В дверях снова возникла старушка. Она нервно подошла к столу и растерянно уставилась на кумачовый комок. С необъяснимой брезгливостью подняла за уголок и ошарашенно заглянула под него.
– Неаполь! – мстительным шепотом сказал Робертино, склонившись к уху хозяина. – Нечего было зыркать!
Ангел стоял теперь в профиль, мирно сцепив руки внизу – там, где пушистый хвост пелерины тихонько раскачивался в полном безветрии, словно в такт мерным ударам сердца.
– Четыре ванильных! – торжественно объявил кельнер и, обогнув старушку, развернул перед Джулио сладкую ледяную батарею.
Девушка бесстрастно стояла перед нарядной толпой, накатывавшей с рыночной площади. Джулио поразился. С таким непостижимым спокойствием могли стоять перед Спасителем кармелитки, давшие обет не покидать монастыря на площади Сан-Винченцо в Мдине. Черные, бесстрастные клобуки с точеными лицами, изжившими даже расхожее благоговение…
"Если придется выбирать женщину, смотрите, как она стоит, – говорил герцог Луиджи, – когда на нее не смотрят".
– Как это? – удивлялся двенадцатилетний Джулио.
Литта механически подвинул к себе ближний вазон, и парадокс герцога внезапно стал ясен как Божий день. Ему вдруг показалось, что видит всю сцену со стороны. Вот и он глядит на девушку как на заалтарную статую в церкви Богоматери Побед, что у Валеттской таможни… Странное двойное изображение – он в фас, она в профиль – словно двойная икона-складень, так и врезалось рыцарю в память.
Старушка между тем беспомощно оглядывалась по сторонам, все держа платок за уголок. Взгляд ее упал на Робертино, подтянувшегося к уху хозяина. И вдруг зло сощурилась.
Словно во время молитвы ударили по щеке, рыцарь дернулся и обернулся. Смотрел с минуту на старушку и вдруг мучительно и полноценно покраснел. Не сходя с места, огромный Джулио мог легко дотянуться до соседнего столика…
Старушка поджала губы, почему-то положила платок обратно на стол, еще раз окатила моряка презрительным взглядом и вышла.
Подойдя к ангелу, принялась возмущенно жестикулировать. Ангел послушно повернулся обратно к витрине. Тут облачко услужливо набежало на солнце, стерев с витрины зеркальную фольгу. Ангел сквозь стекло разглядел Джулио и нахмурился. Потом плавно махнул рукой, отгоняя сожаление о пропаже, как докучливого шмеля. Снова выглянуло солнце.
– Размахались! – сконфуженно сказал Робертино.
Подъехал экипаж. Форейтор лихо хватил подножкой, пелерина на плечах ангела колыхнулась и заискрилась: голубая сибирская росомаха поймала отблеск итальянского солнца.
Весь оставшийся путь до русского посольства Джулио проделал молча.
– "Походка, походка"! – ворчал Робертино. – Доходились, что меня из-за вас за жулика приняли…
Джулио обернулся и посмотрел на слугу. Казалось, ему пришла в голову неожиданная мысль. А между тем в глубине души все подымался и не смолкал странный звук. Словно шмель, отогнанный ангелом, нашел себе долгожданное прибежище.
Потому в кабинете русского посла Павла Мартыновича Скавронского он не удивился, когда увидел на столе живописный портрет ангела в овальной рамке. Просто звякнул молоточек судьбы. Сбывались слова де Рохана, сказанные Литте на прощание: "Ты увидишь. И когда увидишь то, что нужно, – ты услышишь".
Впрочем, это было сказано совсем о другом предмете.
Едва просмотрев бумаги, Скавронский вскинул глаза:
– Вы что же, воевать собрались, эт самое? Похвально, похвально. – он дружелюбно окинул взглядом рыцаря. – Так вы из Милана? Так вы Литта? Я ведь знавал вашего батюшку. Ах, Милан! Но как же вы оказались на Мальте? Мальтийские рыцари – ведь это, можно сказать, реликты.
Джулио узнавал на овальном портрете ленивый взгляд и характерный припухлый рисунок губ. Словно простонародно-обветренный, рисунок только ярче запечатлевал аристократическую тонкость лица.
– нет, вы уж не откажите, дружочек, эт самое, – ворковал кругленький Скавронский. – Вы уж к обеду пожалуйте! Эдак часам к семи, а? И запросто – семейный кружочек, без этих ваших, знаете… – он обвел рукой рыцарский силуэт и остановился.
Средневековые глаза Джулио, большие и черные, вдруг ошеломили русского посланника. "Словно с равеннских мозаик", – рассеянно подумал Павел Мартынович.
Мозаики прошлой осенью заворожили Скавронского. Из смутно-горячих лет христианства глядели со стен, равно проницательные, глаза грешников и святых. Антрацитовая влажность смальты поразила Павла Мартыновича тысячелетней свежестью.
