— Кто послал тебя, крысенок? — прошипел я у него над ухом.
Он терпел боль и не сдавался.
Тогда я вынул у него из онемевших пальцев железную колючку, которую он хотел оставить в копыте моего коня, засунул ее ему между ног и стал вдавливать в мошонку. Он захрипел, а потом завонял такой отвратной кислятиной, что я уж решил было плюнуть ему на спину и убраться. Но тут он сдался и еле выговорил имя:
— Аддуниб!
— Учитель из Вавилона? — уточнил я и убрал колючку.
— Аддуниб! — радостно повторил «крысенок» и весь скрючился от судороги.
Дожидаться рассвета не пришлось. Судьба не просто торопила, а стегала кнутом по загривку. Однако я изображал из себя честного арамейского коновала, а не безродного вора, поэтому разбудил хозяина, дал ему денег и сказал, что увиденный сон велит спешить по своим делам. Хозяин сам пошел открывать конюшню и ворота. «Крысенок» конечно же успел исчезнуть.
До границ Мидии мне предстояло еще преодолеть великую реку Тигр, обогнуть стороной болезнетворные болота низовий и, наконец, пересечь пределы древнего Эламского царства, некогда сокрушенного ассирийским царем Ашшурбанапалом.
Я слышал, что летом в Эламе стоит такая жара, что на открытых местах, бывает, заживо запекаются даже ящерицы и скорпионы. Эламиты — народ темнокожий, мрачный и расчетливый по натуре — в это время обитают в глубоких подвалах под своими жилищами. Все их молитвы начинаются со слов «Бог, не лиши меня глотка воды». Такими же словами — «Да не лишат тебя боги глотка воды» — они встречают и напутствуют своих родичей. Эламиты считают себя изначальными людьми. Действительно, их предки основали свое царство едва ли не раньше египтян, но поскольку не отличались ни любопытством, ни живостью ума, то и не достигли многого.
Мне, однако, довелось пересекать эламские земли весной, и более прекрасной и чудесно благоухавшей страны я не видывал. Деревья, кусты и травы цвели, поражая взор и дурманя голову. Жителей я замечал немногих, и все они, с темными лицами и опасливыми взглядами исподлобья, казались чужаками, случайно забредшими в эту блаженную страну.
Наконец передо мной выросли горы, сверкавшие чистой белизной вершин. Дальние ущелья, перевалы и нити троп открылись моему взору. Тогда я достал первую карту с рисунком гор и, приложив ее к видимому миру, выбрал нужную дорогу.
Мысль о том, что вавилонский шакал исхитрится обогнать меня, не давала покоя, и я все же решил положиться на проводника, которого нашел себе в ближайшем селении. Так мне удалось добраться до Пасаргад на день быстрее, чем полагалось по замыслу Скамандра.
Однако путь по козьим тропам был нелегок. Горы высились надо мной, упираясь вершинами в небосвод. Я невольно проникался их безмолвным и несокрушимым величием. Мне начинало казаться, что и сам царь персов должен быть среди этих круч и высот грозным великаном вроде Полифема и править он должен такими же гигантами. И справиться с ним, как и Одиссею с Полифемом, будет куда как непросто. Ближе к небесам становилось все холоднее, особенно ночью. В ущельях лежали снега, не таявшие, как видно, со времен создания мира. Когда наползали густые туманы и меня окружали тени чудовищ, от сумрачных мыслей и снов не было покоя.
Скалы в тех краях имели красноватый оттенок, и я видел в этом предзнаменование грядущих бед в Персиде.
И вот на третьей утренней заре моему взору открылось широкое плато, окруженное могучими гранитными стражами. Солнце поднималось передо мной из-за гряды, заливая великий простор золотистым светом. Свежий ветерок, «пахнущий» небесной чистотою, дул мне в лицо с востока, холодил кожу, а солнце уже чуть-чуть обжигало ее. В лазурном небе розовели невесомые корабли Гермеса. И вдруг необъяснимая радость наполнила мое сердце, и эта радость обратилась в чувство великой свободы. Хотя, если разобраться, в тот час я был не более свободен, чем преступник, проданный в рабство и прикованный к галерной скамье.
— Персы! Пасаргады! — выкрикнул мой проводник, до этого мгновения раскрывавший рот только для того, чтобы торопливо проглотить лепешку.
Он тянул руку, указывая вниз. Я пригляделся и увидел вдали небольшое селение, состоявшее из редко разбросанных домов и одного здания покрупнее, обнесенного невысокой стеной и окруженного густой растительностью.
Я развернул пятую карту (со второй по четвертую не понадобились) и приложил ее к настоящим горам. Все совпадало. Только на карте Пасаргады выглядели куда внушительней.
«Если он и лжет, то Пасаргады все же где-то рядом,— подумал я.— Теперь найду сам. Дальше держать при себе этого крысенка опасно».
