Вторая встреча Леарха с Горго в доме Дафны происходила уже не в столь позднее время.
Сумерки только-только окутали Спарту. Было тепло и безветренно. Скрывшееся за горами дневное светило окрасило небеса на западе розоватым сиянием.
На этот раз царица и брат с сестрой расположились во внутреннем дворике. Сидя на стульях, они любовались закатным небом и вели беседу, перескакивая с одной незначительной темы на другую, но неизменно возвращаясь к Немейским играм, которые должны были состояться зимой. Ни Дафна, ни Горго не скрывали того, что им хочется, чтобы Леарх и в Немее завоевал венок победителя.
Горго спрашивала Леарха, устраивают ли его приставленные к нему педономы, не испытывает ли он в чём-то нужды. Такая забота царицы невольно взволновала Леарха. Уже расставшись в тот вечер с Горго, Леарх ловил себя на мысли, что материнские наставления о первенстве воспринимаются им как некий сыновний долг, не выполнить который он не имеет права. Горго же, не говоря возвышенных слов, тем не менее, в течение короткой беседы повлияла на Леарха так, что не думать о своей победе в Немее он просто не мог. В нём вдруг проснулась такая жажда стать победителем на играх, словно от этого зависела его жизнь и даже больше — само существование любимой Спарты.
«У Горго не только царственный взгляд, но и поистине божественный голос, — думал Леарх, оказавшись дома. — Она верит в меня! Значит, я и впрямь могу многое!»
Леарх погрузился в сон, чрезвычайно довольный собой. Упоительное чувство собственной значимости, подтверждённое словами и взглядами царицы, вознесло его в заоблачные выси, приблизив юного честолюбца к великолепным чертогам богов, певших восхвалительные дифирамбы. Среди прекрасных вечно юных богинь находилась и Горго, руководившая хором бессмертных обитателей Олимпа[51]. Сон был похож на сказку!
* * *
Вскоре стало известно, что не только Меланфо попалась на изощрённые уловки гармосина Тимона, который таким образом пытался избежать грозящего ему штрафа. Ещё три спартанки из злополучного списка вдов старше тридцати лет были вынуждены готовить свадебные наряды.
Одна из вдов однажды увидела мужское имя, написанное на двери своего дома. Женщина стёрла надпись, сделанную углем. Однако это имя вновь кто-то нацарапал у неё на двери остриём ножа. Женщина отправилась с жалобой к старейшинам, дабы те выяснили, кто занимается порчей её двери. Старейшины, не придав случившемуся большого значения, отправили вдову к Тимону, который, не задумываясь, заявил, что тут не обошлось без вмешательства богов. Тимон привёл вдову к жрецам бога Гименея и в их присутствии принёс в жертву белого барана. Каково же было изумление вдовы, когда на печени заколотого животного оказалось то самое имя, какое было нацарапано на двери её дома.
— Это знамение! — объявили жрецы удивлённой женщине. — Тебе нужно выйти замуж за этого человека.
Вдове пришлось покориться, ибо идти против воли богов не отваживался никто.
Другая вдова пострадала из-за своего любопытства.
Тимон как-то раз с таинственным видом сообщил ей, что нашёл искусного прорицателя, который может открыть будущее любого человека. Женщина, не почувствовав подвоха, загорелась желанием узнать, что ждёт её впереди. Тимон долго вёл её к прорицателю куда-то на окраину Спарты. Прорицатель велел женщине, вошедшей к нему в дом, заглянуть сначала в одну комнату, завешенную чёрным пологом, потом — в другую, завешенную красной занавеской. В первой комнате вдова увидела тело незнакомой женщины, лежащее на столе и обряженное для погребального костра[52]. В другой взору её предстали три женщины, две наряжали третью в свадебный наряд.
Поражённая увиденным, вдова спросила у прорицателя, что это значит.
— Если в ближайшее время ты не выйдешь замуж, то тебя ждёт смерть, — ответил прорицатель.
Испуганная вдова тут же заверила Тимона в своей готовности немедленно выйти замуж за кого угодно.
Третья вдова пошла с каким-то своим недугом к знакомому врачу. Врач вместо лечения вдруг начал говорить о том, что большинство женских недугов происходят от отсутствия мужского семени в организме. Вдова, настроенная решительно против повторного замужества, обратилась к другому врачу, но и у того услышала те же речи. О том же говорили недоумевающей вдове и все прочие врачи в Спарте. Это походило на некий заговор. Вдова решила было махнуть рукой на своё недомогание, но тут вмешались замужние подруги, которые много наговорили ей о вреде полового воздержания, когда женский организм ещё полон детородных сил. Испуганная вдова в итоге не стала противиться, когда Тимон заговорил с ней о новом замужестве, оказывается, на неё обратил внимание «очень достойный гражданин».
