уже кричит за сценой:
– Где король? Впустите меня, ради бога!
– Кто там еще кричит? – морщится Болингброк.
Из-за двери доносится:
– Я тетка короля! Проявите сострадание, откройте дверь! Считайте, что я нищенка, которая просит подаяния.
Все это уже напоминает плохую комедию, и Генрих Болингброк усмехается:
– Трагедия окончилась, – и вот,
«Король и Нищенка» у нас идет.
То есть Болингброк получается не только вежливым и выдержанным, но и обладает чувством юмора. Учтем.
– Впустите свою мать, – говорит он Омерлю. – Она, поди, примчалась вымаливать прощение за вашу измену.
Но Йорк пока еще непреклонен:
– Кто бы тебя ни умолял – не прощай, король, иначе породишь новые преступления. Больной орган нужно удалять без колебаний, пока зараза не распространилась на все тело.
Входит герцогиня.
– Не слушайте его, ваше величество! Он так жесток, что готов родного сына отдать на растерзание.
– Ты сошла с ума! – возмущается Йорк. – Ты собралась защищать изменника?
Герцогиня становится на колени и начинает умолять мужа и Болингброка смягчиться и простить Омерля. Болингброк велит ей встать, но герцогиня упорствует:
– Нет, не встану с колен и буду продолжать умолять, рыдать и плакать, пока ты не простишь вину моему заблудшему сыну.
Омерль тоже становится на колени рядом с матерью и присоединяется к мольбам о милосердии. А вот Йорк… Ну что, он тоже встает на колени, только просьба у него совсем иная.
– Откажи им, король, иначе будешь потом жалеть.
Герцогиня продолжает гнуть свою линию, мол, Йорк злой и плохой, в нем нет жалости, мы умоляем тебя от всего сердца, а он – только от ума. Болингброк еще раз велит ей встать, но мать Омерля твердо решила не отступаться, пока не спасет деточку и не выпросит для него прощение.
– Скажите ей Pardonnez-moi, ваше величество, – презрительно бросает Йорк.
Казалось бы, к чему здесь французские слова? В комментариях Аникста к тексту пьесы говорится: «Приведенное выше французское выражение помимо своего прямого смысла (просьбы о прощении) имело еще второй смысл: «увольте меня», и именно он был в Англии обычным» [41]. Иными словами, Йорк советует Генриху отказать герцогине в ее просьбе. Типа «извините, но – нет».
Герцогиня, однако, не замечает ехидства и просит, чтобы король простил ее сына на родном, английском, языке. Выходит, она поняла реплику мужа буквально? Она не знает истинного смысла этих французских слов? Странно.
– Да встань уже, наконец! – устало говорит Болингброк.
– Нет! Не встану, пока не простишь.
– Ладно, прощаю, и будь что будет, – безнадежно машет рукой король.
– Господи, какое счастье! – радуется герцогиня. – Мой сын будет жить! Скажи еще раз, чтобы я поверила.
– Да прощаю я его, прощаю. От всей души.
Однако ж надо думать о насущном, и Болингброк принимается строить планы.
– Аббату Уэстминстерскому и всей этой шайке-лейке заговорщиков не поздоровится. Дядя, немедленно собери отряд, пусть ищут их в Оксфорде и вообще повсюду, пока не найдут. Я их с лица земли сотру! Удачи вам, дядюшка! Ты, кузен, тоже иди. Мать тебе жизнь спасла, не упусти свой шанс, не совершай больше ошибок, служи мне верно.
– Мой сын сегодня получил вторую жизнь, – с благодарностью произносит герцогиня.
Уходят.
Там же
Входят сэр Пирс Экстон и слуга.
Сэр Экстон появляется в пьесе впервые, прежде мы его не видели и ничего о нем не знаем, поскольку это вымышленный персонаж.
Экстон, похоже, только что вышел из помещения, где общался с королем. Наедине или в компании с другими дворянами – непонятно. Но то, что говорил Генрих Болингброк, явно произвело на Экстона сильное впечатление, и он продолжает обсуждать услышанное со своим слугой.
– Ты ведь тоже слышал, как король сказал, мол, неужели не найдется друга, который избавит меня от этого живого страха. Ведь слышал? – настойчиво переспрашивает он.
– Слышал, – кивает слуга. – В точности так он и сказал.
– Король спросил: «Неужели не найдется друга?» – повторяет Экстон, как завороженный. – Причем два раза спросил. И оба раза с такой, знаешь, многозначительной интонацией. Так было?
– Так, – поддакивает слуга.
– И еще при этом на меня так пристально посмотрел, словно хотел сказать: «Не ты ли будешь тем добрым человеком, который избавит меня от постоянной тревоги?» Он имел в виду того, кто находится в Помфрете, я уверен.
Мне дружба государя дорога,
И я его избавлю от врага,
– заключает Экстон.
Уходят.
Забавно, что в этой сцене Шекспир использует фразу, якобы сказанную королем Генрихом Вторым в разгар его конфликта с Томасом Бекетом, архиепископом Кентерберийским. Сказал он эти слова или нет – в точности никто не знает, но считается, что сказал. Их услышали четверо рыцарей, преданных королю и желавших выслужиться и получить награду, отправились в Кентербери и зверски зарезали Бекета прямо в соборе, когда архиепископ готовился к мессе.
Ну а в Помфрете у нас, как вы помните, сидит под охраной свергнутый король Ричард.
Помфрет. Замковая башня
Входит король Ричард.
Он произносит очень длинный, на две страницы, монолог, из которого видно, как свергнутый монарх пытается бороться с полным одиночеством. Мы ведь помним, что к нему никого не допускают во избежание попыток организовать заговор против нового короля, так что Ричарду и поговорить-то не с кем, кроме обслуги и тюремщиков. Пересказывать этот монолог я не стану, но вы не пожалеете, если сами его прочтете: в нем много интересных образов и метафор. В целом создается впечатление, что Ричард – человек далеко не глупый и не поверхностный, способный к абстрактному мышлению и к самокритике.
Входит конюх.
– Привет моему королю!
– Привет! Ты кто такой? Зачем пришел? Сюда приходит только цепной пес-тюремщик, который приносит мне еду, чтобы я с голоду не умер.
– А я был у тебя конюхом, когда ты еще был королем, – довольно панибратски обращается к нему вошедший. – Я, хоть и с большим трудом, добился разрешения взглянуть на моего бывшего хозяина. В день коронации я увидел, как Болингброк едет на твоем любимом жеребце. На жеребце, которого я так старательно холил! У меня прямо сердце сжалось.
– Да ну? И как мой конь шел под ним? – живо интересуется Ричард. – Давай рассказывай!
– Ой, ваш конь шел так горделиво, словно презирал землю под своими копытами.
– Чем же он гордился? Тем, что нес на себе Болингброка? Эта чертова кляча ела хлеб из моих рук! Радовалась, когда я ее гладил! И что, неужели