Я бросил ему серебряную драхму и не успел моргнуть, как монета, эламит и его мул пропали.
«Погребенному эллину» запрещалось молиться. И вот, уже не призывая себе на помощь никаких богов, Анхуз-коновал двинулся по тропе вниз к селению.
Спустившись, он первым делом присмотрел заметный камень у дороги и спрятал под ним ядовитые вавилонские шипы. Потом он поскакал мелкой рысью, с любопытством осматривая чужую страну.
Плоскогорье местами поросло густым кустарником, местами же казалось пустынным и бесплодным. Однако вдали, за селением, виднелась длинная полоса очень густой растительности. Видимо, там пробегала река. По сторонам от дороги, довольно далеко от нее, можно было различить и небольшие, узкие наделы обрабатываемой земли. К одному из них вели длинную вереницу мулов, груженных бурдюками с водой. В общем же, было безлюдно, и когда Анхуз-коновал заметил впереди двух быстрых всадников, покинувших селение, у него не возникло сомнений в том, что всадники спешат встретить именно его, чужака, проникшего в эту тихую страну.
Всадники были вооружены копьями. Когда они приблизились, Анхуз-коновал разглядел их одежду. В это прохладное утро, когда пар валил из конских ноздрей, персов грели ладно скроенные овечьи шкуры, вывороченные мехом внутрь. Из-под шкур свисали полы длиннорукавных хитонов, вытканных из плотных шерстяных тканей. Кожаные штаны-анаксариды скрывали их ноги, а в закрытых и очень мягких на вид башмаках прятались ступни. Осталось упомянуть только их высокие войлочные шапки с загнутыми вниз острыми концами. Анхуз-коновал, закутанный с ночи в полдюжины льняных сирийских тканей и шерстяной плащ, обутый в сандалии с узкими кожаными прокладками, слегка позавидовал персам и не отказался бы превратиться в какого-нибудь местного коновала, одетого в варварские шкуры.
Сократив расстояние до половины стадия, персы разъехались в стороны и приблизились так, что чужестранцу пришлось вертеть головой. Оба воина были светлокожи и светловолосы, с прямыми открытыми лицами. Оба — если бы не эти варварские штаны — напоминали воинов ахейской древности, героев сказаний о Трое: небесная голубизна в глазах, густые золотистые бороды, гордый, хотя и не надменный вид. Уже не Анхуз-коновал, а милетянин Кратон тайно подумал, что, может быть, и вправду, как уверяют иные знатоки древности, персы и эллины происходят из одного рода, пришедшего из какой-то неведомой страны то ли на севере, то ли на востоке.
Я остановился. Остановились на расстоянии двух протянутых копий и всадники. Заговорил старший, подъехавший ко мне справа.
— Путник! — произнес он по-арамейски, но с мягким выговором,— Именем Митры, владыки границ и верного слова, ответь, кто ты и куда держишь путь!
Лгать полагалось не отводя и не опуская взгляда.
— Анхуз-коновал из Дамаска.— Я обратил к всадникам свои ладони и развел руки в стороны.— Прослышал о беде вашего царя, да пошлют боги здоровье и благополучие ему и его коням. Мне известно, как излечить эту болезнь. Кони славного повелителя вновь станут лучшими на всем свете.
Персы переглянулись, и старший сделал знак. Они отъехали. Затем, сойдясь, тихо переговорили между собой, и старший сказал:
— Следуй за нами, чужестранец.
Солнце быстро поднималось над плоскогорьем, и ясный день становился все теплее.
Когда мы достигли селения, мои проводники-стражники перешли на шаг. Я забеспокоился, что они могут задержать меня здесь, и учтиво сказал им, что хотел бы попасть в Пасаргады не позднее полудня. К тем словам добавил, что готов щедро отблагодарить их, если они проводят меня до места.
Воины дружно расхохотались на всю округу. Мне даже послышалось эхо в горах.
— Теперь уж ничего не выйдет,— сказал старший, он ехал позади меня,— Ни к полудню, ни к полуночи. Даже к зиме не выйдет.
И оба вновь рассмеялись.
Тут-то я догадался. Это и называлось Пасаргады! Эти жалкие домишки — числом в три, от силы четыре десятка — и была вся царская столица персов, из которой правил своим счастливым народцем сам Кир!
Ни крепостной стены, ни сторожевых башен, ни рва! В изумлении озирался я вокруг. Несколько пожилых мужчин в длиннополых шерстяных одеждах вышли из домов посмотреть на чужеземца. Полдюжины ребятишек, прячась, выглядывали из-за разных углов. Женщин я не видал ни одной. Живности еще сумел насчитать — с десяток темных коз и овец, бродивших между домов, да четыре крупных пастушьих собаки, привязанные к железным кольцам, что висели на стенах. Они тянули носы в мою сторону и глухо рычали. Вот и вся была угроза.
