С криками «Жить трудясь или умереть в бою!» рабочие порвались в Лион.
Наученные печальным опытом этого утра, они бросились тотчас же строить баррикады, ломая мостовые, выкорчевывая уличные тумбы и фонарные столбы, опрокидывая встречные фургоны, подтаскивая отовсюду бревна, доски, матрацы, шкафы и столы.
В важных стратегических пунктах рабочие очищали жилые дома, готовясь к отчаянной защите, организуя засады на крышах, устанавливая отбитые у гвардейцев пушки в окнах домов.
Городской центр и окраины были оцеплены гвардией и линейными батальонами регулярной армии. Рабочие ждали подкрепления из фабричных пригородов, которым предстояло с боями пробивать себе путь к товарищам. Женевьева и ее подруги спешно шили черные знамена. На знаменах был все тот же, не сходящий с уст в этот день, лозунг.
Катерина Буври готовила похлебку и резала хлеб. Все дети предместий — от семи-восьми лет — участвовали в наступлении на город. Они без устали доставляли патроны, держали связь между отдельными группами рабочего войска, проникали для разведки во все концы города, относили старшим еду, помогали раненым.
Разбуженный стрельбой, Бувье вскочил с постели и позвонил. Жером не явился на вызов. Барон вспомнил Июльскую революцию: тогда, как сегодня, слуги тоже не было на месте.
Через полчаса префект вошел в штаб командующего войсками. Его встретил адъютант Дюваль, продолжая чистить серебряной пилкой длинные розовые ногти.
— Сожалею, что барон был разбужен сегодня орудийной серенадой, — сказал адъютант развязно и, забренчав шпорами, вышел на крыльцо.
Генерал Роге появился, молодцевато покручивая ус. Он, предвидя ордена и благодарность правительства, был в отличнейшем настроении.
— Слышите, мой друг, до чего довел вас либеральный образ мышления? — Издали доносился нараставший гул пушек. — Тем не менее все обстоит вполне благополучно. Из Парижа я затребовал подкрепление. Конечно, это еще не война. Так сказать — суррогат. Но к ночи будет повеселее. Мы наступаем на Круа-Русс с тыла. А, каково придумано?
— Я требую, — прервал Бувье-Дюмолар, — немедленного прекращения бойни и гарантирую вам спокойствие со стороны рабочих. Вы же ответите за войско. Дайте немедленно приказ остановить стрельбу. Я сегодня же поеду к восставшим в Круа-Русс и добьюсь мира.
— Господин префект, город на осадном положении, и власть в нем принадлежит армии.
— Господин командующий, я не отрешен от дел и требую прекращения гражданской войны, затеянной вами.
— Извольте, еще раз я готов передать инициативу в ваши руки. Помните, однако, что спокойствие граждан мне не безразлично. Пусть нас рассудит король. Я приостановлю наступление. Это будет в последний раз. Поезжайте к инсургентам. Генерал Ордонне будет вас сопровождать.
Утром в день восстания Жан Буври покинул матрац на чердаке и, дрожа от озноба, спустился в мастерскую. Там он не нашел никого.
Жан вышел на улицу. Мимо него бежали к воротам, где произошло избиение рабочих, встревоженные женщины и возбужденная детвора. Гудел набат. Услышав ружейный залп, Жан выпрямился. Странная перемена произошла внезапно в умирающем: он как бы почувствовал, осознал, каков запас сил в его теле, пожираемом болезнью. Жан мог протянуть еще месяц-два калекой, но мог, исчерпав себя в два-три дня, насладиться последней вспышкой жизни. Могучим напряжением воли преодолев слабость и головокружение, больной пошел в сторону выстрелов.
По дороге он обдумывал план дальнейшей борьбы, вспоминая уроки Июльской революции и долгие беседы с внушавшим благоговейное уважение всем, кто его знал, Буонаротти. Потомок Микеланджело, зарабатывавший пропитание уроками музыки, посвятил всю свою жизнь революционной борьбе. Старый патриарх революции мечтал о международном сообществе, которое утвердит равенство во всем мире и установит социальный строй, проповедуемый Бабёфом.
Жан считал себя коммунистом.
Подходя к площади, на которой происходила битва, слушая крики борцов, ткач видел перед собой не Круа-Русс, не Лион, а всю Францию, охваченную восстанием.
«Нужно поддержать это маленькое пламя, покуда оно не перебросится дальше, и если не удастся поджечь троны всей Европы, то пусть хоть сгорит дерн, заглушивший свежие ростки июльских дней», — думал молодой Буври.
