Только теперь личный врач императора понял, как далеко вперед ушел Кеплер. Он понял, в чем заблуждался он сам, когда ступил на путь наименьшего сопротивления, где обходил препятствия, вместо того чтобы преодолевать их. Ему придется еще много поразмыслить, прежде чем он до конца поймет слова друга.
Разговор перешел на дела и заботы Кеплера.
— Что же ваша научная работа? Когда-то, еще в Праге, открыв эти два закона движения небесных тел, вы сказали, что ищете и третий закон. Вы его нашли?
— К сожалению, пока нет, хотя работа продолжается годы.
— Но ведь ваши два закона доказывают правильность системы Коперника?
— Мне недостает еще маленького звена в цепи доказательств. Я надеюсь, что скоро найду его. Собственно, я держу уже его за хвост, но остается еще взять его за рога, и тогда система Коперника будет безупречна.
Глаза Кеплера горели воодушевлением.
И он был прекрасен в это мгновение.
— А как вам живется на новом месте?
— Не могу пожаловаться. Во всяком случае, я чувствую себя намного свободнее, чем на службе у императора. Я мог бы сказать, что совсем удовлетворен, если бы… — Кеплер умолк. Потом продолжал: — Судьба наделяет человека и хорошим и плохим. Недавно я узнал, что в Эльмендингене обвинили в колдовстве и посадили в тюрьму мою мать. Я предпринимаю все возможное, чтобы помочь ей, но не знаю… Страшно подумать, чем все может кончиться. Костром.
Есениус вздрогнул. Обвинение в колдовстве опаснее, чем обвинение в убийстве.
— Но, возможно, ей удастся доказать свою невиновность, — озабоченно проговорил он.
— Но как? — с горечью отозвался Кеплер. — Множество людей присягнуло, что она летает на метле, обвинили ее в чернокнижии. Говорят, что она насылала порчу на коров эльмендингенских крестьян. Как может она доказать свою непричастность? И главное, как долго сможет она доказывать, что невиновна? Она стара, ей почти семьдесят лет, и, если ее подвергнут пыткам, она признается во всем, что они пожелают. Понимаете, как это страшно?
Хотя в Праге ведьм и не сжигали на костре, но Есениус слышал о том, что происходит в чужих землях: в Испании, во Франции, в Голландии и в Швейцарии. И хуже всего то, что обвиняемого в колдовстве никто не осмеливался защищать, чтобы и на него не пало подозрение в связи со злыми силами. Если человек обвиняется в убийстве, то учитывают и смягчающие обстоятельства, но если в колдовстве — нет ему прощения. Тут даже малейшее подозрение равносильно самому большому преступлению. Ибо стоит на волосок поддаться дьяволу, и ад приобретает полную власть над человеком.
— Какая слепота, какой ужас! Стоит ли вообще бороться за расширение познаний человека, за торжество его разума, если ученые люди верят в ведьм и все ваши усилия доказать истину напрасны? — безнадежно произнес Есениус.
Кеплер поднял голову, и его бледное лицо залил румянец волнения.
— Нельзя поддаваться таким мыслям, Иоганн, — страстно воскликнул он. — Это же бегство с поля битвы. А мы не имеем права его покидать, мы должны сражаться против невежества и слепоты. Нельзя допустить мысли о том, что люди летают на метле, это противоречит здравому смыслу. Мы должны заявлять об этом открыто.
— И тогда нас постигнет участь Джордано Бруно или Мигуэля Сервета, — с горечью ответил Есениус.
Кеплер задумался. У него было такое чувство, будто он наткнулся на глухую стену. И в самом деле, не лучше ли молчать, идти не далее того, на что осмелились предшественники и современники? Или выждать, пока провозвестники новых идей мощным потоком заполнят море невежества… Однако такие сомнения недолго владели Кеплером. Рассуждай так Колумб, он никогда бы не открыл Новый Свет, и, если бы Коперник не дерзал идти дальше своих предшественников, еще сегодня Земля считалась бы центром Вселенной… Нет!
— И что бы нам ни грозило, мы не имеем права отступать, — заключил он.
— Вы непобедимы в вашем святом порыве! — с восхищением воскликнул Есениус. — Хотел бы и я стать таким же неустрашимым борцом за правду.
— Отчего вы так говорите? — с упреком отозвался Кеплер. — Ведь и вы боролись и боретесь своей наукой за правду. К сожалению, вы немного свернули на иной путь, но ведь это в прошлом! Не станем об этом больше говорить. Теперь речь идет о настоящем, а главное — о будущем. Поэтому я могу только одобрить ваше решение покинуть здешний двор. Вена, а особенно императорский дворец, — среда не из лучших для ученого, который хочет бороться за правду. Как доктор медицины, вы имеете достаточно возможностей жить независимо, свободно. Не размышляйте, освободитесь от пут, которыми вы позволили себя опутать добровольно.
