был ребенком) была равна нежеланию этого самого слуги выполнять какую-либо работу. За ужином произошла дискуссия – довольно бурная и бессвязная, поскольку под воздействием виски ее участники находились либо в воинственном, либо в эксцентричном расположении духа – об экономике и политической ситуации. Полностью разобраться в ее содержании было сложно, но отчасти дело обстояло так:
– Послушайте, единственная причина, по которой Неру стал премьер-министром, заключалась в том, что он был любимчиком Ганди. Это всем известно. Все, что он умеет, – толкать свои чертовски длинные речи, которые ни к чему не ведут. Он даже никогда, похоже, ни на чем не настаивает. Просто вдумайтесь! Даже в партии Конгресс, где Тандон и его соратники прижимают его к стенке, что он делает? Он просто соглашается, и мы имеем то, что…
– Но что он может сделать? Он не диктатор.
– Не будете ли вы любезны не перебивать? Я спрашиваю, могу ли я высказать свою точку зрения? После этого вы вольны говорить все, что захотите, и сколько вам будет угодно! Так что же делать Неру? Я имею в виду: что же он делает? Он получил сообщение от некоего общества, которое просило его выступить, и он сказал: «Мы часто ощущаем тьму». Тьма… кого волнует его тьма и что творится в его голове? Его голова может быть красивой, словно роза, которая отлично будет смотреться в петлице, но нам нужен человек с твердым сердцем, а не с чутким. Это его долг как премьер-министра – вести страну. А у него просто не хватает силы характера.
– Ну…
– Что «ну»?
– Вы говорите просто об управлении страной. Для начала попробуйте накормить людей. Удержать индусов от истребления мусульман… или же наоборот. И попробуйте отменить заминдари, в чем вам будут препятствовать на каждом шагу.
– Он не делает этого как премьер-министр – доходы от земли не являются главным предметом вопроса. А государство – является. Неру будет произносить расплывчатые речи, но вы спроси́те Прана – кто на самом деле мозг, стоящий за нашим законопроектом об отмене заминдари?
– Да, – признал Пран, – это мой отец. Во всяком случае, мама говорит, что он работает ужасно много и иногда возвращается из секретариата за полночь, уставший как собака, а затем читает до утра, чтобы подготовить аргументы к завтрашнему дню в Заксобрании. – Он коротко рассмеялся и покачал головой. – Мама волнуется, потому что он портит свое здоровье. «Двести статей – сотня язв», – считает она. И теперь, когда законопроект об отмене заминдари в Бихаре объявлен неконституционным, все в панике. Словно недостаточно такого повода для паники, как проблемы в Чоуке.
– А что за проблемы в Чоуке? – спросил кто-то, думая, что Пран имел в виду событие, случившееся буквально сегодня.
– Раджа Марха и его проклятый храм Шивы, – сразу же сказал Хареш. Хотя он и был здесь единственным приезжим, но уже узнал кое-какие факты от Кедарната и принял их близко к сердцу.
– Не называйте его проклятым храмом Шивы, – сказал историк.
– Этот проклятый храм Шивы уже стал причиной достаточного количества смертей.
– Как ты, индус, можешь называть храм проклятым! В зеркало на себя глянь! Британцы ушли, если вам нужно напомнить, так что не строй из себя их подобие! Проклятый храм, проклятые туземцы…
– О боже! Я все-таки выпью еще, – сказал Хареш Сунилу.
По мере того как обсуждение вскипало и утихало за ужином и после него, люди собирались в тесные компании или связывались с дурными. Пран отвел Сунила в сторону и небрежно спросил:
– Этот парень, Хареш, женат или как?
– Или как.
– То есть? – спросил Пран, нахмурившись.
– Он не женат и не помолвлен, – ответил Сунил. – Но он определенно «или как».
– Сунил, не говори загадками! Сейчас полночь.
– Вот что бывает, когда кое-кто опаздывает на мои вечеринки! Прежде чем ты пришел, мы долго говорили о нем и о той сардарни, Симране Каур, которой он до сих пор увлечен. И почему час назад я не вспомнил ее имени? Был куплет о нем в колледже:
Гаур за ним гналась,
к Каур питал он страсть.
Был непорочен —
все в прошлом, впрочем [205].
Я не могу поручиться за факты второй строки. Но в любом случае по его лицу сегодня было ясно, что он все еще любит ее. И я не могу его винить. Я встречал ее когда-то – настоящая красавица.
Сунил Патвардхан прочитал двустишие на урду о черных муссонных тучах ее волос.
– Ну-ну, – сказал Пран.
– Но зачем ты хочешь это знать?
– Не важно, – пожал плечами Пран. – Я думаю, что он человек, который знает, чего хочет, и мне просто интересно.
Чуть позже гости начали расходиться. Сунил предложил всем посетить Старый Брахмпур, «чтобы узнать, не происходит ли чего-нибудь».
– Сегодня в полуночный час, – проинтонировал он певучим голосом Неру, – пока мир спит, Брахмпур пробудится к жизни и свободе.
Проводив своих гостей к двери, Сунил внезапно расстроился.
– Доброй ночи, – мягко пожелал он, а затем прибавил более меланхолическим тоном: – Спокойной ночи, дамы, доброй ночи, милые дамы, спокойной ночи, спокойной ночи…
И немного позже, когда он закрыл дверь, пробормотал мелодично незавершенную каденцию, которой Неру заканчивал свои речи на хинди:
– Братья и сестры – джай Хинд! [206]
А вот Пран пошел домой в приподнятом настроении. Ему понравилась вечеринка, он наслаждался возможностью побыть вдали как от работы, так и – он вынужден был признать – от семейного круга в лицах жены, свекрови и невестки.
– Какая жалость, – думал он, – что Хареш уже в некотором смысле занят…
Несмотря на его неправильные цитаты, Прану он понравился, и Пран задавался вопросом, может ли Хареш стать возможной «перспективой» для Латы. Пран беспокоился о ней. С тех пор как раздался тот злополучный телефонный звонок за ужином несколько дней назад, она была сама не своя. Но даже с Савитой стало сложно разговаривать о ее сестре.
«Иногда, – подумал Пран, – я чувствую, что они видят во мне незваного гостя, сующего нос в личные дела семейства Мера».
4.9
Хареш сделал над собой усилие, чтобы проснуться рано, – голова гудела после вчерашнего – и нанял рикшу до Равидаспура. С собой он взял колодки и прочие обещанные материалы, а также туфли Сунила. По дорожкам между глинобитными хижинами сновали люди в отрепьях. Мальчишка тащил за веревку кусок деревяшки, а другой пытался попасть по ней палкой. Переходя по шаткому мостику, Хареш заметил густые белесые испарения, поднимающиеся над черной водой сливной канавы, в которой люди совершали утренние омовения.
