— Пусть кто–нибудь пройдёт эту дорогу быстрее, — продолжал улыбаться отец Франсишку.
— Но люди вам во всяком случае встречались?
— Да, разумеется. Эти края, несмотря на то, что по ним невозможно передвигаться, довольно плотно населены. Узкие тропинки, которые петляют от деревни к деревне, от монастыря к монастырю, всегда приводили к людям, мы имели, где отдохнуть.
— Отец Альвареш, скажите сразу, пока не начали тонуть в деталях, — нетерпеливо перебил рассказчика д’Алавейра, — Эфиопия хоть сколько–нибудь напоминает царство пресвитера Иоанна?
— О, это поистине царство пресвитера Иоанна, в том нет никаких сомнений. В первую же ночь, которую мы провели в этих горах, Господь дал нам ясный знак, по видимому, уберегая нас от отчаяния. В чёрном небе над холмами мы увидели чудесный сверкающий крест и потом на каждом шагу убеждались, что эта страна воистину осенена крестом. Всюду виднеются, похожие на крепости, монастыри, построенные на горных вершинах, и на каждом перекрёстке — храм. Каждый второй человек, встретившийся нам по пути, был монахом из какого–либо монастыря или просто нищенствующим, странствующим монахом или монахиней. Люди Церкви пользуются здесь уважением чрезвычайным, народ весьма религиозен, а в монастырях царят нравы строгие и воистину христианские. Однажды меня чуть не избили, когда я хотел въехать в монастырь на ослице. Оказалось, что в здешние мужские монастыри не допускается ни одно лицо женского пола, включая животных. А был ещё такой случай — на дороге нам повстречалась община монахинь, эти благочестивые женщины, когда узнали, что мы путешествует во славу Христову, со слезами умоляли нас разрешить им омыть нам ноги.
— Какая высокая религиозность, — задумчиво промолвил отец Антонио, — как это не похоже на то, что творится сейчас в Португалии, где вера во Христа всё больше и больше ослабевает. А Эфиопия, судя по вашему рассказу, буквально дышит Христом. Именно такую страну мы и искали, там мы будем среди своих.
— Насчёт «своих» я предложил бы вам, отец Антонио, не очень торопиться с выводами, — продолжил отец Франсишку по–прежнему улыбаясь, но теперь уже немного печально. — Эфиопы, действительно, очень ревностные христиане, но их нравы, порою, столь дики и жестоки, что наши рыцари не раз приходили в ужас, хотя наше посольство состояло из людей, немало повидавших на своём веку. Как–то мы ехали через лес, где на деревьях было развешено до тысячи отрубленных человеческих голов, которые свисали с ветвей, подобно гнилым яблокам. Это были головы мятежников.
— Вы что же, считали эти головы? — усмехнулся магистр.
— Один наш сержант не поленился и начал считать, впрочем, сбился на девятой сотне. А был ещё такой случай. Вижу, к нам приближается весьма почтенный священник, по виду — не менее, чем аббат крупного монастыря. И вот этот почтенный аббат вдруг, не говоря ни слова, набросился на начальника нашей охраны и искусал его, оставив глубокие раны. А потом, как ни в чём не бывало, спокойно приветствовал нашего Родриго да Лиму.
— Так прямо искусал? — опять усмехнулся магистр.
— В самом что ни на есть буквальном смысле — зубами, — отец Альвареш с сожалением развёл руками.
— Но почему же христианство, столь глубоко укоренившееся в душах эфиопов, не смягчило их нравы? — растерянно и недоуменно спросил отец Антонио.
— Это не так легко понять, но у меня есть свой взгляд на сей предмет. Меня, если помните, послали в Эфиопию для изучения религии пресвитера Иоанна, и я разобрался в этом вопросе. Эфиопы — дохалкидонские монофизиты. Отнюдь не несториане, как у нас иногда принято считать, а именно монофизиты. Своеобразие этой ереси в том, что она способствует укоренению очень суровых, а порою и просто бесчеловечных нравов. Думаю, учёнейший отец Антонио меня поймёт.
— О богословских тонкостях святые отцы ещё успеют переговорить, а теперь расскажите, любезнейший Альвареш, как вас встретили при дворе императора? — всё так же нетерпеливо спросил магистр.
