сидящей на краю супружеского ложа в своей спальне.
– Она всегда была бледна, – вспоминаю я. – Еще до смерти моих братьев на ней постоянно лежала печать меланхолии. Она бинтовала мне ноги. Она научила меня грамоте и каллиграфии. Она слушала, как я читаю предписания для девочек. Но теперь, когда я сама стала матерью, я вижу, насколько она была отстранена. Мыслями она витала где‑то далеко.
– Первый раз это случилось, когда родился твой старший брат, – говорит бабушка.
– И потом повторилось дважды: когда появились на свет твой средний брат и ты сама, – добавляет госпожа Чжао.
– После смерти старших мальчиков твой отец написал нам с дедом, потому что беспокоился за нее, – тихо продолжает бабушка. – Вы жили далеко, в Лайчжоу, поэтому мы могли отправлять письма только с посыльным. – Она поджимает губы, вспоминая то время. – Когда я ищу закономерности в человеческом теле – взаимосвязь между Пятью Органами, Пятью влияниями и тем, как часто женщины испытывают Семь эмоций, я сосредотачиваюсь на самом распространенном из чувств, а это…
– Гнев, – заканчиваю я за нее. – Часто, когда я добираюсь до корня женских недугов, гнев оказывается искрой, топливом и тем, что испепеляет дотла.
– Всё верно, – соглашается бабушка. – Но я считаю самой сильной и разрушительной из Семи эмоций печаль. Даже когда твоя мать только вышла замуж и жила в Особняке Золотого света вместе со мной и дедушкой, она была задумчивой и устремленной внутрь себя. А теперь подумай, что она чувствовала после смерти твоих братьев. Как она могла не винить себя?
Госпожа Чжао касается моей руки.
– Много раз после того, как твой отец засыпал в моей постели, я выходила во двор и заставала твою мать в слезах. Как ты понимаешь, она не хотела, чтобы я ее утешала, особенно после того, как я забеременела. С рождением Ифэна у нее появился сын.
– Но он был ритуальным сыном и ежедневным напоминанием обо всем, что она потеряла, – внезапно понимаю я. Мне остается только горевать: разве она не видела, что у нее все еще есть я? Но, как я прекрасно понимаю теперь, дочь – это совсем другое.
– Досточтимая госпожа знала, что случится, если она без должного внимания будет относиться к своим ногам, – продолжает госпожа Чжао. – По сей день я задаюсь вопросом, специально ли она не ухаживала за ними, чтобы воссоединиться с твоими братьями, или же делала это, наказывая себя за то, что осталась жива.
Нас окутывает тягостное молчание. Наконец бабушка произносит:
– В тебе так много от матери.
С досадой я вспоминаю все те неприятности, которые я доставляла ей на протяжении многих лет, но тут госпожа Чжао говорит нечто такое, что меняет мое понимание бабушкиных слов:
– Ты еще красивее, чем она.
– Вы обе очень добры, – говорю я. – Но я не типичная Змея с безупречной кожей.
Я прикасаюсь кончиками пальцев к одному из шрамов от оспы. Бабушка и госпожа Чжао переглядываются и расцветают улыбками.
– Разве ты не понимаешь, что именно эти следы от небесных цветов делают тебя такой красивой? – спрашивает госпожа Чжао, которую я всегда считала более изысканной, чем Досточтимая госпожа. – Совершенство не бывает прекрасным!
Мы пережили еще несколько смертей, но на том эпидемия закончилась. Члены семьи и другие обитательницы внутренних покоев возвращаются в основную часть комплекса. В то утро, когда Айлань предстоит покинуть сад, я заматываю ее ноги в чистые бинты. На подошвах у девочки заметные шрамы, но, когда она достигнет совершеннолетия, их не увидит никто, кроме нее самой и, возможно, служанки. Будущий муж будет держать в руках ее вышитые туфельки и никогда не узнает об уродстве, которое скрывается под бинтами.
Мы с дочкой идем по зигзагообразному мосту и по дорожкам к воротам во Двор шепчущих ив, я поддерживаю Айлань. Вчера я сообщила стражникам, что моя дочь отправляется домой. Все время, пока бушевала болезнь, я оставалась в саду, чтобы не допустить распространения инфекции. На этот раз я стою у ворот в надежде, что увижу Юэлань и Чуньлань, ожидающих сестру.
Девочки пришли. И мой муж тоже. Он облачен в черный чиновничий халат и выглядит здоровым. Рядом стоит Маковка. Она поднимает Ляня, чтобы я могла его рассмотреть. Мальчик очень вырос, пока я лечила больных. Надеюсь, он вспомнит меня, когда я снова смогу взять его на руки. Маожэнь сообщает, что он официально принял имя, которое я дала нашему сыну. Я признательна мужу – это знак любви и уважения ко мне.
– Еще несколько дней, – говорю я.
– Я жду твоего возвращения всем сердцем, – отвечает Маожэнь.
Охранники закрывают ворота на засов, и я задаюсь вопросами, знает ли муж о Розовой Льдинке и смерти их новорожденного сына и что он имел в виду, говоря «всем сердцем».
Я уже подхожу к павильону, когда тишину пронзает истошный крик, отражающийся от стен. Я спешу на террасу и обнаруживаю там госпожу Чэнь, распростершуюся на теле Маньцзы. Она страдала, когда умерла ее дочь, но сейчас? Полное опустошение… Она смотрит в небо, губы ее слабо шевелятся. Я улавливаю странную фразу, и она будоражит мой разум.
– Я всегда уверяла его, что наш сын станет хозяином Благоуханной услады, но теперь этому не бывать…
Она начинает рыдать так, как может рыдать только мать, потерявшая сына. Я знаю, что должна утешить ее, но меня отвлекают ее слова, они словно повернули ключ в моем сознании и открыли дверь.
Маньцзы никогда не был похож на господина Яна. Если бы мне не удалось забеременеть сыном и выносить его, Маньцзы в конце концов стал бы новым хозяином усадьбы, а значит, власть обрела бы и его мать. Целомудренная тетушка хотела что‑то сказать мне после рождения Маньцзы, но умерла раньше, чем мы с ней поговорили… Мне потребовалось много лет, чтобы собрать все кусочки головоломки воедино. Теперь я понимаю, что отцом Маньцзы мог быть только один человек. И этот человек действовал обдуманно, согласно хорошо продуманному плану, с того дня, как появился на свет его сын, а значит… Смерть Целомудренной тетушки не была случайностью!
Болезнь небесных цветов полностью покинула Благоуханную усладу. Те, кого она поразила перед уходом и кто сумел выжить, возвращаются в свои покои или, если речь идет о наложницах и служанках, к своим хозяевам, а я – в свою спальню. Я полна решимости навестить Мэйлин, ведь подозрения, возникшие после слов госпожи Чэнь, напрямую касаются моей подруги и трав, предназначенных для меня, но прежде чем что‑то предпринимать,
