— Ничья.
— Совсем ничья? — переспросил Егор, вложив в слово новый смысл. Антонида поняла, вспыхнула заревом, ответила твердо:
— Совсем! Сама своя. — И переменила разговор: — Как порох делают? Ты знаешь, Егор Кириллыч?
— Порох? — удивился Егор. — К чему тебе знать про порох?
— Сестрин муж просил разузнать. У них не выходит чего-то.
— Для дела пороха нужны сера, селитра и тополевый уголь.
— А где их взять?
— Селитру вываривают, из земли, которая скопилась на дне пещер. В таких пещерах, где перетлело много старых костей… Да я запишу на бумажке — что и как, и в каких пропорциях смешивать… Не знал я, что у тебя сестра есть, — думал, ты круглая сирота.
— Да мы в Ревду к сестре и шли, всей семьей, когда с тобой повстречались. Она за кричным мастером там была, звала нас. А после бунта им бежать пришлось. Скрываются давно в лесах между Молебкой и Чусовой.
— И ты в леса вздумала?! Разве можно такое?
— Что за беда? Живут же люди… Да что мы всё обо мне да обо мне. Про себя расскажи, Егор Кириллыч. Как Маремьяна Ивановна, здорова ли?
— Мать на здоровье не жалуется. Я в должности состою, по горной части.
— Искателем? Слух был, у вас там даже золото нашли. Не ты ли?
У Егора сладко замлело сердце: вот слушательница для истории его похождений — она и поймет всё, и посочувствует, и погордится им, и тайну сбережет. Самое главное — она поверит каждому его слову.
Но не таков был Егор, чтоб рядиться в петушиные перья. Рассмеялся и сказал:
— «Бабушкины сказки!»
— Как? — Антонида подняла тонкие брови. — Всё неправда? Не нашли золота?
— Потом расскажу. А «бабушкины сказки» — это резолюция на одной бумаге: на запросе из генерал-берг-директориума. Бумагу ту я в старых делах нашел. Спрашивали наше правление, правда ли, что в горах Пояса есть песошное золото и камень, яко свет, при котором ночью писать можно. На той бумаге неизвестно чьей рукой положена резолюция: «Бабушкины сказки».
— И вовсе не сказки, — горячо возразила Антонида. — Про золото не знаю, а что камень, яко свет, есть, — это я от верного человека слышала.
— Вот бы мне такой найти! — засмеялся Егор. — То-то удивил бы наших горных офицеров.
— Верно? Хочешь? — Антонида вскочила на ноги. — Я схожу к дедушке Митрию и узнаю, где такие камни водятся.
— Кто такой дедушка Митрий?
— Горщик один старенький. Живет на пожогах. Он уж ходить не может и не видит почти что. А про камни говорит — заслушаться можно! Все-то он камешки знает.
— Так вместе пойдем: я его верней расспрошу.
— Нет. Тебе он ничего не скажет. Обиженный такой старичок. К людям недобрый, только ко мне добрый. Жди меня здесь, Егор Кириллыч!
Антонида исчезла так быстро, что Егор ничего не успел ей возразить.
* * *
Клочья мыльной пены, упав с бритвы, ходили по зеркальной воде, пока не попадали в струю, — тогда ручей подхватывал их и уносил.
Егор брился тщательно — первый раз после выезда из Мельковки. При этом он с огорчением рассматривал свое отражение, то в воде ручья, то в маленьком и тусклом ручном зеркальце. Больше всего огорчал его разноцветный синяк на правой скуле. Украшение! Дней пять носить его придется, — и на самом видном месте. Да и вообще лик не такой, чтобы кому-нибудь поглянулся. Толстые добродушные губы. Нос самый обыкновенный, кожа на нем лупится от ветра. Глаза довольно узенькие. Вот еще подбородок порезал в двух местах — совсем не баско. Эх!..
Полотенце повесил на куст, бритву и мыло убрал в сумку. Шляпу надо еще почистить, — как она измята! Вспомнилось ночное нападение. Втроем на одного, на сонного-то. Подумаешь, — заступники! Вот сейчас выходи хотя бы и трое. Еще посмотрим, кто кого!
Отдохнувший, сытый Чалко стоял в тени, отмахивал хвостом мух. Изредка ласковым ржаньем звал: «Эй, хозяин! Поехали дальше, что ли!» — «Нет, Чалко, дальше нам незачем. Приехали».
Весь день прождал Егор возвращения Антониды и стал тревожиться. Высчитывал: до Медного завода ходьбы не больше часа, пожоги на той стороне, за Утом, — еще двадцать минут. Сколько проговорит с горщиком: полчаса? ну, час? Обратный путь — час двадцать. Давно пора быть… Что-то случилось. Нельзя ей было показываться на люди. Приказчик, поди, уж разнюхал о побеге трех парней. А то еще есть у приказчиков привычка: перед объявлением о рекрутстве или о закрепощении хватать человека и выдерживать в колодках, чтоб не сбежал…
А что если иное: Антонида у горщика ничего не узнала и, сюда не заходя, отправилась на Молебку — там ее ведь тоже ждут! Что ей Егор? Платок, подарок, даже не приняла. Видать, пренебрегает Егором… И никогда Егор ее больше не увидит, не услышит ее голоса.
