Время от времени, тем не менее, руководители ЧК пытались придать своим действиям видимость законности. В интервью газете «Новая жизнь» (8 июля 1918 г.) Ф. Э. Дзержинский так охарактеризовал приемы деятельности чрезвычайных комиссий:
«Мы судим быстро. В большинстве случаев от поимки преступника до постановления (о казни. — Авт.) проходят сутки или несколько суток, но это однако не означает, что приговоры наши не обоснованы. Конечно, и мы можем ошибаться, но до сих пор ошибок не было, и тому доказательство — наши протоколы. Почти во всех случаях преступники, припертые к стенке уликами, сознаются в преступлениях, а какой же аргумент имеет больший вес, чем собственное признание обвиняемого». Но как получали признания в застенках, мы сегодня знаем. Что же касается «улик», которыми «припирали к стене» обвиняемых, то приходится предположить, что во многих случаях «припирали» отнюдь не уликами, а чем-то другим. Во всяком случае, в многотомном деле о «Петроградской боевой организации», которой и посвящена в основном эта публикация, есть множество полученных от обвиняемых признаний, и практически... нет улик! Судя по протоколам, на которые ссылается Феликс Эдмундович, именно на основе этих неизвестно (часто — совершенно очевидно) как полученных признаний людей судили, осуждали, приговаривали к смерти...
О том, что при вынесении смертных приговоров не рассматривались никакие улики, говорят и списки расстреливаемых, печатавшиеся в «Еженедельнике ВЧК». Ведь элементарная логика требует указать — за что приговорен к смерти человек. В списках же указаны, и то нередко приблизительно, лишь фамилия, социальное положение: Разумовский — бывший полковник, Котомазов — бывший студент, и лишь изредка — информация в качестве объяснения (но не оправданий) приговора: «явный контрреволюционер», «белогвардеец», «протоирей», «бывший министр внутренних дел, контрреволюционер Хвостов». Бывали и такие сообщения в газетах о расстрелах: «расстреляно 39 видных помещиков» (внешне, что ли, «видных», в чем криминал-то?), «расстреляно 6 человек слуг самодержавия». Могут ли нас после этого удивлять формулировки, по которым были расстреляны упоминавшиеся выше скульптор Ухтомский и профессор Лазаревский, — один за то, что был «по убеждениям сторонником демократического строя» и «подготовлял проекты по целому ряду вопросов», а другой — за написание доклада о состоянии музейного дела в советской России!
При неряшливом (образное выражение С. Мельгунова) отношении к человеческой жизни нередко расстреливали однофамильцев, или (как это было с делом Ухтомского) под арест попадал однофамилец какого-либо подозреваемого, и там уж статья всегда находилась... Удивляться этому не приходится, если М. Лацис в своих открыто опубликованных в те годы статьях свидетельствовал, что было немало случаев, когда расстрелы применялись не в наказание арестованных, а в целях воздействия на обывателя. Считалось, видите ли, что лучший способ «предотвращения заранее всяких контрреволюционных движений» — это «терроризировать население». И надо сказать, чаще всего цель эта достигалась...
Вообще чекистам первых лет советской власти не откажешь ни в логике, ни в изобретательности. И цели ставили перед собой вполне реальные, и достигали их с обескураживающей быстротой. Был, например, такой быстрый способ получить признание у подозреваемого, если улик, которые бы «приперли его к стенке», не просто не хватало, а они блистательно отсутствовали. Назывался способ «китайским». О нем пишет С. Мельгунов. Вот его описание: «Пытаемого привязывали к стене или столбу; потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в несколько дюймов ширины... Через другое отверстие в нее сажалась крыса, отверстие тут же закрывалось проволочной сеткой и к нему подносился огонь. Приведенное жаром в отчаяние животное начинало въедаться в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка длилась часами, порой, до следующего дня, пока жертва не умирала». А если оставалась в живых, то непременно сознавалась в своей контрреволюционной деятельности. Жестокость порождала жестокость: страшные пытки применяли и красные, и белые...
Самое же поразительное, когда читаешь материалы о «красном терроре», это не описание пыток и иных методов добывания улик следователями, а их полная уверенность в своем праве на бесправие! Арестовывали сотнями тысяч, кого-то, не доказав вины, расстреливали, кого-то, не доказав невинности, отпускали. Полный правовой беспредел! В своих статьях один из главных теоретиков такой практики Лацис отмечал, что многих арестованных в первые годы советской власти чекисты отпускали на свободу довольно скоро. «...Нас спросят, — писал он, — откуда же такая масса невинно арестованных (логика такая — раз отпустили, значит зря арестовали. — Авт.)?.. Происходит это потому, что когда целое учреждение, полк или военная школа замешаны в заговоре, то какой другой способ, как арестовать всех (курсив наш. — Авт.), чтобы предупредить возможную ошибку и в процессе тщательного разбора дела выделить и освободить невиновных?»
