Но рассуждать обо всем этом было уже поздно. Императором Тиберия утвердил сенат, и отныне дело Германика и прямой долг его был — повиноваться новому властителю беспрекословно. Императорская власть священна, и Германик знал одно: всякого, кто против нее поднимется, нужно жестоко карать, как он сам карал мятежных паннонцев. И неужели он, тот, кому Рим доверил свою военную силу, уподобится преступным мятежникам? Этого не будет никогда! Своему окружению он настрого запретил даже упоминать о такой возможности, пригрозив, что за государственную измену казнит любого, каким бы близким товарищем он ни был.
Так же жестоко он пресекал подобные настроения в Галлии. Едва вожди секванов и белгов — самых многочисленных и сильных галльских племен — обратились к Германику с предложением стать вторым Августом, как он тотчас же привел свое небольшое войско в состояние боевой готовности и заставил колеблющихся вождей принести клятву верности императору Тиберию. Они покорились. На общем совете (в присутствии Германика) такая присяга была секванами и белгами принесена, и в ознаменование этого события был построен из камня памятник, на котором помещена доска с текстом присяги — чтобы местные вожди постоянно имели ее перед глазами.
На всякий случай Германик со своей когортой и вспомогательными галльскими войсками обошел провинцию. Таким образом, каждый мог убедиться в том, что римская власть жива, сильна, все видит и сможет принять меры, если это будет необходимо. Германик мог считать свою миссию выполненной и уже готовился доложить об этом Тиберию и сенату, как к нему пришли новые известия, на сей раз — с германской границы, из Нижнего лагеря Цецины, где находились Агриппина и маленький Калигула.
Произошло вот что.
Нижние легионы, узнав о смене власти, отреагировали на это известие довольно своеобразно. Когда траурные церемонии были закончены и легат Цецина дал войску пару дней отдыха от всех работ, по лагерю стал разноситься слух о том, что в завещании покойного императора личному составу действующей армии выделены огромные суммы. Вроде того, что Август, в благодарность солдатам за их многолетний труд по защите границ империи, решил перед смертью, что наградит их всех достойно. Размеры вознаграждения назывались самые разные, но чаще всего говорилось о тысяче золотых легионеру и восьмистах — участнику вспомогательного войска. Тысяча золотых — подумать только! На эти деньги после увольнения со службы можно обзавестись неплохим хозяйством! Не зря, значит, они проливали кровь. Слава щедрости Августа, отца отечества!
Общая особенность солдат — они всегда верят слухам, на том основании, что дыма без огня не бывает. Не случайно, например, солдат знает о готовящемся наступлении раньше, чем генералы начинают его задумывать. Грядущая награда всем кружила головы. Говорили даже, что можно было рассчитывать и на более щедрые выплаты, если бы сенат их не ограничил, опасаясь опустошения казны. Ну да ладно! И на том спасибо! Многие даже принялись шить вместительные кожаные мешочки для хранения денег, советуясь друг с другом о том, какого размера их следует делать, потому что никто не видел раньше тысячи золотых сразу и не мог представить, сколько места она занимает в пространстве.
А через несколько дней эдикт сената об императорском завещании был зачитан на общем построении. Это прозвучало как удар грома с безоблачного неба! Вместо тысячи золотых солдатам отвалили по триста сестерциев, то есть по три хорошеньких золотых монетки. Даже если выплатят награду бронзой, то приготовленные мешочки не заполнятся и наполовину!
Но обиднее всего показалась солдатам даже не мизерность награды как таковая. В эдикте ведь упоминались и другие выплаты — оказалось, что преторианская гвардия получила на каждого в три раза больше, чем они, серая скотинка! И даже римская городская стража получила больше, хоть и ненамного, но больше! Вот тебе и справедливость!
Что же получается: они, простые армейцы, по многу лет не знающие ничего, кроме сражений, тяжелого труда и муштры, отдающие отечеству свои жизни почти бесплатно, охраняющие Рим не от каких-то мифических внутренних врагов, а от самых настоящих, внешних, — вот они, за Рейном, желающие могут потрогать их руками — меньше заслужили награды, чем римские полиция и стража? Или преторианский патруль, расхаживая по рынкам и шлепая торговок по задницам, подвергается большим опасностям, чем они?
Простой солдат получает за службу гроши, и на эти жалкие полторы сотни сестерциев в месяц должен содержать в порядке свое оружие и обмундирование. Солдату не нужно платить только за розги центуриона! Великие боги свидетели — это единственный вид жалованья, который начальство никогда не прочь увеличить.
