапку и очень смешным ворчливым тоном «упрекнул»:
– Эта девчонка ни в чем не знает меры!
Но его глаза сияли, и он восхищенно произнес:
– Умница ты моя!
…Когда первые рассветные лучи забрезжили из-за гор, Луури чувствовала себя счастливой. Она немного устала, хотя спать не хотелось. Одевшись, она собралась уходить. Ольвина это озадачило. Он взял ее за руку и потянул к себе. Она мягко попыталась высвободить руку, но он держал крепко. Луури посмотрела на него с упреком. Их разговор потек без слов:
«Отпусти, мне надо идти!»
«Не уходи, я имею на тебя право!»
«Не держи, я все равно уйду».
Ольвин выпустил ее руку. Теперь ей очень хотелось вернуться к Учителю, и она боялась, что уже не найдет его у костра. Но Горвинд сидел на прежнем месте, закрыв глаза. Луури подошла и молча улеглась у его ног, подложив под голову согнутую руку. Она почему-то не посмела, как раньше, расположиться на его колене. Какое-то время он не двигался, потом она почувствовала, что он, как в детстве, гладит ее по голове. Его руки дышали добротой и заботой. Луури подняла на него глаза: Учитель смотрел на нее, и этот взгляд, вдруг пронзивший ее до глубины души, был полон жалости и бесконечного сострадания!
Потом подошел к костру Ольвин и стал собираться. Домой она ушла с ним. Горвинд не сказал на это ни слова.
* * *
Они вдвоем оказались будто отрезанными от внешнего мира: Учитель остался у моря, а Рангула ушла на несколько дней в поселок. На пороге дома Ольвин обнял и поцеловал Луури, обведя жестом жилище:
– Хозяйничай. Я пойду займусь животными.
И вышел. Луури развела от тлеющих углей огонь в очаге, приготовила нехитрую еду. Непривычная тишина мягким войлоком обернула все вокруг, и дом словно прислушивался к новой хозяйке. А Луури прислушивалась к себе: что-то томительно происходило в глубине ее существа. Что-то перестраивалось и изменялось, как меняется неуловимо небо, когда слегка тускнеет горизонт или облака непредвиденно меняют свой ход… В тишине звонко треснуло от огня полено, отлетела искра. Луури тряхнула головой: «Я справлюсь!» И вышла поискать Ольвина.
Она обнаружила его в хлеву. Ольвин сидел на земле, скрестив ноги, и сосредоточенно и деловито доил козу. Это зрелище было до того непривычным, что Луури от удивления подняла брови и засмеялась:
– Викинг доит козу!
Но он ничуть не смутился:
– Козе все равно, кто из нас викинг, а кто – насмешливая девчонка, которая, к слову сказать, доить не умеет! Коза заболеет, если ее не подоить вовремя. Можешь посмотреть, как я это делаю.
Луури подобралась поближе и устроилась рядом, уткнувшись щекой в его плечо. Струи молока звонко и ритмично падали в деревянную глубокую миску, плечо слегка дергалось под щекой Луури, и ее стало клонить ко сну. Перебралась было к нему на колени, но это ему мешало, и он перенес ее в угол на сено и заглянул в глаза:
– Смотри не уходи!
…Проснулась она оттого, что он, слегка встряхивая, раздевал ее, и это показалось ей досадно-ненужным, потому что сразу стало холодно и совсем не хотелось просыпаться! Тогда он предпринял нечто необычное: набрав в небольшой ковш молока, не торопясь пролил его на живот Луури. Теплый белый ручеек ласково пробежал по животу вниз, скользнул между ног, а губы Ольвина нежно отправились по его следу…
Потом она спросила его:
– Что ты сделал со мной? Как тебе это удалось?
– Горвинд рассказывал мне, что на Востоке мужчины умеют таким образом будить желание у своих жен, даже самых холодных, что идет на пользу их отношениям и миру в семье. Я запомнил.
В ее глазах загорелся ревнивый вопрос, и Ольвин, лукаво улыбаясь, поспешно добавил:
– Но до сих пор у меня не было ни случая, ни желания это проверить!
В ближайшую же ночь Ольвин – после долгого перерыва – вернулся в их общую с Луури постель. Ножа в ней уже не было. Ольвин вел себя спокойно и уверенно. Чего нельзя было сказать о Луури. Безмятежности не было в ее душе. Что-то мешало, что-то было не так. Она пыталась думать об этом, старалась разобраться: что же, что ускользает от ее понимания? Да, она любит Ольвина. Да, ей приятно и радостно осознавать, что он тоже любит ее и выбрал себе в жены. Да, теперь ее будущее определено: она стала женой викинга. Но… неужели это все? Неужели каждый день будет только это – жена викинга и больше ничего? Не потому ли так печальны были глаза Учителя, не это ли вызвало его жалость к ней? Эта мысль не отпускала.
Через несколько дней вернулась Рангула, и ей было торжественно объявлено о переменах в семье. Что Луури заметила сразу, так это то, как изменилась по отношению к ней Рангула. Она совершенно преобразилась! Луури теперь всегда ела с ней за одним столом, Рангула рассказывала ей обо всех делах хозяйства и дома, иногда (что было совсем удивительно!) даже спрашивала совета. Все это утомляло и раздражало Луури. Она тосковала по прежней безмятежной жизни. Такое внимание Рангулы было ничем не отраднее ее прежнего пренебрежения.
К тому же Ольвин собрался в поселок на неопределенное время. Объяснил так:
– Надо решить с законоговорителем, как объявить о нашей свадьбе на тинге. Я не хочу, чтобы кто-нибудь мог сказать, будто я взял тебя в жены не по закону!
Луури было приятно это слышать. Но наедине с Рангулой, безмятежно хлопотавшей по хозяйству, ее стали одолевать прежние вопросы и за несколько дней отсутствия Ольвина довели Луури до изнеможения!
