— Домой? — спросила мама. — Куда домой?
Молодой человек просмотрел письмо, но не смог найти ответа на этот вопрос.
— К вам домой, как я предполагаю.
— Тут нечего предполагать, мой мальчик.
Лицо молодого человека сияло юношеской свежестью, которая никого не заботит, пока не исчезнет. Не знаю, о чем он думал, к чему стремился, как глубока была его вера, но я могла себе представить, что он мечтал о богатстве и о доме, достаточно большом, чтобы вместить много жен. А почему бы и нет? Конечно, многие мужчины в Дезерете оставались верны и преданы своей первой и единственной жене. Семейная жизнь рядового человека здесь не отличалась от семейной жизни рядового человека в Вавилоне.[105] Однако среди церковных лидеров, как и среди правителей Территории Юта — а это были одни и те же люди; среди тех, кто управлял промышленностью и земельными ресурсами, а также распределением воды; кто занимал высокие посты в милиции и полиции; кто распоряжался поставками продовольствия и охранял дороги между поселениями; среди людей, заведовавших почтой и среди судей, что правили с судейской скамьи, — среди всех этих людей многоженство было распространенным и любимым обычаем. Разумеется, этот юноша, служивший представителем Бригама в таком сугубо личном деле, желал бы того же самого и для себя. Я сказала ему, что завтра утром буду готова.
На следующий день я с мальчиками поселилась в большом, красивом доме готического стиля, построенном из светлого необожженного кирпича, рядом с Храмом. Самой замечательной чертой этого дома было великолепное витражное окно с изображением золотого улья, окруженного лилиями и роскошными плодами. (Со времени моего отступничества это окно стало известным и привлекает любопытствующих посетителей Дезерета, ибо многим людям хотелось бы хоть одним глазком взглянуть на мое прежнее обиталище, а это уникальное окно подтверждает, что я и правда когда-то обитала там, внутри.) Должна — из справедливости к Бригаму — признать, что мой новый дом был просторен, чист и в очень многих отношениях приятен, и, что важнее всего, он был мой. Мне было бы невозможно жаловаться на такое прекрасное жилье, если бы две несообразности не омрачали мои дни в этом доме. Во-первых, маме не разрешалось жить там со мной. Бригам заявил, что не может больше позволить себе ее содержать, а ведь ее содержание вряд ли требовало хоть сколько-нибудь значительной суммы.
Второй несообразностью было отсутствие при доме колодца, что заставляло меня брать воду из колодцев соседей. Я старалась распределить эти заимствования поровну между ними. Брала с собой Джеймса и Лоренцо, чтобы можно было за один раз набрать побольше воды. Я всегда мучилась от стыда, когда приходилось стучать в соседские двери с ведром в руке, униженная силой обстоятельств, приведших меня к этому моменту, заставивших попрошайничать на глазах у моих сыновей.
Когда Бригам навестил мой коттедж в первый раз, он сообщил, что привез дурные вести.
— Боюсь, мои доходы уже не те, что прежде, — сказал он. — У всех нас они сейчас снижаются… Придется мне сократить твое содержание.
— Сократить? Насколько?
— Боюсь, что мы сократим твое содержание совсем.
— Ты совсем ничего мне не будешь давать?
— Почему же ничего? Ты останешься жить в этом доме без арендной платы и будешь по-прежнему получать продовольствие в Семейном магазине.
Здесь я должна выполнить обещание, данное мною в самом начале этой книги. Я поклялась, что не умолчу о подробностях, какие вызывают наиболее острый интерес Читателя. Мой опыт чтения лекций, где бы они ни проходили, кто бы ни сидел в зале передо мной, свидетельствует о том, что задаются одни и те же вопросы. Эти вопросы трудно задавать в присутствии равных тебе участников собрания, но раньше или позже какая-нибудь отважная душа — чаще всего это бывает женщина — решается спросить. И тогда наступает великое облегчение в рядах присутствующих, ведь удовлетворено любопытство, мучившее каждого из них. Никогда не приходилось мне рассказывать свою историю без того, чтобы кто-то не задал вопроса о супружеских отношениях между Бригамом И мной. И теперь я удовлетворю ваше любопытство, сообщив, что эти отношения между Бригамом и мной прекратились за какое-то время до окончания третьего года моей жизни на ферме Форест-Фарм.
Теперь я поняла, что наши изменившиеся отношения обойдутся мне дорогой ценой. После того как Бригам выселил меня с фермы, я превратилась, как и множество других полигамных жен, более не посещаемых им по расписанию, всего лишь в финансовую обузу.
