Роберт возвращался из конторы поздно, и временами Лиззи казалось, что от него пахнет опиумным дымом. Раньше он много и жадно ел, сейчас уныло ковырялся в тарелке, думая о своем.
– К нам приходили из полиции, – сказала Лиззи. – Детективы подозревают, что Хобу связана с коммунистами.
Роберт молчал. Соус стекал по его ножу и капал на скатерть.
– Ты все-таки зря поссорилась с отцом, – произнес он глухо. – У нас… как бы это сказать?.. могут быть неприятности. Если бы ты приняла браслет, мы могли бы заложить его. Ты бы дорого продала свой несуществующий журнал.
Внесли десерт.
– Я встретил на улице Нину Купину, – продолжал Роберт. – Она теперь под защитой Фессендена, даже отец ничего не может сделать. Эта леди выручила нас всех: устроила русских на муниципальные предприятия – больше девятисот человек. Господь мне свидетель, я не желаю ей зла, но… Она везде мне мерещится.
Роберт даже не слышал того, что говорила ему Лиззи.
– Я хочу уйти от тебя, – твердо сказала она.
В ответ Роберт лишь улыбнулся:
– Ты не сможешь: грузчики бастуют, шоферы бастуют. И к матери тебе не вернуться: капитаны транспортных катеров не берут белых пассажиров, – ты не доберешься до парохода. Муниципальный совет задирает нос, но нам придется проглотить свою гордость и расшаркиваться перед китайцами. Так что будь повежливей с прислугой. Если начнется революция, кто знает, может, Хобу спрячет нас от разъяренной толпы.
В кабинете председателя Муниципального совета длинный стол, карта мира во всю стену. На книжных полках, словно в шкапчиках в хорошей аптеке, можно найти средство от любого политического недуга. Три телефонных аппарата. Портреты американского президента, английского короля, итальянского дуче и японского императора.
Глава Муниципального совета Стерлинг Фессенден был прост и любезен с теми, кого считал людьми своего круга. Несколько дней назад Нина была бесконечно далека от него, хоть и общалась с его приятелями Тони Олманом и Даниэлем Бернаром. Теперь она каждый день бывала у мистера Фессендена в кабинете. Бурные обсуждения «русского вопроса», организация бирж труда, встречи с руководителями предприятий.
Объявился бывший российский консул Гроссе, сказал, что именно он, как председатель Комитета по защите прав и интересов русских эмигрантов в Шанхае, должен вести переговоры насчет трудоустройства беженцев.
Нина не сопротивлялась. Она свое получила: ей нужны были не безработные голодранцы, а Стерлинг Фессенден, человек, который мог решить вопрос с лицензией. Человек, который мог уничтожить досье на Клима в полиции. Человек, который пообещал Нине выяснить в Иммиграционном бюро, может ли она в виде исключения получить американское гражданство вне квот и не въезжая в США.
Тонкая игра на одинаковости: «Я, Стерлинг, верю в то же, что и вы». Раньше Нина придумывала сценарии балов и маскарадов, теперь – деловых свиданий с мистером Фессенденом.
– Он любит американский футбол, – рассказывала она Климу, – и я, кажется, единственная женщина во всем Шанхае, с кем он может обсудить игру «Чикаго Кардиналз». Я прочитала все, что возможно, об этой команде.
Клим недоумевал:
– По-моему, у вас с мистером Фессенденом новое увлечение: ему льстит, что ты за ним ухаживаешь, а тебе льстит, что он позволяет это делать.
– Неблагодарный зануда! – веселилась Нина и целовала его в губы.
Ей принесли двух щенков русской борзой. Она поднимала их к лицу, их длинные лапы болтались, хвосты молотили воздух, глаза смотрели умильно. Хозяин, старый егерь, некогда служивший у князей Голицыных, утверждал, что без собак барский дом – не дом.
Нина думала, кого из щенков взять. Или сразу обоих? Представляла, как будет водить их на коротком двойном поводке.
Пришла Бинбин. Дожидаясь, пока уйдет собачник, сдергивала за пальцы перчатку и вновь натягивала ее.
– Нам надо кое-что обсудить, – произнесла она.
– Говорите. Этот человек не понимает по-английски.
– Вы помогли Фессендену нанять русских штрейкбрехеров? Мне все рассказали…
– Кто?
– Вы, белые, не замечаете китайских слуг. А они замечают все.
Такой гнев, такая серьезность, будто Бинбин сама работала на электростанции и ее лишили места.
– Я помогла своим соотечественникам найти работу. Это что-то меняет? – спросила Нина.
Бинбин бросила перчатку на пол:
– Это меняет все! Убили студентов, и никто за это не наказан. У нас осталась только одна возможность повлиять на империалистов – это забастовка! А вы… У вас нет совести!
