Тут произошло нечто вроде чуда — из Рима наконец прибыли наградные Августовы деньги. Обоз вошел в лагерь торжественно, под звуки труб и барабанов. И раздача была успешно закончена. После этого Германик направил Тиберию подробный доклад о своих действиях, он винился за то, что написал подложное письмо, но оправдывался необходимостью. Также сообщал, сколько личных средств истратил на погашение бунта. (Кстати говоря, Тиберий в ответном письме ни словом не обмолвился о расходах Германика и деньги так никогда ему и не отдал, хотя хвалил его находчивость и благодарил за наведение порядка. Ведь страшно было бы подумать, чем могло кончиться восстание!)
Следующим шагом Германика было — развести войска по разным местам, чтобы солдаты, находящиеся в лагере, не вдохновлялись хотя бы своей многочисленностью. Причем развести их следовало по какой-нибудь важной причине, а то солдаты опять могли поднять крик, что их обманывают, что ими манипулируют и так далее. К счастью, уже наступила осень, и пришла пора отводить солдат на зимние квартиры, а места зимнего квартирования были приспособлены лишь для малого количества войск и находились в отдалении друг от друга.
Вексиллариев, которых набралось два легиона, отвели в страну хавков, граничащую с землями убиев. Первый и Двадцатый легионы Авл Цецина отвел в город убиев, а Пятый и Двадцать первый были отведены вниз по течению Рейна, в место, называемое Старыми лагерями. Можно было немного передохнуть.
Германик сразу же отправился в расположение Верхнего войска. Там было вполне спокойно: опытный и решительный полководец Гай Силий сумел пресечь все крамольные разговоры вовремя и держал своих подчиненных жесткой рукой. Под началом Гая Силия находились Второй, Тринадцатый, Четырнадцатый и Шестнадцатый легионы. Там тоже были проведены увольнения и выплачены деньги — и легионы, не выставлявшие раньше никаких требований и весьма довольные свалившейся им на головы двойной наградой, дружно присягнули на верность Тиберию.
Тем временем в Нижний лагерь прибыла делегация сенаторов, возглавляемая Мунацием Планком. До Рима докатились тревожные слухи о восстании на Рейне, и Тиберий распорядился послать эту комиссию, чтобы она на месте разобралась, что к чему. Сам Тиберий подозревал, что беспорядки организованы Германиком, желающим занять его место. Найдя лагерь пустым и выяснив, что резиденция Германика теперь находится в городе убиев, Мунаций Планк и все остальные сенаторы проследовали туда.
Раньше всех о прибытии комиссии стало известно в лагере вексиллариев. Ветераны немедленно заподозрили, что сенаторы присланы с карательными целями, — и опять начался бунт. Его удалось подавить префекту лагеря Манию Эннию — ценой личной сверхчеловеческой храбрости. Как только старики расшумелись, он казнил двоих из них, а стоило остальным наброситься на префекта, чтобы отомстить за казненных товарищей, как Маний в одиночку пробился к знамени, схватил его и пошел на мятежников, крича, что все, кто к нему не присоединится, будут считаться дезертирами и предателями.
Старикам, побывавшим во многих боях, понравилась такая отвага, и они почти сразу же успокоились.
Но. в это же время взбунтовались Первый и Двадцатый легионы, стоявшие недалеко от города убиев. Их не удалось утихомирить никому. Среди воинов Первого и Двадцатого много было тех, кто подстрекал к мятежу в Нижнем лагере, и они, прослышав о приезде сенатской делегации, решили, что сейчас с ними начнут разбираться и накажут. Поэтому они стали кричать, что точно знают, зачем прибыл Мунаций Планк: он прибыл, чтобы забрать у них уже выданную награду и все, что солдатам удалось добыть самостоятельно, в дни мятежа. Подобные крики звучали в лагере до самого вечера и вызвали ожидаемый зачинщиками эффект: Первый и Двадцатый постановили забрать знамена, которые находились в резиденции Германика в городе убиев, и под этими знаменами идти в Галлию, где можно хорошо пожить, грабя богатые галльские города и не опасаясь возмездия.
Поздно ночью мятежники ворвались в дом к Германику, подняли его с постели и, угрожая оружием, заставили отдать ключи от ящиков, где хранились полковые орлы. Германик даже и рта не раскрыл: он понимал, что разговаривать с сумасшедшими не имеет смысла. Захватив орлов, воины Первого и Двадцатого отправились шататься по городу, рассчитывая поживиться чем-нибудь. И тут наткнулись на Мунация Планка с другими сенаторами, которые, услышав шум, бежали к Германику выяснить, что происходит.