V. «Комитет боевой организации»
Руководитель петроградских большевиков Григорий Зиновьев известен в истории как один из первых большевиков-руководителей, кто начал расстреливать заложников, устраивать крупномасштабные провокации против представителей «свергнутых классов», духовенства Русской православной церкви, идеологических противников. Так что в его трагической гибели в застенках более позднего времени — есть своя историческая закономерность. Петроградские чекисты имели, таким образом, весьма симпатизирующего им партийного босса, благосклонное отношение руководства в Москве и достаточное количество «исполнителей» для конкретной практической работы.
К этим объективным факторам, обусловившим дальнейшее развитие событий, нужно добавить и субъективный.
Петроградским чекистам, наверное, уж очень хотелось показать, что и они не лыком шиты, что и в Петрограде, ставшем после отъезда правительства губернским городом, умеют раскрывать крупные контрреволюционные заговоры. И такой случай предоставился... Точнее, его создали — под названием «Заговор Таганцева» или «Петроградская боевая организация».
Чтобы придать размах делу, оно было структурировано, разбито на несколько как бы самостоятельных, но тесно связанных «заговорщиков». Так и работать с арестованными легче, и ощущение грандиозной деятельности возникает. Шутка ли! Добрый десяток контрреволюционных подполий, объединенных зловещим антисоветским штабом...
Первым в материалах дела идет «Комитет боевой организации», ее штаб. Основные обвиняемые — Юрий Павлович Герман, Владимир Николаевич Таганцев и Вячеслав Григорьевич Шведов.
Идея фабрикации крупного дела возникла у петроградских чекистов, вероятно, летом 1921 г., когда на финской границе при ее переходе в ночь с 30 на 31 мая был убит Ю. П. Герман. Случай, в общем-то, достаточно ординарный для тех лет: и границу переходили постоянно десятками, туда и обратно, и постреливали на ней, и убивали время от времени. Но тут как раз подоспело время красного террора, а у убитого были обнаружены вроде бы и ни в чем страшном его не уличающие, но для той эпохи достаточно опасные документы: письмо от 20.02.21 в Гельсингфорс на имя Д. Д. Гримм из Парижа от зам. председателя «Бюро по защите прав русских граждан за границей», организованного Российско-промышленным торговым Союзом. Организация, как видно из названия, никакого отношения к заговорам и восстаниям не имела, но связь с империалистическим Западом была налицо. Судя по рапорту уполномоченного Петроградской губчека Александрова были при убитом на границе еще и почтовая переписка (кроме этого письма), «порядок связи» (таинственное обозначение, скорее всего, — рожденное воспаленной фантазией уполномоченного), и статья «Музей и революция». Печальный же парадокс состоит в том, что теперь нам остается гадать — были ли указанные документы при убитом, или все они — выдумка. Ибо если они были, то уж, наверное, оказались бы в деле — хоть какие-то, да улики. Увы, папка пуста — в ней сиротливо покоится лишь статья «Музей и революция», о которой мы уже рассказывали выше, как и о печальной участи ее автора.
Таинственность, таким образом, была характерна для «Дела № Н-1381» с первых дней его рождения. Кто такой убитый Юрий Петрович Герман? Тишина... Кто такой Д. Д. Гримм, письмо которого якобы (потому что в деле-то его нет!) было найдено на теле убитого Германа? Среди сотен репрессированных по делу находим знакомую фамилию: Вера Оскаровна Гримм, 1886 г.р., уроженка г. Петербурга, уборщица лаборатории государственного дерево- пропиточного завода. По окончании дела была выслана из города, дальнейшая судьба ее неясна... Скорее всего, как и подавляющее большинство высланных, осужденных на короткие сроки или оправданных по делу о «Петроградской боевой организации», она была позднее, в конце 30-х гг., репрессирована (как правило, привлекавшихся за участие в контрреволюционной деятельности, и даже полностью оправданных, в 1937—1939 гг. расстреливали без дополнительного следствия). Судя по всему, молодая еще женщина, работавшая уборщицей на заводе, была представительницей «эксплуататорского класса», и даже если не удалось доказать ее родство с убитым Гриммом, рано или поздно каток чрезвычайки ей все равно грозил.