Есениус был согласен со словами друга. Но после переезда Есениуса, возможно, они больше и не увидятся.
Кеплер не думал обо всех последствиях отъезда Есениуса из Вены. Он видел только одно: отъезд полезен для Есениуса, и это казалось ему самым важным. Все остальное должно было подчиниться главному. Решать должен разум, а сердце пусть молчит.
— А вы, Иоганн? — спросил Есениус Кеплера. — Почему бы вам не вернуться в Прагу?
Кеплер покачал головой:
— Единственно возможным для меня местом был бы университет. Я не сомневаюсь, что некоторые профессора Пражской академии рады были бы видеть меня там, но… — Кеплер помолчал минуту. — Но, пока не решится дело моей матери, я никуда не уеду из Линца. Я хочу быть как можно ближе к ней.
— Я понимаю вас и признаю ваши доводы, — взволнованно ответил Есениус. — Но это означает, что мы очень редко будем видеться… если мы вообще когда-нибудь увидимся.
Голос его дрогнул. Их соединяло пятнадцать лет искренней дружбы. Пятнадцать лет успехов и разочарований. И теперь, когда они снова встретились, эта прекрасная дружба должна была кончиться разлукой, как день кончается вечером.
— Мы будем писать друг другу. Ведь Прага не на другом конце света, ответил Кеплер ободряюще, хотя и его одолевала печаль. — А если писем долго не будет, если кто-нибудь из нас не соберется или забудет написать… посмотрим ясной ночью на звезды. Там наши взгляды встретятся, мы оба увидим близкую Луну или отдаленный Марс, Кассиопею или уходящий в бесконечность Млечный Путь. И, когда наши взгляды встретятся, сердца наши согреют воспоминания…
Он замолчал, задумчиво глядя перед собой.
Есениус первым нарушил тишину:
А если и при взгляде на звезды не согреется сердце?
Кеплер улыбнулся спокойной улыбкой примирившегося с судьбой человека:
— Будем считать это знаком того, что другой смотрит уже сверху… и ожидает там своего друга.
RECTOR MAGNIFICUS (ВЕЛИКИЙ РЕКТОР)
Есениус недолго оставался в Вене. К концу лета 1615 года он подал в отставку. Его просьба была удовлетворена быстро — все-таки при императорском дворе будет одним еретиком меньше. После возвращения из Вены он стал «всего только» пражским врачом. Сначала ему пришлась по душе эта перемена. По крайней мере, будет больше свободного времени и никто не заставит его, как на императорской службе, поступать против своей совести.
Материальных забот у него не было.
Теперь он остался один, а его доходов хватило бы на целую семью.
После беспокойной, наполненной интригами жизни в Вене он сразу попал в тихий уголок. Его жизнь в Праге походила теперь на гладь стоячей воды. Но Есениус не любил стоячих вод. Его беспокойный дух скоро пресытился таким существованием и затосковал по переменам. Сначала это было какое-то недовольство собой. Ему казалось, что он прозябает в бездействии. И, хотя от полувека отделял его только шаг, он чувствовал себя еще молодым и полным сил для дела любой трудности. Но никто не требовал от него свершения таких дел. Несколько тяжелых больных — и все.
Он теперь часто углублялся в произведение Везалиуса «О строении человеческого тела». И, открывая книгу, думал о ее творце. Какой головокружительный взлет — и какое падение.
В судьбе Везалиуса было что-то беспокойное, загадочное и необъяснимое. На суде он оправдывался тем, что некоторые органы человеческого тела могут даже после смерти непроизвольно сокращаться. Момент смерти не прекращает всей деятельности организма. Только этим можно объяснить и то, что волосы, усы и ногти растут еще некоторое время после смерти человека. Даже сердце от прикосновения могло сократиться.
Неразрешимый вопрос, поставленный Везалиусом, все больше занимал Есениуса. Если Везалиус прав и в момент смерти не прекращается деятельность всех органов, не исключена возможность, что некоторых людей можно вернуть к жизни даже с того берега…
У него голова пошла кругом от такой мысли.
А что, если попробовать и доказать?..
Он даже думать не решался о последствиях этого опыта. Несколько дней ходил сам не свой, не мог ни есть, ни спать, настолько захватили его планы и поиски средств их осуществления.