— Двор императора… — задумчиво улыбнулся Альвареш. — Мы надеялись увидеть великолепный дворец, да он, наверное, существует, этот дворец, мне, во всяком случае, о нём рассказывали, но мы его не видели. Император Либнэ — Дынгыль непрерывно путешествует по стране, и двор его мы застали в шатрах, впрочем, весьма великолепных. От большого красного шатра императора лучами во все стороны расходились шатры приближённых. Тут всё явно было устроено на скорую руку, но с блеском, достойным императора. Мы велели доложить о том, что прибыли посланники короля Португалии, и нас повели к императорскому шатру. Всё было очень торжественно. Сотня глашатаев в белых туниках расчищала нам дорогу, щёлкая в воздухе кнутами. Перед самым шатром нас заставили пройти между четырьмя львами, прикованными цепями с двух сторон. Огромные хищники страшно рычали и рвались с цепей, нас они не могли достать, впрочем, безопасной была лишь узкая дорожка между ними, шаг в сторону стоил бы любому из нас жизни.
— Вас сознательно пугали? — спросил весьма заинтересованный д’Алавейра.
— Думаю, что да. Хотя, вообще, львы — символ императора Эфиопии. Он сам имеет титул льва. Рычащие царственные хищники перед его шатром устрашают послов, как и сам император устрашает все окрестные народы. И вот, когда мы остановились у входа в шатёр, к нам вышли императорские министры. С их плеч свисали львиные шкуры, а на шеях красовались золотые кольца, усыпанные драгоценными камнями. Впрочем, ни от одного из них мы так и не услышали ни слова. К нам обратился доверенный человек императора, титул которого я так и не смог усвоить. Он был одет не как все — в длинные хлопковые одежды и высокий остроконечный головной убор. Он обратился к нам с вопросом, зачем мы прибыли. Наш Родриго ответил, что Король Португалии через нас предлагает императору Эфиопии вместе сражаться с мусульманами. То ли этот ответ не устроил придворного, то ли был не вполне ему понятен, но он повторил вопрос. Родриго повторил ответ. Так повторялось три раза. На этом аудиенция закончилась. Придворные удалились, и к императору нас не допустили.
— Может быть, придворные плохо понимали арабский? Вы ведь не могли обратиться к ним на их родном языке.
— А мы вообще говорили на португальском. Там был прекрасный переводчик. Как вы думаете, кто? Ковильян.
— Ковильян жив?! — воскликнул магистр, подскочив в кресле.
— Жив–здоров, чего и вам желает. Состарился, конечно, сильно, но по–прежнему бодр. После неудачной аудиенции мы с ним вдоволь обо всём наговорились. Оказывается Ковильян добрался до Эфиопии ещё в 1492 году. Ему относительно легко удалось добиться приёма у императора, который принял его весьма радушно. Он предъявил свою верительную пластину, подробно изложил, в чём монархи Португалии и Эфиопии могли бы быть полезны друг другу. Император его очень внимательно выслушал, всё шло, казалось, замечательно, но на свою беду наш блестящий, всесторонне развитый Ковильян очень понравился императору Эфиопии.
— Беда воистину страшная. Можно сказать, трагедия, — съязвил д’Алавейра.
— Ах, мессир, если бы вы знали, что такое Эфиопия. Там никогда не знаешь, что страшнее — не понравится монарху или ему понравится. В присутствии монарха Эфиопии нет свободных людей, нет подданных других государств. Даже если бы перед негусом предстал сам король Португалии, он дышать не посмел бы без разрешения негуса. Покинуть эфиопский двор тем более невозможно без разрешения всемогущего императора. Догонят и убьют, не думая. Короче, Ковильян не получил разрешения покинуть двор императора. Шли годы, потом десятилетия, на эфиопском троне сменялись императоры, а Ковильян всё не получал разрешения вернуться на родину. Впрочем, теперь он и сам уже этого не хочет. Император назначил Ковильяна правителем обширной области, он женился на эфиопке, у него растут дети. Стал большим человеком, у него там всё хорошо.
— Так Ковильян помог вам?
— О, конечно, мессир. Просто не знаю, что бы мы делали без него в этой непостижимой стране. Он прекрасно говорит и пишет на нескольких языках Эфиопии, знает местные нравы и обычаи. Объехал чуть ли не всю эту обширную страну и теперь знает её куда получше большинства эфиопов, не сильно любопытных, надо сказать. Он был нам и переводчиком, и проводником, и советником.
— Так вы всё–таки попали на приём к императору?
— Видите ли, мессир, если в Эфиопии говорят: «Ждать», надо ждать хоть десять лет, хоть всю жизнь, тут ничего не возможно сделать. И всё–таки мы попали на приём к императору невероятно быстро — всего через два месяца после того, как прибыли к его двору. Нас разбудили посреди ночи, сказав, что негус будет разговаривать с нами в своём шатре.
Негус окружён ореолом тайны, его не всем дано видеть. Во время походов его прикрывают от любопытных взглядов тканями, которые несут на шестах. Поэтому и нам дано было видеть негуса лишь в полумраке, впрочем, я неплохо его рассмотрел. На голове негуса золотом и серебром сияла корона, парчовая мантия окутывала его плечи, а колени прикрывал золотой набедренник.
