что ему плохо.
— Что? И ты заболел, родной?
Пес тоскливо поглядел на грека своими человеческими глазами и ответил тяжким стоном.
— Заболел… — промолвил Лев и, с трудом встав, заругался: — Сволочи, не доглядишь вовремя — никому дела нет… Сейчас разберусь со всеми… Ой, дружочек, смотри — птички!
Но пес даже не пошевелился… Он ли не любил птичек погонять!.. А теперь… Неужели конец?..
Отловив одного из своих двуногих подчиненных, собачий магистр в ярости схватил его за шиворот и закричал:
— Что с моим любимым полосатым псом? Чем вы его заморили? Он ест вообще?
Дюжий грек был страшен в своем гневе. Служка заверещал:
— Да все с ним хорошо! Как с утра мясо даем, он, как коршун, кидается на него!
— И что дальше?
— А что может быть дальше? Уносит его куда-то да ест. Что ж еще он может с ним делать?!
Лев дал подчиненному оплеуху и задумался. Нет, что-то тут явно не так… Но что?..
— И что, каждый день убегает?
— По-моему, да, и довольно давно. Теперь, впрочем, не то что бегает — просто уходит… Так и сегодня утром.
Еще удар по уху:
— Вот! Раньше бегал, а теперь еле ходит. И ты говоришь, что все в порядке? Значит, так: седлай трех лошадей — мне, себе и еще кого-нибудь возьми из наших, запаси на всех оружие, а потом принеси мне мясо.
Так и было сделано. Двое верховых с третьей лошадью ждали Льва, пока тот доложится по начальству и получит разрешение. Оно было ему дано, но при этом сэр Томас Ньюпорт, заинтересовавшись делом, вызвался ехать вместе с орденскими слугами.
Лев отнес любимцу кусок мяса и сделал вид, что занялся каким-то делом. Пес тяжело встал, схватил мясо и, опять-таки не съев его, тяжело переваливаясь, целенаправленно пошел к выходу из замка.
По знаку брата Томаса Лев сел на лошадь, и чуть обождав, все четверо выехали из Петрониума. Собака была отчетливо видна впереди, и даже шла теперь немного быстрее.
— Да, — сказал рыцарь, — я бы сказал, что он движется целенаправленно. Весьма интересно, и если только твои предположения, Лев, верны… Это будет небывалый случай. Кого же он может кормить? Самку? Детенышей? Немощного своего собрата?
Опасаясь потревожить пса, всадники ехали поодаль, а нерадивый служка, получив с утра две затрещины, плаксиво вопросил:
— Это куда ж он нас может завести?
— Он знает, — презрительно заметил рыцарь, и более вопросов не последовало.
Ехали долго, не один час. Зелень сменилась какой-то полустепью. Вдали показался колодец.
— Да, испить бы не мешало, — заметил второй служка, а рыцарь пошутил:
— Наша собака, по-моему, тоже так думает: смотрите, она бежит к колодцу…
— И вроде как кидает в него мясо — или просто смотрит в воду?
Пес замер у колодца; сэр Томас скомандовал:
— Теперь нечего плестись, мы достигли цели нашей поездки, и сейчас мы узнаем тайну…
Страдальческими, полными невыносимой муки глазами пес посмотрел на приближающихся всадников и, тяжело выдохнув, свалился на месте без сил: все, что от него зависело, он сделал… Тяжело дыша и вывалив большой розовый язык, он косил своими лунами — белками карих глаз — на сгрудившихся у колодца людей, суетящихся, спускающих вниз одного из служек.
— Братья-христиане! — шептал беглец, извлеченный на свет Божий и теперь сидевший у колодца. — Все-таки пес привел вас!
— Это он тебя кормил? — спросил рыцарь.
— Больше некому, кроме Господа!
— И давно ты здесь?
— Я не считал. Порою дни сливались в один. Как я могу точно сказать? В ожидании смерти время тянется по-разному… Дней десять, не меньше. Молю — еще воды… А пес этот… я не знаю. Порою мне казалось, что это ангел Божий.
— Ангел… — протянул Лев. — Он сам ведь ничего не ел столько времени.
— Восхвалим Господа! — призвал всех сэр Томас. — Многое мы могли предполагать, но чтобы пес обрек себя голодной смерти ради спасения человека — поистине, об этом еще не слышал мир!
Тут Торнвилль прищурился: что, опять видения? Или же это Ньюпорт?! Только рассуждает солиднее и ругается меньше… Быть не может…
Лев сидел на корточках у истощенного пса и плакал, не стесняясь слез.
— Мы и ему поможем, если Бог даст! — сказал греку рыцарь, и они вдвоем, с изрядным трудом, подняли пса и положили на лошадь. Туда же вскочил и Лев.
Торнвилля также поставили на ноги и хотели посадить сзади одного из служек, но он жестом попросил их обождать и проговорил негромко:
— Сэр Томас, ты ли это?..
Иоаннит пристально всмотрелся в изможденного кудлатого человека из колодца, чертыхнулся по-страшному и изрек:
— Я это, я. А вот ты-то кто?.. Бес пустынный или Лео Торнвилль?
Лео молча кивнул. Колени его подкосились, и он наверняка упал бы, если б его не поддержали.
Издав рык ликующего льва, богатырь сжал Торнвилля в своих могучих объятиях и долго не мог найти ни единого слова, только обнимал да легонько хлопал геркулесовой дланью по плечу. Затем стали прорываться отдельные слова и фразы:
— Ну надо же! Черт поганый! Нашелся! Ишь ты!.. А то исчез! Думали, с собой покончил. А ты у турок? О, раны Христовы! А меч твой, который подарок от д’Обюссона, у меня до сей поры лежит!
— Ехать надо, — взволнованно сказал Лев, — ему сейчас не до этого — и пса спасать надо!
— Да, бесспорно… — сказал Ньюпорт. — Все в замок! Ну, друг! Что-то скажет магистр!
И все поехали назад в замок Святого Петра, мысленно рассуждая о премудрости Божией, иронии судьбы и благородстве доброго полосатого пса…
7
Был уже сентябрь, но погода мало чем отличалась от летней. На всех башнях Петрониума ветер развевал стяги великого магистра ордена иоаннитов Пьера д’Обюссона. Те же флаги были на орденской каракке под командованием Джарвиса — в замок Святого Петра плыл лично д’Обюссон с рядом доверенных лиц.
Одноглазый канонир Гарри выпалил ответным салютом на залпы пушек Петрониума — в госпитале он не задержался, поскольку был выпровожен оттуда за нарушение сразу двух правил, касавшихся сиделок и азартных игр.
Щенок-подросток Нептун, не любивший пальбы, спрятался за ноги Джарвиса. Великий магистр покачал седой головой с ласковой укоризной:
— Ай-яй-яй, боевой пес — и не стыдно тебе?
Тот что-то проурчал и продолжил для большей безопасности пребывать возле ног хозяина.
— Маленький еще, — снисходительно заметил лейтенант дель Каретто. — Вырастет — будет такой же, как тот, о котором нам сообщали…
Высадившись у замка, д’Обюссон пожелал сначала обойти его укрепления, чтобы размять ноги и побеседовать без лишних ушей о насущных вопросах и проблемах. Магистра сопровождал "столп"
