капризной, и в любую минуту, среди, казалось бы, самой мирной и задушевной беседы, в Тацуэ могла вдруг пробудиться дерзкая надменность. Канно был удивлен, что она говорит с ним так откровенно, искренне и просто. Значит, она может быть и такой?
В детстве Тацуэ называли «лобастой». Ее гладкий чистый лоб действительно был великоват для ее красивого личика с правильными чертами. Глядя сейчас на этот лоб, который вдруг прорезали морщинки, на губы, сложившиеся в какую-то не свойственную Тацуэ горестную улыбку, Сёдзо думал о том, что она права. Пусть это разочарование светской барышни, но оно показывало, что беспринципность, дезертирство бунтарей-студентов произвело на всех, на все общество удручающее впечатление. Уже давно мысль эта занозой сидела в его душе. Когда он после всей этой истории вернулся к себе на родину, дома его обвиняли как раз в противоположном — что он якобы не покорился. Это было не совсем так, но у него язык не поворачивался что-либо возразить. Он молча выслушивал все жалобы и попреки, а душа у него разрывалась от тоски.
В глубине особняка Таруми была еще одна гостиная, обставленная в японском стиле. Оттуда кто-то вышел — в коридоре раздались шаги и приглушенные голоса. Видимо, провожали гостя. Послышался шум отъезжающего автомобиля, и в эту минуту в комнату нервной походкой вошла высокая женщина с худым желтоватым лицом. Это была хозяйка дома — Кимико.
— Весьма рада вас видеть. Простите, что заставила вас ждать,— произнесла она с подчеркнутой учтивостью и склонила в приветствии голову. Гостю пришлось ответить тем же. Тут же, не поднимая головы, Кимико обратилась к дочери:
— Ты, кажется, хотела поехать сегодня в оперу с Мисако?
— Сестренка пошла со своей подругой. Я хотела приехать попозже, но передумала. Там ничего интересного,— ответила Тацуэ и, не дожидаясь, пока мать снова заговорит с гостем, проговорила:
— Кстати, -мама! Сёдзо-сан, по-видимому, считает себя чужим в нашем доме и поэтому предпочел поужинать где-то по дороге к нам. Уж вы, пожалуйста, постарайтесь, чтобы он наконец снова чувствовал себя у нас своим человеком.
— Этого еще недоставало! Как так можно! Что это — в пику мне? Выходит, что я перед ним в чем-то провинилась? !
— Да так оно, пожалуй, и есть,— ответила Тацуэ, возвращаясь к своему обычному насмешливому тону.— Ведь у нас его чурались, как тифозного, которого только что выпустили из заразного барака. Вот он и оробел. Впрочем, опасения наши оказались напрасными: он полностью раскаялся и стал кротким, как агнец. Не правда ли, Сёдзо-сан?
Канно не смутили ее слова. Он не первый день знал Тацуэ, она быстро переходила от одного настроения к другому, так она по нескольку раз в день меняла свои туалеты, появляясь то в японской, то в европейской одежде. Не проронив ни слова в ответ, он принялся набивать рот бисквитами, которые горничная принесла к чаю. Тем временем Кимико завела речь о том, что теперь, когда у него окончательно раскрылись глаза, все наконец могут вздохнуть с облегчением: и его старший брат, и все близкие родственники, и даже такая дальняя родня, как семейство Таруми,— в общем все, в чьих жилах течет кровь его рода.
— В конце концов, вы не единственный. Мало ли таких случаев! Люди побесятся, побесятся, да и возьмутся за ум! Но за ошибки приходится расплачиваться. Вы не представляете себе, как мы все были огорчены, сколько было хлопот. Сейчас, слава богу, дело со.службой у виконта улажено, но каких трудов это стоило мужу!..
Заметив с внутренней усмешкой, как прежнее дружелюбное «дядя» уступило теперь место официальному «муж», Сёдзо в который уже раз поклонился и поблагодарил:
— Я вам очень признателен. Большое спасибо.
— Но что было, то прошло,— продолжала Кимико.— Мы знаем, что теперь вы остепенились, старательно работаете. Господин управляющий весьма вами доволен и отзывается о вас с похвалой, и это очень радует мужа. Он считает, что вы получили хороший урок и с вас хватит. Воздаяние, говорит он, не должно превышать прегрешения. Он, кажется, подыскал для вас дополнительную работу и хочет сегодня переговорить с вами. Таттян,— обратилась она к дочери,— пригласи, пожалуйста, отца. Он у себя в кабинете. Скажи, что Сёдзо-сан ждет его.
Тацуэ не сразу поднялась. Она заявила, что отец и сам это знает и, значит, скоро придет. Но мать посмотрела на нее столь выразительным взглядом, что она нехотя встала и, сделав обиженную мину — раз-де меня выпроваживают, я, конечно, уйду,— не спеша вышла из комнаты.
— Какова, а? Все такая же! — сказала Кимико, когда за Тацуэ закрылась дверь. И с места в карьер стала жаловаться, что из-за дочери она окончательно потеряла покой — в последнее время с ней никакого сладу нет.— Мы, конечно, сделали ошибку, что дали ей засидеться в девушках до двадцати четырех лет,— говорила Кимико.— Родственники и друзья осуждают меня за это. Но что я могла поделать, если она до сих пор и слышать не хочет о замужестве. Говоря по правде, тот гость, что сейчас от нас ушел, приходил по поводу сватовства. Жениха предлагают прекрасного — просто находка. Партия блестящая, безупречная во всех отношениях, и уж если Тацуэ и на этот раз откажется, это будет просто чудовищно. Я бы хотела, Сёдзо-сан, чтобы при случае и вы поговорили с ней, постарались ее убедить.
— Что ж, если партия действительно настолько хорошая, стоит попробовать,— сказал Канно, но не спросил, кто же этот жених, которого с таким жаром восхваляла Кимико. В душе он смеялся: после столь длительного отчуждения вдруг такой доверительный, родственный разговор! Видно, это неспроста. Не иначе как Кимико чего-то опасается. И действительно, у госпожи Таруми были на то свои причины.
Дзюта Таруми приходился родственником семье Канно, но принадлежал к менее влиятельной ветви. Больше того, к тому времени, когда Дзюта стал студентом, семья его окончательно разорилась, и если бы не покойный отец Сёдзо, Дзиэмон Канно, взявший на свое попечение бедного родственника, ему бы так и не удалось окончить университет.
Дзиэмон Канно был человек умный, деловой и великодушный — не чета своему старшему сыну и наследнику — Киити. Он сумел привести к процветанию винокуренный завод — старинное предприятие семейства Канно — и, разбогатев, стал главой местной организации Сэйюкай 14, отличавшейся непримиримостью в политической борьбе.
Как старший в роду и как человек, принявший на себя заботу о благополучии своего родного города, Дзиэмон Канно пристально следил за политической карьерой
