пьют чай, приготовленные незнакомцами. Они общаются с другими путешественниками. Они подвержены тифу и холере… – она переводит дыхание, прежде чем перечислить остальные пункты своего списка, – …дифтерии, тифу и оспе! И еще каким‑нибудь ужасным недугам… Они возвращаются домой и привозят эти страшные болезни нам – женам, детям, слугам и наложницам вроде меня, – всем, кто живет во внутренних покоях… Вот скажите мне, разве не люди являются причиной всех бед, которые приходится терпеть миру?
Я оглядываю больных на их ковриках.
– А я виню матерей.
– Матерей?
Я не могу скрыть презрения в голосе, когда говорю:
– Любая мать, которая имела возможность нанять мастера по прививанию и не сделала этого, не выполнила свой долг не только перед своими детьми, но и перед будущими поколениями семьи своего мужа.
После этого наступает долгое молчание. Госпожа Чэнь отставляет чашку и прижимает пальцы ко лбу сына. Я чувствую, как она пытается втянуть его жар в свое тело. Маньцзы, кажется, приходит в себя – его щеки снова наливаются, хотя им никогда не достичь той округлости, с какой родились господин Ян и мой муж, – а вот его сестре становится все хуже, она достигла той стадии, когда только и делает, что спит. Я давала девочке дозы женьшеня, жгучей солодки, корня астрагала и сердцевины корицы в последней попытке переломить ход ее судьбы, но моя надежда угасает. И все же, глядя на госпожу Чэнь, я думаю, как повезло ее детям, что у них есть мама, которая готова заботиться о них в любое время дня и ночи, когда многие другие находятся здесь в одиночестве.
Госпожа Чэнь поворачивается и встречается со мной взглядом.
– Я не помню свою мать и не помню, чтобы видела мастера по прививанию после того, как Зубная госпожа купила меня, но, очевидно, я никогда не подвергалась этой процедуре. И теперь слышу упрек, что не выполнила свой долг матери по отношению к детям?.. – Она делает паузу, чтобы я переварила ее обвинение. – Да и не все здесь верят в эту процедуру. Насколько сильно заболеет ребенок? Умрет он или будет изуродован? Всё может пойти не так…
– Я знаю, но…
– Мне приходилось думать о будущем моих дочерей. Я не знала, как планирует распорядиться их судьбой господин Ян и как поступит госпожа Ко. Я не могла рисковать их внешностью – что, если бы на их лицах или теле осталось хотя бы несколько шрамов, вызванных этой процедурой? В отличие от вас, – добавляет она, – у Четвертой дочери нет дополнительного образования или поколений имперских ученых в роду, что гарантировало бы ей светлое будущее, даже если бы ее щеки слегка побагровели.
Четвертая дочь шевелится на своей подстилке и открывает глаза. Младшие дети не понимают, что с ними происходит, но я подозреваю, она знает, что ее ждет.
– Ваша мать, вероятно, предприняла какие‑то усилия, чтобы сберечь ваше лицо, – говорит мне госпожа Чэнь. – Сможете ли вы что‑нибудь сделать со шрамами моей девочки?
Шрамы – наименьшая из проблем Четвертой дочери, но я предполагаю, что госпожа Чэнь специально сосредотачивает внимание на ней, стремясь развеять страх дочери и придать ей сил. Я стараюсь говорить оптимистично:
– Конечно, это ведь не попытка восстановить девственность с помощью отвара из гранатовой кожуры и квасцов! Я приготовлю мази, которые помогут в процессе заживления.
Спустя несколько часов я не слышу пульс на запястьях Четвертой дочери. Когда умирает младенец, матери больно это переносить, но их связь была мимолетной. Со старшим ребенком, даже если это девочка, дело обстоит иначе. Госпожа Чэнь плачет, пока я заворачиваю тело Четвертой дочери в саван. Затем мы с наложницей тащим трупик к задним воротам усадьбы и укладываем его рядом с такими же безмолвными коконами – отсюда раз в день могильщики забирают покойных – и собираемся вернуться в павильон. Госпожа Чэнь качается, словно тростник на ветру, и я придерживаю ее за локоть и слышу ее тихий голос. Она обращается то ли к себе, то ли ко мне, то ли ко Вселенной:
– По крайней мере, дочку не ждет моя участь.
Сомнения, возникшие после выкидыша Мэйлин, грозят захлестнуть меня и сейчас. Вправе ли я утверждать, что помогаю этим людям? Разве хоть один больной оспой полностью выздоровел под моим присмотром? Может быть, доктор Ван правильно рассудил: лучше держаться подальше, положившись на милость природы, дав событиям идти своим чередом, и защитить свою репутацию, избежав длинного списка смертей рядом со своим именем. Я почти слышу его насмешливые слова: «Вы не настоящий врач. Вы всего лишь женщина!» Я бы хотела быть могучим древним деревом гинкго, пустившим свои мощные корни глубоко в землю и потому способным противостоять любым ветрам. Но чувствую себя саженцем во время тайфуна, отчаянно пытающимся удержаться на песчаной кочке.
В ту ночь ни госпожа Чэнь, ни я не сомкнули глаз, бдительно наблюдая за Маньцзы и Айлань. Состояние обоих детей ухудшилось, и они, похоже, встали на путь Четвертой дочери. Я приложила все свои силы и знания, но не знаю, как остановить их. Только один человек в состоянии мне помочь.
Просить о такой жертве для меня почти невыносимо, но я должна, если хочу, чтобы моя дочь осталась на этой земле. Когда рассветает, воздух кажется тяжелым, как одеяло из гусиного пуха. Я иду к воротам, ведущим в основную часть усадьбы. За ночь заболели еще три человека. Я впускаю их и указываю дорогу к павильону. Затем жду по свою сторону ворот, пока один из охранников приведет госпожу Ко. Вскоре раздаются ее шаги.
Я сообщаю, что эпидемия продолжается, а затем спрашиваю:
– Можете ли вы послать паланкин за моей бабушкой?
Моя просьба шокирует свекровь, поскольку свидетельствует, насколько плачевно обстоят дела в саду, раз я рискую проявить возмутительную непочтительность, приглашая бабушку в рассадник смертельной заразы.
К приезду бабушки Жу, которая прихватила с собой госпожу Чжао, новые пациенты уже размещены в павильоне. Вместо тонких шелковых платьев они одеты в хлопковые туники и юбки, окрашенные в цвет индиго, а головы их повязаны платками из такой же ткани. Бабушка не тратит время на любезности.
– Води меня от пациента к пациенту, – велит она. – Я хочу посмотреть на каждый случай. Сейчас мы будем решать, у кого есть шанс выжить, а кто все равно умрет. Мы не будем тратить время на тех, кого не сумеем спасти.
В течение следующих нескольких дней я буду смиренно наблюдать за бабушкой.
Ее мудрость и сила помогают мне пережить пугающие часы. Никто в павильоне не