– Я скажу вам откровенно: мне понравилась Равенна, – весело сказал Скавронский жене на выходе из собора Сан-Джованни.
Но было что-то еще дополнительное во взгляде рыцаря, уязвившее Павла Мартыновича. Он не сразу сообразил, что именно.
– И Катя будет ужасно рада, да и вообще… – медленнее продолжал Скавронский. – Ну, поговорим, и все такое. Вы когда же едете? И как – через Хорвацию? Через Анкону или Бари?
"Служба должна казаться ему пустяком по сравнению с настоящим смыслом жизни", – думал Джулио, холодно глядя на посла.
Убежденность в том, что жизнь устроена весело и в основном удобно, написана была крупными буквами на мясистом лице Павла Мартыновича Скавронского.
В кабинет постучали.
– Заходи, Федор Иваныч, заходи, дружочек!
Вошел господин, похожий на ирландского бомбардира, какие встречались Джулио на рейдах Алжира. Огненно-рыжая шевелюра и конопушки, каждая в пол-луидора, казалось, освещали пространство на дюжину футов вокруг.
– Гляди, Федор Иванович, кто у нас, – радостно потирая руки, поднялся из-за стола Скавронский.
Джулио тоже встал.
– Кавалер, эт самое, Большого Креста и все такое… – посол заглянул украдкой в бумаги. – капитан, и граф, и…
– Головкин, атташе посольства, – не дожидаясь конца речи, поклонился ирландец.
– Граф Джулио Литта, – поклонился в свою очередь Джулио. – Господин посол заблуждается. Я лишь кавалер Креста и Благочестия Ордена Святого Иоанна.
Головкину, казалось, чрезвычайно понравилось такое начало.
– Но вы ведь с Мальты? – спросил он.
– Ах, оставьте, пожалуйста, – вклинился Скавронский. – Он едет в Россию, он едет на Балтику по именному ее величества?
– Держу пари, – перебил Головкин, – что Павел Мартынович уже пригласил вас на обед. – и вкусно сощурился.
Джулио поклонился, не зная, куда девать руки. Руки казались совершенно неуместными при таких приемах обращения.
Вернувшись на "Пеллегрино", Джулио написал рапорт о первой встрече. Затем вызвал Робертино.
– Пойдешь на пьяцца Мерката, – сказал он. – Найдешь коробку. – И протянул кошелек.
– Эчеленца…
– Без коробки не возвращайся, – отрезал Джулио.
"Первый дипломатический ход", – подумал Литта.
Прогуливаясь лет тридцать назад по неаполитанскому рынку, герцог Луиджи Литта увидел, как с удовольствием секут мальчишку. Видно, за пару помидор. А мальчишка вместо того, чтобы верещать, угрюмо глядит в одну точку перед собой, животом придавленный к куче джутовых мешков.
Герцог Луиджи сердобольно поймал взгляд жертвы. Жертва по имени Робертино нагло подмигнула ему и сплюнула.
Недолго думая, герцог Луиджи купил мальчишку. "Такой всегда сгодится", – решил он.
На этот самый рынок послал его теперь Джулио.
"Они думают: раз ты родился на рынке, то знаешь всех воров в Неаполе, – обиженно думал Робертино. – Во-первых, прошло тридцать лет. Во-вторых, Робертино – благородный человек. Мамаша торговать торговала, но соблюдала себя железно. Если не с дворянином – то ни с кем".
Незаконнорожденный Робертино явственно ощущал в себе пульсации аристократической крови. Особенно выделялись скулы.
– Вы видите эту скулу, эчеленца? – приставал он к Джулио. – Разве не явный признак?
– Явный, – отвечал Джулио. – Хочется его несколько приглушить.
"И какой дурак будет сбывать краденый товар в прежней упаковке? – размышлял Робертино, приближаясь к рынку. – Без коробки, говорит, не возвращайся. А с коробкой, говорит, возвращайся, – уныло думал он, хотя последнего Джулио не говорил. – А чего в самой коробке-то?" Робертино вдруг остановился. Постоял с минуту, таращась в тротуар. Потом свернул и бодро отправился на виа Маринелла, прямиком в ювелирный магазин "Золото и излишества".
– Любезная, – холодно сказал он хозяйке. – Дама в меховой пелерине утром сделала у вас покупку.
– Русская? – с готовностью отозвалась хозяйка, приосаниваясь.
По одежде Робертино решительно невозможно было определить сословие. А белый мальтийский полукрест в форме буквы "т", вышитый слева на плече, сбивал с толку еще пуще, чем если бы был целый.
– Вопросы здесь задаю я, – сказал Робертино любимую фразу герцога Луиджи. – Сделайте мне аналогичную коробку.
Почему именно здесь, то есть в магазине, вопросы задает именно он – хозяйка спросить не решилась.
