царский, – вступил Афанасий Вяземский. – Ежели б огни наши заметил, всякой уж упредил нас.
– Взбрело царю нашему, батюшке, нынче огня не жечь! – не унимался в ворчании своём Алексей. – Не ему ж впотьмах тут ползать!
– Да чего ж ты не видал на дворах-то московских? – усмехнулся Афанасий.
Басманов в ответ лишь сплюнул, щурившись на очертанье купеческого терема. Во мраке прорисовывались черты его. Глядели в оба опричники да принялись терем обыскивать. Всё вверх дном перевернули, выгребая пожитки. Добро оставлено было будто бы второпях – едва ли нашлось во всём доме хотя бы два закрытых сундука. Лари распахивали свои двери, точно навлекая на бархат да шелка, что таились в них. Покуда братия сгребала шкуры да платья, атлас да парчу, Басмановы принялись обыскивать терем.
Отец с сыном осторожно переступили порог кухни. Молча зашли они, ни слова не проронив. Из пожитков всё было на местах – даже крошки на столе не были сметены, хоть бы на пол. Фёдор подошёл к печи и протянул руку. Ладони его уловили слабый, но всяко ощутимый жар. Юноша коротко кивнул, не глядя на отца. Хмуро поглядел Алексей да принялся в пол всматриваться. Опёрся на колено старый воевода, да глаз его, набитый да натасканный, принялся рыскать меж досок, что мостили пол.
Не была тьма помехой. Суровые люди в опричнине были, не привыкать им ко тьме, что пленяла их взор. По безмолвному согласию вся братия хранила молчание, но всякий чаял лютого нечта, неистового. То будто сам воздух уж дрожал, исходя в нетерпении.
Меж тем усмехнулся Басман да зажал рот рукою себе, хороня тишь во всём тереме. Оттого и сын его присел рядом да глядел, куда отец его указывает тяжёлой рукою. Скудный свет слабо лился из окон, от луны ли али ещё чего, да всяко того мерцания хватало, чтобы разглядеть, как меж досок не скопилось пыли. То значить могло лишь одно.
Басман-отец поддел шашкою доску да надавил таким образом, что тайная дверца подалась, открывая погреб. Вниз спускалась деревянная лестница, приставленная к стене. Алексей было вознамерился ступить в погреб, как сын остановил его, положив руку на плечо. Старший Басманов поглядел на сына своего да безмолвно принял его правоту. Юноша медленно опустил ногу на первую перекладину. Та тихо скрипнула, но держалась крепко.
Алексей всё выжидал да прислушивался к каждому шороху. В воцарившейся тиши слышна была возня во дворе. То не могли быть опричники – неча им было рыскать сзади терема, коли уж таскали награбленное к лошадям, что стояли ближе к улице.
Хмуро подался Басман назад, глядя в небольшое окно, прикрытое кружевной шторой, как раздался заливистый собачий лай. Алексей тотчас же схватился за шашку, подавшись к окну. Точно видел Басманов, как чья-то тень метнулась к забору и бежала прочь.
Фёдор ступил дале и дале, как вдруг тишину, что всё то время выжидала во всём доме, по всей улице, разрезал сухой треск. Трое перекладин треснули одна за другой, и Фёдор вслепую изловчился приземлиться на ноги, хоть и врезался в угол какой – во тьме не разобрать.
– Федя! – крикнул Басман, и тому вторило падение покосившейся лестницы.
Не успел крик тот стихнуть, как дверца люка с оглушительным грохотом захлопнулась. Раздался резкий удар, точно молота о сталь. Басманов тотчас же метнулся к люку, но боле он не подавался. Без раздумий Алексей метнулся за топором.
Тем временем в погребе воцарился сплошной мрак. Сбитое дыхание Фёдора едва отдавалось эхом. Тьма пленила полностью взор юноши, но первородному страху Басманов не поддался.
«Ежели я не вижу ни черта, то и паскуда эта также слепа…» – думалось Фёдору, покуда стоял он, опёршись спиною на холодную стену погреба. Не выдал себя опричник ни единым звуком.
Вдруг чиркнуло огниво, высекая сноп искр, и резкий запах гари заставил Басманова тотчас же прикрыть лицо рукой. То был купец. Бросил он огниво на землю да не выпускал топора из руки. Прямо под ногами мужика горела солома да сухие прутья. Несколько поодаль темнела бочка с порохом, часть коего уж просыпалась по полу.
Был в том перелом, как только затеплился пламень на сучьях сухих. Того огня хватало, чтобы Фёдор отошёл от стены да шашку свою держал наготове. Не было у купца никакой воли али рвения к битве. Замахнулся опричник да вмиг и снёс голову. Спокойствие, которым преисполнился мужик, когда замахнулся Фёдор над его головою, поразило опричника. Не противился купец, и голова его пала к ногам Басманова. Фёдор быстро оглядел погреб. Лестница лежала в нескольких шагах, да покосилась она настолько, что не было никакой возможности подняться по ней. Острота рассудка притуплялась. Чуял Фёдор, как удушье подступает к нему. Наверху заслышался шум да стук топора по дереву.
– Живой?! – Фёдор различил в жутком басистом гаме глас отца своего.
– Не дождётесь! – крикнул в ответ юноша, да так хрипло, что сам подивился.
Воздуха не хватало. Фёдор приметил ларь из грубых досок. Верно, высоты его хватало бы, чтобы сверху могли поддеть его и безо всякой лестницы. Напасть одна – толкать надобно, да на вид ларец тяжёл был, да всяко выбора не было нынче. Огонь же нещадно пожирал солому и сучья, брошенные ему спозаранок. Тело купца лежало неподвижно, и огненные языки медленно подступались к нему. Фёдор принялся двигать ларец, как вдруг чёрная пелена вновь заслонила его взор, и будто бы сердце его ударило. Приступ кашля сдавил горло мёртвой хваткой. Фёдор ещё не потерял контроля над собою, но чувствовал, как силы покидают его. Ларь едва двинулся с места.
Снова треск, и пара обломков упали на пол. Сквозь мутную пелену видел Фёдор, как Андрей-немец спрыгнул в погреб. Штаден в одно движение закинул руку Басманова себе на плечо. Опричники сверху скинули моток холщовой ткани. Несложно было схватить его, точно канат. Братия наверху быстро вытащила Фёдора. Едва-едва поспела, не попав под пороховой разрыв. Огонь быстро разносился по всему дому, когда опричники уж вышли на улицу. Первые же глотки свежего воздуха вскружили голову Фёдору.
– Тео? – тотчас же нахмурился Штаден, отводя друга в сторону.
Едва успел Басманов отстраниться от Андрея, прежде чем опёрся рукой о забор. Немец чуть не опоздал придержать волосы Фёдора, когда того накрыл приступ тошноты.
* * *
Иоанн опёрся рукой на холодный камень крепостной стены. С высоких стен Кремля Москва была как на ладони. Царский взор омрачился, когда заметил он, как вдалеке, в кромешной тьме, полыхнуло пламя, освещая тонкую полосу дыма. Тело Иоанна пробил лютый холод,