В лагере на беду находилось немало новобранцев, недавно поступивших на службу. Среди них были не только бывшие крестьяне и ремесленники, но и такие люди, коими Рим с некоторых пор откупался от рекрутских наборов, — вольноотпущенники, захудалые клиенты богатых родов, разжалованные актеры и тому подобная публика, плохо приспособленная к воинскому труду, но зато хорошо умеющая чесать языками. Вот эти ребята в основном и принялись мутить воду, подстрекая солдат к бунту.
В первый день, сразу после того, как приказ был зачитан перед общим строем, все ограничилось лишь разговорами в палатках. Как-то незаметно сформулировалась и сразу стала главной общая идея: вся несправедливость идет оттого, что императором стал не Германик, а этот рогоносец Тиберий. Всю ночь от когорты к когорте сновали парламентеры, договариваясь, как действовать завтра. И договорились: на утреннем построении начать по общему сигналу и захватить власть (расправившись заодно с особо ненавистными офицерами). Цель бунта — заставить Германика вести их на Рим, чтобы Германик стал императором, а Тиберий (вместе со своей мамочкой) поплыл вниз по Тибру.
Так что утром, стоило легату Цецине появиться перед построенным войском, как бунт сразу и начался. Как по команде, солдаты кинулись на центурионов, связали их и первым делом принялись пороть — той самой лозой, что была приготовлена для них самих. Растерявшийся Авл Цецина ничего не мог придумать лучше, чем взывать к солдатам, напоминая им о долге и совести. Войско превратилось в огромную озверевшую толпу. Насмерть засеченных центурионов со смехом и торжествующими воплями волокли к лагерному валу и бросали там как мусор. Некоторых сбросили в Рейн.
Старшие офицеры, видя, что больше не могут управлять солдатами, бросились в северный конец лагеря, где находились их семьи, жилища и штабные строения (там были и Агриппина с Калигулой). Желая спасти своих близких, они организовали там некое подобие обороны. Но что были сотня мечей и копий против бушующего солдатского моря? Агриппина хотела пойти к солдатам и обратиться к ним от имени Германика, но ее отговорили — слишком было опасно и совершенно бесполезно.
К счастью, солдатам пока было не до них. Общее внимание привлек центурион по имени Септимий — он сумел вырваться из толпы окруживших его солдат и прибежал к трибуналу, где стоял растерянный Цецина, по-прежнему простирающий руки к мятежникам. Септимий знал: его не тронут у священного трибунала, если только легат не позволит его схватить. Он валялся в ногах у Цецины, а бушующее море окружило трибунал и о выдаче Септимия не просило, а грозно требовало. Что было делать легату? Он отдал центуриона на верную смерть. И даже прослезился, когда Септимия буквально разорвали на куски. Цецина совершенно не знал, что нужно делать, да и что он мог — один? Только продолжать увещевать солдат, еще вчера таких дисциплинированных, а нынче забывших всякое почтение к командирам.
Была, правда, одна попытка противостоять мятежу. Один офицер, не потеряв головы при виде случившегося, не позволил своей роте примкнуть к восставшим. Звали офицера Кассий Херея. Он когда-то вывел около сотни солдат из кровавой бойни в Тевтобургском лесу, и большинство этих солдат до сих пор служили под его началом. Кассий Херея моментально выстроил сотню в боевой порядок, возглавил ее и, безжалостно рубя направо и налево мечом, пробился к северному концу лагеря, где держали оборону спасшиеся от гнева бунтовщиков офицеры. Таким образом, оборона усилилась ротой Кассия.
Их не стали атаковать. Вид убитых и раненых, которые остались после прорыва Кассия Хереи, немного отрезвил солдат. Немногие, начиная бунт, желают тут же погибнуть, хотя бы и ради великой цели. Подавляющее большинство хочет воспользоваться плодами бунта. Так и получилось. В поле зрения солдат попали воинские склады, никем теперь не охранявшиеся, так как стража уже сама понемножку начала их грабить. Эпицентр мятежа переместился туда, что позволило легату Цецине беспрепятственно сойти с трибунала и добраться до своих. Тут он догадался, что нужно делать, — и отправил гонца к Германику. И другого — к Гаю Силию, командиру Верхнего лагеря, чтобы предупредить о возможном бунте и в его войсках и дать возможность принять необходимые меры.