— Как же я смогу прокормить своих сыновей?
— Разведи огород. Работай иглой на заказ. Или бери белье в стирку.
— Брать белье в стирку! Мне приходится ходить по всей улице с ведром в руке, выпрашивая воду у соседей. Ты не знаешь… Нет, ты представить себе не можешь, каково мне просить эту воду! У этих людей… у этих добрых людей не хватает решимости выгнать меня с порога. Но ведь они тоже тяжело работают. А колодец не так уж глубок. С какой стати они должны делиться со мной своей водой?
— Да с такой стати, что они — Святые и им хорошо бы помнить, кто привел их сюда.
Его отвратительная злобность выплеснулась наружу. Она сочилась из него каплями пота, яростью и всепоглощающей ненавистью ко всему, что он видел перед собой. Пророк утратил свое величие, превратившись в раздражительного тучного старика. Его словно вынесло из моего дома. В тот момент я никак не могла подумать, что он больше никогда в нем не появится.
Чтобы облегчить свое финансовое положение, я решила брать жильцов. С той поры, как несколько лет назад завершилась прокладка железной дороги, Немормоны стали приезжать в Дезерет в таких количествах, каких мы никогда не видели ранее. Отелей, для того чтобы разместить приезжих, не хватало, и очень быстро среди Святых распространился обычай сдавать комнаты этим новым постояльцам на короткое и на более долгое время. Такая эволюция была очень странной для нашей столь изолированной Территории: Святые, никогда не знавшие ничего о внешнем мире, вдруг стали делить свои дома с вавилонскими чужаками. Конечно, каждый Святой Дезерета воспитывался на россказнях о порочности Немормонов: их богослужения фальшивы, они постоянно совершают прелюбодеяния, они пожирают своих младенцев! Хотя я верила не всем этим басням, у меня осталось общее впечатление, что я никогда не смогу доверять Немормону. В конце концов мой пустой кошелек одержал победу над моими предубеждениями, и я поместила объявление в газете «Дейли трибюн».
Первым человеком, откликнувшимся на объявление, оказался майор Джеймс Бертон Понд, ранее служивший в Висконсинском Третьем кавалерийском полку, сторонник Джона Брауна,[106] а теперь работавший репортером в самой «Дейли трибюн». Он явился ко мне в дом в полной форме, при сабле с серебряной рукоятью.
— Комната еще свободна?
— Плата — три доллара в неделю, — ответила я. — Включая питание. Стирка оплачивается дополнительно. Вам придется полюбить детей. У меня два сына — Джеймс, которому девять, и Лоренцо, ему восемь. Они хорошие мальчики, но они — мальчики и порой шумят. Вы можете собираться здесь или на террасе, но не на кухне и не в столовой. Гости должны покидать этот дом к десяти часам, а если вы… — Я замолкла, потому что майор Понд очень странно на меня смотрел. — Что-нибудь не так?
— А вы действительно миссис Янг?
Я ответила, что его информировали совершенно правильно.
— С чего это вдруг вы сдаете комнаты?
— У меня есть свободные комнаты и нет доходов. Я лучше буду брать жильцов, чем подвергать лишениям моих сыновей.
— А что же ваш муж?
— Вы хотите посмотреть комнату, майор Понд, или нет?
Судья Элберт Хейган, бывший полковник армии конфедератов,[107] человек умудренный в юридических вопросах и юрисконсульт по горному праву, с женой, миссис Хейган, стали моими следующими постояльцами. Судья Хейган жил большею частью в Калифорнии, но его экспертные познания в области горного права заставляли его приезжать в Солт-Лейк на длительное время. Он показался мне, во всяком случае поначалу, добрым человеком с легкими как пух волосами и осторожным ртом, прячущимся в пушистой белой бороде. Миссис Хейган была, на мой взгляд, самым подходящим существом для такого мужа. Она была широка во всех смыслах этого слова, включая изобильную грудь над щедрым сердцем. Характер их отношений стал для меня открытием. Судья Хейган не упускал малейшей возможности поблагодарить жену, похвалить ее ум, порадоваться ее присутствию. По десять раз в день он произносил: «Я самый счастливый человек на земле» — и опускал ладонь на мягкий зад жены.
Так, менее чем за неделю, мой дом совершенно преобразился. То, что все трое моих жильцов оказались Немормонами, было результатом совпадений и обстоятельств того времени, а вовсе не сознательным намерением с моей стороны.