Он задержался у разбитой, опустошенной лавки оружейника и вошел внутрь. Обшарив поломанные ящики, шкафы, стойки, он не нашел ничего, кроме ржавой старой пики. С трудом волоча ослабевшей рукой это оружие, Жан присоединился к толпе рабочих, бегущих на подмогу товарищам.
Ввиду осадного положения в городе магазины с утра но открывались. Книжная лавка дядюшки Дайяра на площади Белькур казалась также безлюдной.
За деревянными ставнями по фасаду не мерцали лампы. Однако посвященные, не смущаясь темнотой и запертой наружной дверью, проходили в ворота и, миновав грязный двор, заставленный телегами и ящиками, проникали в контору букиниста. Там, среди книжных полок, было шумно, накурено и светло. Сам дядюшка Дайяр в черной хламиде и бархатном колпаке восседал за своей конторкой меж двух серебряных канделябров, в которых горели свечи.
Все ждали Франсуа, чтоб начать экстренное собрание сен-симонистской общины Лиона. Предстояло определить свое отношение к происходящим событиям.
— Я предчувствовал, что злосчастный тариф приведет к кровопролитию, и предостерегал кого мог, — говорил сокрушенно, качая колпаком на лысой голове, хозяин книжной лавки.
Так как Франсуа и Пфейфер не появлялись, Корреар предложил приложиться к источнику истины, почерпнуть мудрость в повторении кое-каких основ учения Анри Сен-Симона; община отозвалась на это с восторженной готовностью.
— Вспомним мысли великого учителя нашего, около семи лет тому назад ушедшего навсегда, — заунывным голосом начал Корреар, сменив Дайяра за конторкой. — Целью его было, — продолжал он, — изменить в людях систему чувств, идей, интересов. Его учение ведет к тому, чтобы исправить и осчастливить мир, однако не перевертывая общества для этого вверх дном. Со словом «переворот» всегда связывается представление о слепой и грубой силе, имеющей своей целью и результатом разрушение, а мы верим в силу уговаривания, убеждения. Идя по стопам великого отца нашего, мы созидаем, а не разрушаем; выдвигается ли нами умозрительная или материальная идея? Сен-Симон стремился к порядку, гармонии, строительству. Он не желал революции, он явился, чтоб предсказать и учить преобразованию, эволюции, он нес миру повое воспитание и тем окончательное возрождение. Мы хотим того, чего хотел наш отец и учитель.
— Мы хотим того, чего хотел наш отец и учитель, — хором повторили члены «церкви».
— Итак, когда Сен-Симон указывал, что нынешняя организация собственности должна уступить место совершенно новой, он хотел сказать, что переход от одной к другой не будет внезапным и насильственным, а постепенным и мирным, задуманный и подготовленный совместным действием воображения и доказательств, энтузиазма и рассуждения. Люди миролюбивые осуществят счастье человечества.
— Люди миролюбивые осуществят счастье человечества, — как псалом, протяжно тянули все присутствующие.
Разгоняя молитвенное настроение, в контору ворвался Пфейфер.
Все бросились к нему с расспросами.
— Вот, — сказал он, усевшись на груде пыльных фолиантов и показывая присутствующим измазанный кровью манжет, — вот что красноречивее слов! До сумерек мы с Франсуа перевязывали раны инсургентов. Мне пришлось немало повозиться с сыном старого Буври. Бедняга, едва живой от чахотки, ранен в плечо.
— Это неистовый бабувист, — вмешался Корроар.
— Сегодня мне попался один из его единомышленников, — продолжал Пфейфер, оживившись. — Только я начал убеждать его, что восстание — бессмыслица, как оказался под словесным обстрелом. «Буржуи, — кричал он мне, позабыв о сломанном в бою ребре, — воспользовались нами в июльские дни в своих интересах, но теперь Довольно! Теперь мы делаем революцию для народа!»
— Подучен карлистами или якобинцами и гибнет ради них, — заметил букинист Дайяр, скрываясь в клубах темного дыма своей сигары.
— Вы угадали, именно так я ответил парню, — прибавил Пфейфер. — Но ткач осыпал меня бранью, поясняя: «Плевать на карлистов! Мы сами знаем, чего хотим». Он, впрочем, одиночка, как и Жан Буври. Рабочие хотят хлеба и, главное, тарифа. Они не замечают пропасти, в которую падают.
Сен-симонисты считали, что тариф но может быть осуществлен, и выход из создавшихся затруднений видели во всевозможных временных мерах.
Накануне восстания делегаты общины посетили Броше, убеждая его хлопотать в Париже об установлении кредитных учреждений, которые облегчат положение фабрикантов и позволят им надбавить заработную плату. Одновременно они хотели снижения пошлин на съестные припасы.