От этой мысли стало холодно и тоскливо. Выбежал на дорогу. Прорубленная в высоком лесу дорога была темна и пустынна. Солнце опускалось и освещало только верхушки елей… Раз не пришла до сих нор, — теперь уж ждать нечего. Сесть на коня и ехать во дороге на Медный завод? Не встретится по дороге — ну, что ж! К ночи можно добраться до Ачита. А завтра знакомой дорогой — всё на восток.
Вместо того Егор уселся на лежавшее в траве седло: локти — на колени, лицо — в ладони, — и так просидел до темноты.
— Егор Кириллыч! — послышалось с дороги.
Родной желанный голос! Пришла! Всё-таки пришла! Большое горячее счастье переполнило Егора, затопило лес, заплескалось морем без берегов.
— Что случилось? — спрашивал Егор, подбегая к девушке. — Я уж хотел завтра Медный завод в осаду брать, тебя вызволять.
— Проспала, — виновато, по-детски призналась Антонида. — Ведь я вчера как пришла с работы, так и не садилась. Ночь пробегала и дня половину на ногах. Шла сюда, меня сморило. Хотела немножко, и… и вот…
— Ну и славно! — облегченно вздохнул Егор, сразу забывая свои сомненья и тревогу. — Идем к ручью, я местечко для костра приметил и сушняку припас.
Красный вереск вспыхивал сразу, горел со стоном и быстро превращался в кучку золотого пепла. Ужин казался обоим необыкновенно вкусным: пироги с молотой черемухой и холодная вода. За едой вели беспорядочный разговор, недоговаривая и всё же легко понимая друг друга.
— Ну, где водится светящий камень?
— В Даурии… А вот где Даурия, — не знаю!
— Далеко в Сибири.
— Всё-таки нашей державы?
— Нашей. Да туда год езды. Пожалуй, нам в тех местах не бывать…
— Вот он, камень! Дедушка Митрий дал один.
— Покажи, покажи!
Камень — большой косоугольный кристалл — был полупрозрачен, бледно-зеленого цвета и похож на кусок трещиноватого стекла. Егор прикрыл его полой, отвернулся с ним от костра во тьму — никакого света.
— Не светит что-то.
— Погоди, Егор Кириллыч, еще засветит. Я знаю, как с ним водиться… А где мой платок? Обновить хочу.
— В сумке платок, сейчас выну.
Антонида накинула на голову пахнущий краской платок и смеялась, довольная.
— Так Маремьяны Ивановны подарок? Скажи ей спасибо! Очень, скажи, глянется.
— Нет, перепутал я. От матери тебе лента бай… бар… не помню, как называется… А платок — это я…
— Ну-у?.. Скажи, ты сам придумал меня за давнюю службу дарить или мать напомнила?
— Сам, — искренне сказал Егор. — Я тебя всегда помнил.
— Вправду?.. А кто там без тебя Пеструху доит?
— Ты что?! Когда я корову доил? В жизни ни разу не даивал!
Антонида заливалась-смеялась: больше тому, что Егор только обиделся, а не удивился, откуда она знает кличку сунгуровской коровы. Ученый, в служительском звании, а простодушен как! Ему и в голову не придет, что Антонида еще год назад могла побывать в Мельковке и даже вступить со старой Маремьяной в тайный заговор.
— Про золото дедушка Митрий так баял: ему еще не время открываться. Сейчас оно народу во зло будет.
— Открылось золото, Антонидушка.
— Правду, значит, люди говорили! Кто его открыл?
— Потом расскажу, сейчас неохота.
— Потом… Когда же? Утром ведь расстанемся. Ты домой, я к сестре.
— Как твою сестру звать?
— Марфой.
— Придется Марфе поскучать по тебе: не скоро увидитесь.
— Почто так?
— Уж я придумал, как тебе в леса не бежать и в крепостные не попасть.
— Неужто придумал. Егор Кириллыч?
— Верно, придумал.
— Скажи.
— А ты сделаешь, как я велю?
— Ну, не обещаюсь! Еще погляжу.
И чему Егор обрадовался? — ведь это отказ. Должно быть, в голосе Антониды он услыхал что-то еще, кроме слов.
Антонида поднялась.
— Про камень-то забыли. Хочешь посмотреть, как он светит?
— Еще бы!
— Надо тогда костер погасить.
Егор одним взмахом сбросил огонь в ручей. Стала черная ночь.
Антонида положила камень на то место, где только что пылал костер.