Один из щенков зарычал на Бинбин. Нина погладила его по холке:
– Тихо, малыш, тихо…
Собачник натужно улыбался – как человек, не желающий быть свидетелем ссоры.
Нина повернулась к Бинбин. Хотела бросить: «Да кто вы такая, чтобы указывать мне?», но осеклась. Бинбин одна управлялась со студией, когда Нина с головой ушла в дела охранного агентства. Она позировала, переводила, размещала рекламу в китайских газетах. Она познакомила Нину с первыми клиентами, нуждающимися в охране. Она защитила ее, когда в контору вломились бандиты.
Но Бинбин сняла сливки с продажи календарей и оставила Нину без средств. И теперь она вдруг заговорила о совести.
– Так что вы хотите от меня? – сухо произнесла Нина.
– Когда началась забастовка, я уговорила наших художников выйти на работу: все-таки вы не англичанка и не американка. Но раз такое дело…
– То есть вам можно вступаться за своих, а мне – нет?
Бинбин поднялась. Брезгливо поджала губы:
– Значит, наши интересы разошлись. Я увольняюсь. И Го тоже. Думаю, остальные нас поддержат.
– Ради бога.
Щенков Нина не взяла.
– Бинбин использовала меня! – жаловалась она Климу вечером. – Получила деньги, а потом изобрела предлог, чтобы удрать. Она прекрасно знает, что мне нет дела до политики! Мне нужны были лицензия и гражданство.
Нина чувствовала себя преданной. Она простила Бинбин гораздо большую вину, а та не захотела ее понять.
– Я не удивлюсь, если в бухгалтерии обнаружится недостача, – повторяла Нина. – Бинбин наверняка прикарманила деньги, которые выпросила на актрис.
Она целый день разбирала гроссбухи, сличала подписи на расписках – все было в порядке.
Студию пришлось закрыть: заниматься ею у Нины не было ни сил, ни желания.
– Я бы не судила Бинбин строго, – произнесла Тамара. – У китайцев чувство коллективизма гораздо больше развито, чем у нас. А в особенности – у вас. Вы законченная индивидуалистка, поэтому вам непонятны ее патриотические порывы. Слово «нация» для Бинбин всегда будет значить больше, чем слово «дружба».
Нина Васильевна злилась:
– Что эта нация дала ей? По ее законам она должна была быть младшей женой у толстопузого хама. Все, что у нее есть, все, что она из себя представляет как личность, – это дар нашей цивилизации!
Тамара погладила ее по руке – сухой, горячей:
– Хотите новость? Тони назначили консулом Мексики. Смешно, правда? Ведь он гражданин Американских Штатов. Мексиканское правительство заинтересовано в поставках свиного сала из Китая, и ему требуется кто-то, кто будет присматривать за исполнением сделок.
– Теперь вы сами будете торговать шампанским? – усмехнулась Нина Васильевна.
– Вряд ли. Но я рада, что у нас появился консульский статус. Это может пригодиться по нынешним временам.
Нина Васильевна поздравила ее и заторопилась домой:
– Я обещала Климу вернуться в пять.
– Передавайте ему привет. У вас все хорошо?
– Да.
Нина Васильевна потянулась за лежащей на полу сумкой. Тамара задумалась: говорить или не говорить? Ей хотелось, чтобы у ее девочки все было хорошо и чтобы, оглядываясь назад, она не прощала только те грехи, которые действительно нельзя простить.
– Я чуть не забыла выдать вам один секрет.
Нина Васильевна вопросительно посмотрела на нее:
– Какой?
– Перед отъездом Даниэль Бернар попросил моего мужа помочь с оформлением документов. Он подарил аэроплан Аделаиде Раисе Маршалл, гувернантке своей племянницы.
Молчание.
– Что за аэроплан? – наконец выговорила Нина Васильевна.
– «Авро-504».
То, что Тамара увидела в серо-зеленых авантюриновых глазах, испугало ее.
– Всего доброго, – сказала Нина Васильевна, едва сдерживая ледяную ярость.
Здравствуй, мама!
Это опять я, твой сын Клим.
Нина пришла и спросила, где сейчас Ада. Заявила, что Даниэль Бернар взял ее в любовницы и подарил ей аэроплан. Оказалось, что Ада все-таки нашла своего принца.
Нина была в «Доме надежды», но никого там не застала. Бедная Адочка! Случись ей быть у себя, ее бы убили.
Мама, моя жена отчаянно ревнует другого мужчину. Она кинула в печь фигурку Дарумы с закрашенным глазом – верно, ее желание не сбылось.