Лакедемонянок, решившихся на повторный брак, обычно выдавали замуж всех разом в один из осенних дней, событие это называлось Вдовьим праздником. Считалось, что на фоне общей радости те пары, что сошлись не по любви, невольно проникнутся радостным настроением, видя счастливые улыбки и глаза тех, кто соединился с избранником или избранницей по взаимному чувству. Эти коллективные свадьбы в конце года являлись своеобразным отчётом всех гармосинов. Конечно, способы, которыми они соединяли брачными узами вдов и вдовцов, не всегда были красивы и пристойны. Однако деятельность гармосинов всё-таки вызывала большую благодарность к ним жителей Спарты, нежели деятельность тех же эфоров и старейшин, которые часто являлись зачинателями войн, на них спартанки теряли своих мужей, сыновей, братьев.
За день или два до Вдовьего праздника вдовы собирались на пирушки, куда не допускались мужчины, а также замужние женщины. На этих скромных пиршествах происходило что-то вроде прощания со вдовьей участью спартанок, которые собирались вступить в жилище супруга на правах жены. Такие пирушки затягивались допоздна и завершались одним и тем же священным ритуалом. Спартанки, которые скоро должны были вновь обрести мужей, в сумерках отправлялись в Месою[53] к святилищу Артемиды Илитии, где обнажёнными исполняли оргаистический танец, потом каждая из участниц приносила в дар богине прядь своих волос.
Такая вдовья пирушка состоялась и в доме Астидамии. В центре застолья находились Меланфо и ещё две подруги Астидамии, их через два дня ожидало свадебное торжество. Спартанки, которым предстояло и дальше вдовствовать, Астидамия в их числе, на все лады расхваливали женихов своих подруг. Так полагалось по обычаю. Больше всего похвал и пожеланий счастья досталось Меланфо, поскольку было известно, что ей предстояло соединиться узами брака с человеком далеко не самой приятной внешности.
Меланфо изо всех сил старалась выглядеть весёлой, но это у неё плохо получалось. Чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, она пила чашу за чашей, благо запретов в этот день никаких не было. К тому времени, когда женщины поднялись из-за столов, чтобы проводить своих подруг до храма Артемиды Илитии, Меланфо так захмелела, что с трудом держалась на ногах.
Распевая весёлые песни, вдовы всей Спарты шли в Месою. Там на невысоком холме, окружённом дубами и буками, стоял древний храм из потемневшего мрамора. Этот храм помнил ещё те времена, когда первые спартанские цари только-только начали завоевание Лаконики. О древности святилища говорила и статуя Артемиды Илитии. Статуя была изготовлена из цельного бревна с помощью одного только топора. Лик деревянной богини имел грубые отталкивающие черты. У неё не было рук, зато было две пары грудей и огромный детородный орган, представлявший собой большую дыру, которую жрицы регулярно смазывали мёдом и оливковым маслом.
Помимо всего прочего Артемида Илития считалась покровительницей рожениц.
Когда дорийцы пришли с севера на эти земли, то у здешних ахейских племён богиня Илития была отдельным божеством, чьё покровительство распространялось на замужних женщин и на девушек, собиравшихся замуж. Дорийцы, приняв в свою среду ахейскую знать, приняли в свой пантеон и некоторых ахейских богов, узрев в них сходство с богами своего народа. Так, дорийская Артемида соединилась своей ипостасью с ахейской Илитией, образовав с нею одно божество.
После обряда в святилище Артемиды Илитии Астидамия привела Меланфо к себе домой и уложила спать. Самой ей не спалось: сердце терзала печаль.
«Вот повыходят замуж все мои подруги-вдовы, и останусь я одна, — думала Астидамия, глядя на одинокий огонёк светильника. — Но как заставить себя полюбить другого мужчину?»
Меланфо встретила утро нового дня тоже с печальным сердцем. Вчерашнее пьяное веселье теперь казалось ей каким-то жалким фарсом, в котором принудили участвовать обстоятельства, подстроенные гармосином Тимоном. У Меланфо было такое чувство, что она оказалась во власти злого рока и что отныне ей уже никогда не обрести своё женское счастье. Меланфо была полна злости на гармосинов и старейшин, на жрецов и эфоров. Их забота о государстве тоже казалась ей неким фарсом, ведь на деле спартанская знать заботилась лишь о своей выгоде.