Самую большую злобу у солдат почему-то вызвал Планк — его объявили главным врагом солдат и на месте приговорили к смертной казни. Уже были обнажены мечи, но Планка спасла находчивость: он бросился к орлоносцу Первого легиона и обня святыню руками. Орлоносец Кальпурний, таким образом, был вынужден защищать Мунация Планка, и так как был мужчина сильный и решительный, то несколькими взмахами меча разогнал нападавших. После этого перепуганные сенаторы под защитой Кальпурния добрались до дома Германика, где и укрылись до утра. Кальпурний же проводил их и ушел обратно к своим ребятам, чтобы те снова не принялись искать орла у главнокомандующего в доме.
Утром Германик, взяв с собой Планка, пошел в расположение Первого и Двадцатого и там взобрался на трибунал, приказав трубачу играть общий сбор. Он понимал, что теперь бессмысленно обращаться к солдатам с напоминаниями о дисциплине и чести, но было необходимо сказать им хоть что-нибудь, чтобы пробудить в них ощущение того, что он — их командир, а они — его подчиненные. На зов трубы Первый и Двадцатый, против его ожиданий, опять собрались довольно быстро.
Собравшимся и построившимся солдатам Германик сказал, что в их ночном безумии он видит злую волю какого-то бога, которого они, наверное, ненароком оскорбили. Потом он объяснил, что истинная цель сенатской делегации была в том, чтобы удостовериться в верности легионов новому императору — такова обычная законная процедура и такова была воля сената и всего римского народа. Но что же произошло ночью, спросил Германик. Посланники Рима чудом не погибли! И где? В лагере у своих же солдат! Какой позор могла их смерть навлечь на все войско и на него, Германика! Позор, равного которому не бывало со дня основания Рима! Он решил, сказал Германик, что дальше оставаться здесь сенатским посланникам опасно. Он отправляет их обратно в Рим под усиленной охраной! Что и было сделано тотчас же.
Когда Мунаций Планк и остальные сенаторы уехали и Германик закрылся у себя в резиденции, к нему подступили приближенные с требованием послать наконец за легионами Гая Силия. Или хотя бы отправить Агриппину с другими женщинами и детьми куда-нибудь подальше, например — в Галлию, к тренерам. Там они, по крайней мере, будут в безопасности.
Против помощи Гая Силия Германик решительно возражал, а насчет Агриппины был согласен. Самое трудное оказалось — уговорить ее саму. Она ни за что не желала оставлять мужа. Лучше ей погибнуть вместе с ним, говорила Агриппина, чем, трусливо укрывшись в Галлии, ожидать там печальных известий о его смерти.
Такое поведение Агриппины растрогало всех, кто был с Германиком. На общем фоне безумия и падения устоев она выглядела как богиня, пришедшая из древних легенд. С тем большей убедительностью ее продолжали уговаривать — и Германик, и все остальные. У всех на глазах блестели слезы. Пусть даже Германику и всему его окружению суждено погибнуть, говорили Агриппине, но если она останется в живых, то род Германика, его потомство не так оскудеет, ведь с ней маленький Калигула, который спасется, а также — ребенок, которого она носит в чреве. Рыдающая Агриппина с такими доводами вынуждена была согласиться, и все начали готовиться к отъезду. Вообще единственный, кто сохранял бодрость духа, был Калигула. Ему все происходящее, наверное, казалось даже забавным, и он гордо расхаживал между плачущими людьми в своем военном наряде (ему специально сшили форму по росту и сапожки и даже сделали маленький деревянный меч). Было решено переждать ночь, а едва рассветет — уходить.
И на рассвете, простившись с мужьями, женщины пешком вышли из города. У Германика не было возможности достать для них ни повозок, ни лошадей — всем имуществом распоряжались восставшие. Единственное, что смог обеспечить Германик, — это небольшой отряд охраны. Возглавлял охрану Кассий Херея.
Было очень рано и по осеннему времени сумрачно. Однако проходившую мимо лагеря колонну заметили несколько солдат — это были ветераны, которые не привыкли долго спать и поднялись чуть свет. Они окликнули проходящих: кто, мол, куда и зачем? Кассий Херея отвечал, что супруга главнокомандующего, чтобы спасти свою жизнь и жизнь маленького Калигулы, вынуждена бежать под защиту верных императору треверов. Едва начав разговаривать с солдатами, Кассий, сам не зная почему, потерял самообладание и пришел в такую ярость, что принялся на них орать, потрясая мечом. Он кричал, что они — не солдаты славной римской армии, а простые разбойники, хуже разбойников, потому что те хотя бы своих не предают.
