А промашку мне допускать нельзя, оступлюсь и смажу всё, что мной сделано почти за два года на границе».
Светешников на окольничего не обижался, он окрик воеводы воспринял как должное и тоже упрекал себя, что нечаянно начал учить человека, стоявшего неизмеримо выше его по знатности.
Занятые каждый своим размыслом, они доехали до усадьбы, спешились, и Светешников, усадив Хитрово на лавку под шатром крыльца, сказал довольно неуверенным голосом:
– Есть одна худая мыслишка, Богдан Матвеевич. Вчера люди Курдюка поймали подле пристани бродягу. Говорят, что он уже шатался вокруг Усолья. Я велел посадить того бродягу в яму.
– Ну и что сказал он?
– Розыска ещё не вели. Сегодня не до того было.
– Веди в тюрьму! – приказал Хитрово.
– Курдюк! – крикнул Светешников. – Поди сюда!
Вместе с десятником подошел и Сёмка Ротов, рожа от пересыпа у него была мятой.
– Гляжу, здоров ты спать, полусотник! – сказал Хитрово.
Тюрьма была неприметной и поднималась из земли на половину человеческого роста. Но первое впечатление было обманчивым, внутри она оказалась не тесной, в две комнаты. В передней комнате стоял стол и лавка, в полу был вделан очаг, с потолка свисали верёвки и цепи. Хитрово это не удивило, у него в калужской усадьбе было точно такое же заведение, и оно редко пустовало.
Курдюк загремел железным засовом, открыл дверь, выволок из камеры тщедушного мужичонку и бросил его к ногам окольничего.
– Кто будешь? – спросил Хитрово.
– Я? – бродяга встал на четвереньки. – Калика перехожий. Иду туда, куда ветер дунет.
– Говори дело! – Курдюк пнул его сапогом под рёбра.
– Когда-то, боярин, меня звали Пахомычем, а теперь и Иванычем не зовут.
– Я вижу у тебя, дурака, не только язык, но и спина чешется, – грозно промолвил Хитрово. – Сёмка! Курдюк! Взять вора на дыбу!
Ротов растерялся, его самого подвешивали, а он других нет. К его счастью, Курдюк был сведущим палачом, ловко связал бродяге руки и, перекинув верёвку через балку, крикнул Сёмке: «Тяни!» Казак упёрся ногами в пол, изо всех сил дёрнул верёвку, и вор взлетел вверх.
– Я пойду к себе, Богдан Матвеевич, – сказал тусклым голосом Светешников. – Муторно мне.
Хитрово недовольно взглянул на него, усольский хозяин и впрямь был нехорош – побледнел, будто покрылся плесенью.
– Ступай, Семён Надеевич. И собери всех своих боевых людей, караульщиков и приказчиков. Они мне скоро будут надобны.
Курдюк вытащил из бочки с водой ивовый прут и выжидающе посмотрел на Хитрово.
– Начинай!
Курдюк встряхнул прут, пробуя его на изгиб, отступил на шаг и с полного замаха ударил бродягу по спине, затем ещё раз, ещё… После двух десятков шелепов тот перестал дёргаться и визжать, обвис на верёвке охапкой окровавленного тряпья.
– Сомлел, слабосилок, – проворчал Курдюк, но что-то его насторожило. Он подошёл к бродяге вплотную, приподнял ему веки, затем достал нож и кольнул в пах. Бродяга резко вскрикнул и задёргался на верёвке.
– Ах ты, притвора! – вскричал Курдюк. – Это точно вор – под шелепами засыпает. Разреши, воевода, угли распалить да побаловать ватажника огоньком?
– Неси, Сёмка, растопку! – приказал Хитрово. – А ты, Курдюк, опусти его вниз.
Десятник ослабил верёвку, и бродяга шмякнулся мешком на пол. Воевода некоторое время пристально смотрел на него, затем промолвил равнодушным и тусклым голосом:
– Мне нет часа возиться с тобой. Потому отвечай, или сожгут тебя, сначала одну руку, потом другую, затем дойдёт черед до ног…
Бродяга открыл глаза и прошептал:
– Что надо?
– Как зовут?
– Филька.
– Ты с чьей артели? Лома?
– Его.
– Что делал на пристани?
– Струг выглядывал. Куда идёт, что на нём…
– Покажешь воровской стан?
Филька, помолчав, прошептал:
– Укажу. Да вы его сами отыщите. Вёрст двадцать отсель, в Малиновом овраге.
Скорое признание вора, убоявшегося пытки огнём, обозлило Сёмку. Он надеялся, что Филька не выдаст своих сообщников, и сейчас был готов свернуть ему шею. Теперь встречи с братом Федькой не избежать, а чем она закончится для него, Сёмка не знал.
– Я ведаю, воевода, про Малиновый овраг, – сказал Курдюк. – Бывал в тех местах. Там стоит изба старого бобыля.
– Добро, – сказал Хитрово. – Значит, ты и поведёшь своих людей и казаков берегом. А сейчас накормите вора и закройте покрепче. Если что не так, предам тебя, Филька, самой лютой смерти!
После ухода воеводы Курдюк подмигнул Сёмке и встряхнул Фильку за шиворот.
– Слышишь, казак, кажись, звенит. У вора всегда есть захоронка. Я бы её нашёл, да не хочу в грязных ремках шевыряться. Гони, Филька, золотой, и будет тебе жирная жратва и большая чарка вина!
В ответ послышался тихий дребезжащий смешок:
– Руки-то развяжите, ребята, как же я золотой выну?
Курдюк развязал верёвку и стал в оба глаза глядеть, откуда Филька вынет денежку. Однако ни он, ни Сёмка не заметили, как она появилась. Филька положил одну ладонь на другую, разнял – и вот он, золотой в пятьдесят копеек.
– Гуся хочу, – сказал Филька – Жаренного с яблоками.
– Сейчас будет, – ответил Курдюк и, схватив золотой, вприпрыжку побежал на поварню.
Первой мыслью Сёмки, когда они остались одни, было пристукнуть вора до смерти, но, поразмыслив, он понял, что ни себя, ни Федьку этим не спасти. Курдюк знал дорогу к воровскому стану, а смерть Фильки объяснить было нельзя, и Хитрово тогда точно возьмёт казака на дыбу.
– Ты среди воров Федьку Ротова знаешь? – спросил Сёмка.
Филька пристально и изучающее на него посмотрел и усмехнулся.
– А ты кто сам-то будешь? Не его ли братан, что на Синбирске в казаках служит?
– Кто я – не твоё, сволочь, дело! – озлился Сёмка и ударил вора под душу. Филька скорчился и стал жадно хватать ртом воздух.
– Федька у Лома в главных подручных ходит, а ведь я его к нему привёл, на свою голову. Как получил от атамана золотой на шапку, так Фильку знать не хочет. Страшный вор твой Федька! На мне крови нет, а он да Лом в ней по горло!
Сёмка похолодел, он услышал о брате самое худшее и понял, что тому нет обратного пути к людям. Он и сам убил в недавнее время несколько человек, но это были басурмане, а они не в счёт. За каждую погубленную христианскую душу на Страшном суде Федьке придётся давать ответ перед Богом, и участь его ужасна.
Хлопнула дверь, и вошёл Курдюк с корзиной в руке. Он был весел, улыбался, и Сёмку окатило хмельным духом.
– Вот тебе, Филька, обед, как на масленицу. Блины гречневые, пирог с капустой, щука, кисель, – сказал Курдюк. – Я слово держу, вот тебе кувшин с вином, правда, я отхлебнул чуток.
Филька
